Читать книгу Пробуждение - Игорь Вишневецкий - Страница 4

Пробуждение
2. Письма светлых людей

Оглавление

I. П. Б. Шелли – Роберту Саути (1820) 4

Милостивый государь!

Через друзей моих до меня дошли сведения, что в «Ежеквартальном обозрении» была опубликована анонимная критика моего «Бунта ислама». Многое указывает, по мнению моих друзей, что автором этой критики можете быть вы. Буду рад услышать от вас, милостивый государь, опровержение этого.

Вы считаете себя христианином и сторонником побеждающей партии. Рассказывая о поездке на место сражения при Ватерлоо, где был остановлен дух столь чуждой вам Европы, покидая Камбрию – край, дорогой и моему сердцу, где говорят не только формальное «вы», но сердечное «ты», которое не разучились говорить континентальные народы, особенно итальянцы, вы пишете:

«Владею здесь – чего ещё желать —

детьми, досугом, книгами»5.

Вы действительно думаете, что ими владеете? И что сила, угрожавшая вашей власти, действительно сокрушена? Что сила освобождающего чувства, а не иссушающего разума (последняя, как вам видится, восторжествовала при Ватерлоо), навеки посажена на цепь?

Если вы, милостивый государь, проигнорируете это письмо, то сочту вас автором вышеназванных инвектив. Надеюсь когда-нибудь повидать вас в Лондоне: десять минут нашего общения будут ценней десяти увесистых томов переписки.

Засим остаюсь вашим преданным слугой

искренне ваш

П. Б. Шелли

II. Роберт Саути – П. Б. Шелли (1820)

Когда мы познакомились, сударь, вам было всего девятнадцать, а мне уже тридцать восемь. И, хотя разница в годах между нами, осталась прежней, она уже далеко не вдвое. Всё же позвольте мне по праву старшинства и приобретённого опыта сказать вам кое-что. Я и не думал нападать на вас в печати: я просто не читал той книги, о которой вы говорите. Я вообще не читал ничего вашего, кроме того, что вы сами мне присылали да цитат из ваших стихов в критических обзорах тут и там. Я и в ваши девятнадцать лет видел в вас человека гениального, пошедшего по ложному пути, взявшегося судить о том, чего вы не испытали и не знаете, как не знаете вы, сударь, христианства и Христа. Просто откройте Библию и молитвослов и соблаговолите прочесть. Вы пишете о Камбрии – прекрасной простосердечной Камбрии, лучшем, вместе с Озёрным краем и югом Шотландии, что у нас есть. Но знаете ли вы, как и чем живут камбрийцы, что ценят превыше всего? Ради чего трудятся? Что мечтают оставить после себя? К чему направляют надежды?

Мне кажется, в вас мало английского, и среди тех же немцев с их в себе расцветающей мыслью вы были бы более дома. Даже не считались бы особенно крайним по устремлениям.

Чем вы были заняты в наших краях, когда мы с вами познакомились? Смущали вашими анархическими теориями неокрепшие умы впечатлительных девиц-пансионерок. И некоторые, как мы оба знаем, вам верили.

Господь бесконечно милосерден, Он в конце концов направит на верную дорогу и вас.

Говорю вам это всё не как враг, а как искренний ваш доброжелатель

Роберт Саути

III. П. Б. Шелли – Роберту Саути (1820)

Ваше признание, что не вы – автор инвектив, меня бесконечно обрадовало.

Но вы, апеллируя ко Христу, сами же первым бросили в меня камень. Не судите, милостивый государь, да не судимы будете!

Вам не нравится во мне зеркало – себя самого в прежние годы. Признаю́, увидеть такое – бедствие для защитников существующего порядка вещей, для певцов обветшалых институций и для глашатаев мало кому интересных наук.

Вы говорите, что не читали новых моих сочинений: посылаю их, чтобы у вас была возможность ознакомиться.

О моих личных обстоятельствах скажу только одно: если бы я мог вам рассказать всё начистоту, уверен, что вы бы меня поняли.

Жаль, что по множеству причин не могу покинуть Италию и оказаться хотя бы на короткое время в Англии.

IV. Роберт Саути – П. Б. Шелли (1820)

Никогда, даже в самых бурных порывах прежних лет, я не отрицал Абсолютного Смысла и институций, выработанных человечеством. Есть верх и низ, твёрдая палуба и зыбкое море.

