Читать книгу ПОЭЗИЯ КАМНЯ: ТРОПАМИ ПОТАЕННОГО СТАМБУЛА - Игорь Ярмизин - Страница 14

После блестящего века Сулеймана Великолепного все пошло под откос. Султаны резко разлюбили войну. 30 лет ни один из них и носа не казал на поле боя. Когда новый правитель Мехмед III решил возобновить традицию, его отговаривали всем двором. Не помогло. Тогда его мать уговорила девушку необычайной красоты, в которую султан был страстно влюблен, попросить о том же. Увы, любовь внезапно обратилась в ярость, и красавица осталась лежать в благоухающем саду с кинжалом в груди. Султан все же пошел на войну, но лишь, чтобы лично лицезреть, как в Венгрии войска принца Евгения в клочья разрывают его некогда непобедимую армию.

Этого оказалось достаточно, и в последующие годы правления султан предавался праздной жизни. Его преемник был еще более миролюбивым. Он как-то поразил диван предложением перенести войну на следующий год, мол, уже поздно, да и дорого. Такое попрание высших традиционных ценностей было просто невероятно. Казалось, сейчас небеса рухнут на землю. Вельможи потеряли дар речи. Перенести войну!!! Это просто неслыханно. А султан преспокойно погрузился в удовольствия гарема, куда сводница-еврейка Эстер Кира поставляла толстых негритянок. Правда, все же не таких выдающихся, как у Ибрагима Безумного, в гареме которого была настоящая звезда, – армянка Шивекар-султан, весившая полтора центнера!

Парадокс: первые десять султанов от Осман-бея до Сулеймана были воинами, всю жизнь проводившими в сражениях. Средний срок правления – 27 лет. Следующая десятка поле боя в большинстве случаев видела только на картинках, но правила в среднем вдвое меньше – 12 лет. Каждый второй был свергнут, а двое – убиты. Прозвища монархов говорят сами за себя – Безумный, Пьяница и пр.

Раньше принцев нещадно убивали, поскольку в Империи отсутствовал принцип первородства, и на власть могли претендовать все. Так что, для поддержания внутренней стабильности в стране, приходилось устраивать настоящую резню. Точнее, удушение шелковым шнурком, ибо пролитие крови принцев было запрещено. В «Своде законов Османской династии», это страшное правило формулировалось так: «После того как Аллах дарует одному из моих сыновей султанат, следует ради сохранения порядка в падишахстве умертвить его братьев. Большинство улемов объявили это допустимым. Соответственно надо и действовать».

Братьев больше не убивали, а вместо этого стали держать в маленьких комнатках (т.н. клетках) на случай, если место султана станет вакантным. Такое решение было одинаково плохим как с точки зрения управления государством, так и по гуманистическим соображениям. Быструю смерть заменили медленным схождением с ума. В результате псих на троне стал нормой. Еще бы: Осман III прожил в Клетке, среди бесплодных женщин и глухонемых, пятьдесят лет, Селим III, – пятнадцать, Сулейман II – тридцать девять. Помимо явных психических отклонений, у них была нарушена речь, сознание стало мерцающим, а из всех желаний доминировало одно, – вернуться обратно в свою клетку. Этой просьбой новоиспеченные султаны постоянно донимали придворных.

Обстановку во дворце, царившую во время упадка и последующего распада государства, можно представить хотя бы по следующим фактам. Селим III в 1807 году был убит начальником собственной стражи. Абдул-Азиза свергли в 1876-м, несколько дней спустя он перерезал себе вены ножницами. Спустя 8 лет, в том же самом дворце, его преемник, несчастный Мурад V, был официально объявлен мертвым. Ему предстоит прожить покойником еще 20 долгих лет. Его брат, султан Абдул-Хамид II покинул проклятое место, и перебрался во дворец Йылдыз. Не помогло. Мучимый ночными кошмарами, он никогда не расставался с револьвером и пил кофе в обычном кафе, специально построенном во дворце, только вместо посетителей сидели его охранники. Самодержавный властелин годами мечтал об одном: выйти, как обычный, заурядный турок на улицу, купить газету, сесть за столик в кафе. Но такое удовольствие ему было недоступно, и приходилось играть в реконструкцию своей фантазии. За ограду дворца он выходил крайне редко, и даже «султанскую» мечеть построили сразу за воротами.