Я прочитал ваши новые поэтические сочинения, спасибо. Они трагичны: это трагедия того, кто не имеет под ногами твёрдой палубы и не верует ни во что.

Давайте начистоту. В нашем тихом Кезике вы говорили одной из уловленных в ваши сети девиц, что совсем не верите в брак, что, и обвенчавшись с нею, будете с ней жить ровно столько продлится ваша любовь. Надеюсь, что теперь, когда вы давно живёте с другой, точнее с другими, и ваша прежняя любовь кончена, вы хотя бы потрудились аннулировать брак на основании того, что заключили его в слишком юном возрасте.

Вам непонятна моя любовь к семье, к отеческой земле, к книгам: то, что я чувствую, будто имею на то право. Но почему вы думаете, что ваши права на отрицание основательней? К чему привязаны вы? Кажется, ваш анархический атеизм не дозволяет вам никаких привязанностей, и всякая здешняя привязанность для вас бессмысленна и пуста.

Зря я упомянул Христа. Но я точно не желаю вам никаких страданий, наипаче телесных. А переписку нам стоит прекратить.

Верьте мне, что я желал и до сих пор продолжаю желать вам исключительно добра

Роберт Саути

V. Роберт Саути. Запись в альбом г-жи Холл

(22 октября 1836)6

Пернатой птице легче роиться

вместе, но – глянь! – на другой

странице иного пера вся птица:

я этой клетке чужой!


VI. Король времени Велимир 1‑й – марсианам (1916)

Инопланетные братья!


Почему для нас, оседлавших судьбу и двинувшихся

          в сторону новой Весны,

должны что-то значить образы и формы осени

                    человечества,

душеполезные коллегии борьбы с настоящим имени

          веялок и молотилок

и клубы собирателей тщетных гербариев имени Гёте

                    и Пушкина,

да и все эти кайзерства и президенства, укоренённые

                    в пространстве?


           Мы – Скифия собственной молодости —

стоим на холмах зацветания, вперясь в расчерченность

                    предлежащего,

окуренного войной,

          словно в тлеющий свиток, который

совсем нетрудно свернуть, сделав его трубой.


Почему власть пространства для нас

          должна быть важней власти времени?


Марсиане! К вам, скачущим на четырёх ногах

          (трёх – пространства, четвёртой – времени),

вперивших сверлящее око в испепеляемое земное,

мы протягиваем наши руки. Да разделится Млечный путь

на мысль-число-изобретение и чувство-приобретение!


Мы – новое Правительство Земного Шара, стоящее,

          как и вы, на четвёртой ноге,

призываем вас общим натиском сокрушить обветшалое

                    «здесь».

Пусть «вчера» обнимется с «завтра» и число явит

                    свой закон.


Даже так: мы – это вы для тех, кто зажат в удушающем

                    времени.


          Сейчас, когда главнонасекомствующие

объявляют войну до конца, до истребленья друг друга,

почему, почему мы должны признавать, что

                    трёхмерность пространства,

вмещающего их орудия уничтоженья и власти,

важнее оси времени? Мы разделяем мир

не по пространству – по времени. Те, кто держится

                    за завоёванное,

пусть за него держатся,

          хороня утлый прах в плывущем от них,

как делали наши славянские предки, пуская его по реке.


Кто способен к созиданию – получает ось времени,

                    изменяющего пространство,

сжимая его и расширяя.


          Будущее за нами. Мы – суд и труба,

нутряная труба – для тех, кто в пространстве —

                    вторжения.

Мы – глас марсианской трубы, колеблющий хрупкие

                              стены

ваших пространственных крепостей,

           сокрушаемых силой числа,

ибо оно – мера мира и выше ваших властей.


Число измеряет пространство. Число измеряет время.


Я, король времени Велимир, первым счислил счислимое

и потому призываю вас, марсиане – глашатаи царства

                              чисел,

подуйте, наконец, в это «сегодня» и да содрогнётся мир!


Те, кто ближе по времени, станут по правую руку.

Время – оно протяжённо, и ближнее – молодым.

Мы здесь создадим цитадель творчества и обновления.

Её незримые стены несокрушимы навек.


VII. Автор – Велимиру Хлебникову (2023)

Досточтимый Велимир,

          дорогой Виктор Владимирович!