Занимать высшие посты в Империи всегда было опасно, а стало – смертельно. Великие визири не расставались с завещаниями, которые носили за пазухой. Появилось даже проклятие: «Чтоб тебе быть визирем султана». Шансы высшего чиновника на выживание оценивались один к десяти, – меньше, чем у солдата в самом кровавом сражении.

Новые дворцы лишь «переняли эстафету» от Топкапы. В нем испокон веку разворачивались страшные сцены. Так, в 1651 году валиде Кёсем было уже 80. Мать двух султанов и величайшая мастерица дворцовых интриг, прежде всегда выходившая победительницей из схваток с врагами, ослабла. Расплата не заставила себя долго ждать. Ее нашли в личных покоях, под грудой одеял. Сорвали все украшения, разорвали одежду, стали душить, долго, страшно, неумело и мучительно. Потом вернулись, чтобы добить… Ужасная весть мигом облетела дворец, и все как будто сошли с ума. Придворные тут же забыли турецкий язык, на котором говорили десятки лет, и покои огласились дикими воплями на албанском, грузинском, боснийском, итальянском и еще множестве неведомых языков. С придворных слетел тонкий лоск культуры, и они моментально вернулись к истокам детства своего и человечества, к первобытным инстинктам. Все кричали, и никто не понимал другого, да и не старался понять. Беспомощность ужаса, как предвестие краха.

*** *** ***

Признаки и призраки распада Империи являлись в самых разных, как сейчас говорят, «кейсах». Подчас весьма диковинных. Вот, например, одна из самых могущественных семей Кёпрюлю. Династия воинов и государственных деятелей. Некогда прославленных. Увы, их потомки стали полной противоположностью. Взять хотя бы Нумана Кёпрюлю, которого изводила муха, сидевшая, как ему казалось, на кончике его носа. Целыми днями он боролся с ней, пытаясь прогнать. Но назойливое насекомое улетало и вновь возвращалось. Страшная напасть. На избавление от нее были мобилизованы все врачи Константинополя. Тщетно. Тогда призвали французского врача Ле Дюку, который пошел на хитрость. Он авторитетно заявил, что муха есть, и весьма зловредная. Потом дал выпить каких-то микстур, «а затем аккуратно провел по носу пациента ножом, словно бы срезая насекомое, после чего продемонстрировал мертвую муху, которую заблаговременно припрятал в руке. Нуман-паша немедленно признал ее, видимо, за время борьбы запомнив насекомое в лицо. Он закричал, что это действительно та самая мучительница, и внезапно исцелился».

И еще о мухах и упадке. Человек, посланный в Иерусалим, чтобы расследовать странное поведение тамошнего муфтия, которого изводил собачий лай и жужжание насекомых, с изумлением обнаружил, что муфтий вовсе не одинок, и тут «весь город занят ловлей мух, коих нанизывают на длинные нитки, дабы проще было подсчитать».

*** *** ***

Надвигался век прогресса. Империя ему сопротивлялась, все боле погружаясь в болото провинциальности и запустения. Предложить альтернативу новой цивилизации она не смогла, как, впрочем, и никто другой по сей день. Увы, не всегда на смену устаревшему и «плохому» шло новое и «хорошее». Приведем высказывание англичанина Огастеса Слейда: «До сих пор османец не платил правительству ничего, кроме скромного земельного налога, хотя порой и сталкивался с вымогательством, которое можно уподобить налогу на имущество. Он не платил десятину, поскольку исламское духовенство жило на доходы от вакфов. Он ездил, куда хотел без паспорта, не имея дела ни с таможенными чиновниками, ни с полицией. Его жилище было неприкосновенно. У него не отнимали сыновей, чтобы забрать их в армию, пока не начиналась война. Его честолюбие не было ограничено ни происхождением, ни материальным положением: начав с самых низов, он мог дослужиться до звания паши, а если умел читать – то до должности великого визиря. Его способности открывали ему дорогу на высшие этажи власти. Разве не эти самые преимущества так ценимы свободными нациями?».

Наступил ХХ век. Вместе с ним пришло поражение в Первой мировой, распад Империи, потеря большей части земель, оккупация ряда территорий, в том числе Константинополя, отречение султана, появление русской армии на Босфоре, только вовсе не в ореоле славы, страшные межнациональные столкновения, трагедии, равных которым Империя не знала за всю свою многовековую историю, и в конце концов печаль серой неопределенности, с которой богатый Стамбул смотрит в общее будущее заблудившейся цивилизации.