Не удивляйтесь: призыв вашей «Трубы марсиан» сыграл, может быть, главную роль в моей жизни. После того, как у меня не получилось стать композитором, я решил пойти в естественники, как и вся моя семья. Отец, видя, что у меня избыток воображения и не хватает самого главного для естественника – любви к математике, которой у вас, Велимир, было в избытке – сказал довольно настойчиво, что мне следует поступать на филологический. «Куда?» – изумился я. – «В самое лучшее место: в Московский университет. Возьмёшь с наскоку – станешь гуманитарием. Не выйдет – пойдёшь в естественники. Я покупаю билеты – летим в Москву». (Благородство отца всегда меня изумляло.)

Помню очень яркое солнце (редкость в Москве),

     отражённое в окнах одиннадатцатиэтажной

     «стекляшки» —

здания в духе той бруталистской, функциональной

     архитектуры,

которую так полюбили повсюду в девятьсот семидесятые

и которую я с тех пор ненавижу всем сердцем —

здания между тем очень удобного внутри, в котором я

     проучился пять лет,

толпы поступающих (как и я) вокруг и внутри фонтанов,

бывших чем-то вроде студенческого пляжа,

         на котором тотчас же захотелось оказаться

(это было одним из мгновений, когда верх берёт стадный

     инстинкт),

а рядом, за невысокой стеной – ботанический сад,

по которому я много бродил, поступив,

воображая себя кем-то вроде любомудра или

     натурфилософа —

         Степана Шевырёва или Михайлы Максимовича —

их тогда я очень ценил и ещё больше ценю сейчас.


Ещё была подготовка к экзаменам,

     состоявшая в саботировании любой

         подготовки.

Взяв в одной из библиотек Москвы гору книг, я читал

     запоем

не то, что надлежало прочесть и что было мной

     не прочитано,

а, скажем, ваш, Велимир, огромный коричневый том

«Неизданных произведений», вышедший в июне

     1940-го,

накануне паденья Парижа, с татлинским рисунком

     на титуле,

изображавшим вас что-то пишущим на Бульварном

     кольце

на фоне памятника Пушкину

         (почему, почему Пушкину?7).

На дворе было лето 1981-го,

         от которого я сейчас я отстою дальше,

чем то жаркое лето в Москве от даты издания вашего

     тома.


И вот на экзамене по литературе я вытянул, как водится,

     билет

с вопросом о вовсе неведомом – о неких «снах

     Веры Павловны».

Вы, Велимир, я уверен, как и я тогда, их не читали.

Чернышевский. Тоскливый роман, написанный им

     в Петропавловской крепости —

«Что делать?», который читать было выше моих юных сил.

«Ну, и сколько было снов у Веры Павловны?» – спросил

     меня экзаменатор

с лицом, изображавшим скуку и придурковатую лихость,

как учил нас царь Пётр: как ещё подъезжать

     к Чернышевскому?

«Пять!» Экзаменатор оживился: «Что ж, расскажите-ка

     мне пятый сон…»

– «Это такая типичная русская утопия…» Экзаменатор

     оживился ещё больше

и даже перешёл на ты: «А какие ещё русские утопии

     ты знаешь?»

– «Ну, скажем, «Трубу марсиан», «Воззвание председателей

     земного шара»».

          – «Вот и расскажи мне про «Трубу марсиан»!» —

глаза его воспламенились. Я начал воодушевляться:

– «Различие не по пространству, а по времени.

     Государство

молодости, т. е. творчества, роста, весны, изменений,

против государства старости – окостеневших форм,

не способных ни к каким изменениям, хватающих мёртвой

     хваткой».

         (Сейчас, далеко не юноша, я мыслю это

             метафорически:

         есть культуры, общества, государства,

             способные к изменениям,

         к цветению, к новым плодам – и впавшие

             в сон ретроспекции,

         в удушающий культ цепких форм, отравляющих

             наше «сейчас»;

         но сейчас – раздел между ними, проходит уже

             по всей земле.

         Неужели лишь вы, Велимир, да я видим его?)

                                  – «Он,

Марина, ведь знает Хлебникова – ты только его

     послушай!» —

сказал мой экзаменатор Борис Семёнович Бугров8,

     обращаясь

к чудесной Марине Николаевне Славятинской9, уже

     осенью

учившей меня древнегреческому.

          – «Вот что, друг мой, тебе

             пятёрка за Хлебникова.

Чернышевского прочитаешь потом, на досуге. Считай, мы

     тебя уже приняли». —

         Ведь все остальные экзамены

я сдал «почти без запинки».

         Потом, в коридорах «стекляшки»,

встречая меня – низким гулом, на манер трубы марсиан —

Бугров возглашал будто жрец: «Пятый сон Веры Павловны!»

Его это вдохновляло. Я же сгорал со стыда.


Теперь, когда я, Велимир, в три с половиной раза старше

     себя – юного поступающего —

и почти вдвое старше вас, когда вы написали «Трубу

     марсиан» и «Воззвание председателей земного шара»,

теперь, когда то, о чём вы тогда возгласили, стало

     общепланетарным сражением —

         выбором, перед которым стоит мир —

позвольте спросить у вас следующее


         (да, я знаю, вы об этом не раз говорили,

             но сейчас это не вообще, а очень

                 конкретно —

         ведь пространство становится мягким

             в умелых и властных руках,

                 прогреваемое жаром времени):


КАКОЕ ДЕРЗАНЬЕ ЕЩЁ ПРЕДСТОИТ НАШЕМУ

     БРАТУ ПОЭТУ

         В ОБЛАСТИ СЛОВА И ФОРМ?


VIII. Ответ Хлебникова В. В.

Мой престарелый друг!

Нехорошо влезать в чужую голову, пусть и в воображении. Впрочем, поступайте, как вам велит воспитание, несомненно отличное от моего.

Кое-что из недавних мыслей, покуда не видимых вам, я записал. Вы найдёте их в известном вам месте в тетради в обложке цвета свежеоструганных досок.

Пользуйтесь ими!

В. Х.

IX. Новые доски судьбы: доска первая «Число»

Поэт – главковерх времени.

Вся поэзия исчисляема, весь мир (почти) исчисляем.

Ergo поэт – жрец и глашатай числа – ведёт числа на бой с приливами стихии желаний и чувств, измеряемых чем-то условным (деньгами). Сегодня их стоимость одна, завтра другая. Желания и чувства перетекают друг в друга как волны.

Число определяет измеримость волн и желаний и, если оно не дискретно как камень при дороге или в основании здания или как гвоздь, то выше, властительней волн.

Поэт – скала на пути волн желаний и рынка.

Волны хотят сокрушить подобные скалы, но ось времени схлопывает их пространственный разбег.

Поэтому разум, знанье, гармония – всё категории, определяемые численно – крепче голого чувства, чья область – трёхмерное. И справедливость, дитя числа, а тем более великодушие, – они сильнее простого желания.

Расчисленное слово рождает временну́ю форму.

Все сильные формы временеют: рождаются, цветут и умирают.

Более слабые пребывают в оцепенении и неподвижности.

Так говорю я, король времени Велимир 1‑й.

Те, кто ещё не совсем оглох, да услышат сказанное мною.

4

Разделы I–IV основаны на некоторых биографических фактах и реальной переписке Роберта Саути и Перси Биш Шелли, единственный раз целиком напечатанной в книге Correspondence of Robert Southey with Caroline Bowles, to which are added correspondence with Shelley and Southey’s dreams / Edited, with an introduction by Edward Dowden. Dublin-London: Hodges, Figgis, and Co.; Longmans, Green, and Co., 1881. P. 357–366.

5

Шелли цитирует вступительную часть поэмы «Паломничество поэта в Ватерлоо» (1816) Саути (этого места нет в их реальной переписке). См. последнее переиздание поэмы в новейшем максимально полном, тщательно откомментированном собрании стихотворений Саути, точнее во второй его серии: Robert Southey: Later Poetical Works, 1811–1838: In 4 v. / General editors Tim Fulford and Lynda Pratt. London: Pickering and Chatto, 2012. Vol. 3. P. 241.

6

Экспромт впервые был напечатан в виде факсимиле (оно и воспроизводится в поэме) в следующем издании: Harper’s Weekly. June 10, 1871 (supplement). P. 541. В новейшем издании поэзии Саути экспромт ошибочно обозначен как «публикуемый впервые». См. Robert Southey: Later Poetical Works, 1811–1838: In 4 v. Vol. 1. P. 461.

7

Велимир Хлебников. Неизданные произведения / Ред. и комм. поэм и стихов Н. Харджиева; ред. и комм. прозы Т. Грица. М.: ГИХЛ, 1940. Издание было сдано в набор 19 ноября 1938 и подписано в печать 5 июня 1940.

8

Моему экзаменатору (1936–2002) было тогда 46 лет, и он не был ещё ни профессором, ни заведующим кафедрой истории русской литературы.

9

Доцент кафедры классической филологии и кандидат филологических наук (р. 1935).

Пробуждение

Подняться наверх