Читать книгу Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская - Страница 10

Прошла неделя. Весь класс, тем или иным образом, уже был в курсе романтического увлечения Лиат. Незаинтересованным эта новость не оставила никого, но и не принесла Лиат той популярности, на какую она расчитывала. Другие соученицы важно приподнимали бровь, когда девушка касалась при них этой темы, и лениво желали ей удачи, после чего каждая уходила к своим знакомым и по своим делам. Только Лирон, в которой все еще бурлила обида на бросившего ее Рана Декеля, проявляла трудно скрываемую зависть. В то же время милашка Офира, которую Шели привела в пример в «Подвале» как незанятую непопулярную девчонку, демонстрировала благодушное спокойствие.

Неспокойными были лишь два человека: Одед, – в глубине души, – и Галь. За короткую неделю, Лиат настолько надоела ей со своими описаниями красавца Томера и своими навязчивыми разговорами о сексе, что Галь свела их вымученные откровения на нет.

– Почему ты расспрашиваешь о сексе только меня? – недоумевала она в минуты уединения с подругой. – Попробуй расспроси Шели.

– Шели вечно в бегах, – отвечала задетая Лиат. – А чем это тебе не нравится?

– Просто мы уже и так обо всем поговорили. Чего больше? До тех пор, пока ты не пройдешь через это сама, ты ничего не узнаешь.

– Ладно, буду теребить Томера, – отшучивалась Лиат, и неизменно интересовалась, как шли дела у Шахара.

А тот, пожалуй, не замечал ничего вокруг, всецело отдаваясь эссе. Работая над ним без устали, он, буквально, переселился в библиотеку. Даже вечерами его было теперь не достать. Лишь один раз он уступил уговорам Галь и сходил с ней в дискотеку, пообещав ей, что как только закончит эссе станет вновь уделять ей больше внимания. Но Галь, почему-то, слабо верила заверениям друга. Она замечала, как поток честолюбия день ото дня уносил его все дальше и дальше от нее, и понимала, что это – только начало. Настроение ее стало раздражительным, капризным. Теперь она использовала каждую возможность побыть вместе с Шахаром. Когда Дана назначила ему встречу по поводу его эссе после уроков в четверг, она, движимая неуправляемым импульсом, пожелала тоже на ней присутствовать.

– Только пообещай, что не будешь мешать и встревать в разговор, – попросил ее Шахар.

– Хорошо, я буду сидеть тихо, – согласилась девушка.

Классная руководительница, любившая эту пару, не воспротивилась присутствию ученицы. Она радушно поприветствовала их в учительской, распросила о том и сем, и перешла к предмету разговора.

– Я прочла черновик твоего эссе, Шахар, и вот что я тебе скажу, – начала она издалека. – С точки зрения использованных тобою источников и языка, ты выходишь на академический уровень. Откуда у тебя такие материалы?

В списках библиографии, употребленной Шахаром, были статьи и очерки известных юристов и общественных деятелей в стране, выписки из разных судебных дел, сноски на статьи законов гражданского правового кодекса. Не каждый школьник мог осилить информацию такого рода.

– В основном, их предоставили мне родители, – смущенно признался юноша. – А еще я пользовался домашней и школьной библиотеками.

– Твои родители, без сомнения, очень много занимаются тобой, – понимающе кивнула Дана, – но и многого от тебя ожидают. У меня сложилось впечатление, что то ты стремишься дотянуться как минимум до студентов второго курса юрфака. Отчасти тебе это удается. Ты очень грамотен, глубок в своих рассуждениях, основателен и не колеблешься проявлять свои знания. Видно, что у тебя есть хорошая база. Ты целеустремлен и ответственнен. В моих глазах, это делает тебе честь. В целом, чисто по человечески, – браво!

Юноша просиял.

– Однако есть одно существенное замечание, затрагивающее все эссе от начала до конца, – продолжала педагог. – Ты в говоришь в тексте обо всем и ни о чем одновременно. Тема у тебя одна, но получается, что она как бы разбивается на множество разных мелких тем. Таким образом, неясно, как у тебя главы взаимосвязанны, как прежнее твое утверждение вяжется с последующим. И потом, ты настолько… ультимативен, я бы сказала, как может быть ультимативен только очень известный автор.

– А как все это может повлиять на результат? – спросил встревоженный Шахар.

– Сумбур и непоследовательность лишают работу единого стержня. Если бы ты взял на себя чуть поменьше, то, на мой взгляд, сумел бы этого избежать. То, что запутало тебя, это, так сказать, грандиозность планов. Разве сам ты не ощущаешь этого, Шахар?

Наступила пауза. Молодой человек напряженно думал, что ответить и как ему быть теперь. Он столько всего вложил в те пятнадцать страниц, что переписывать их начисто ему совершенно не хотелось. Но он привык во всем идти до конца.

В то же время Галь, безмолвно сидевшая рядом, почувствовала, как голова ее пошла кругом. Она надеялась, что Дана запросто даст Шахару свое добро и все быстро закончится. А вместо этого дело лишь усложнялось. То, чего Галь втайне опасалась, находило свое подтверждение в словах учительницы. Петля на ее шее затягивалась.

А Шахар, подумав, со вздохом ответил:

– Признаюсь, не очень. Я был убежден, что делаю все наилучшим образом. И… мне хочется проявить себя.

Дана Лев хмыкнула и потянула свой кофе. Обычно школьники при написании таких работ не утруждали себя глубокомыслием. Чаще всего они приводили целые перефразированные абзацы из трудов других авторов и придерживались одной, узкой направленности. Дана, имеющая с чем сравнить эссе своего ученика, не хотела наказывать его за допущенные им вольности, но должна была наставить его впрок.

– Постарайся определить для себя один, максимум два самых важных для тебя аспекта из всего написанного и проработай эссе заново согласно моим примечаниям, – произнесла она с доброжелательной улыбкой. – И, мой тебе совет: отнесись к нему как к всего лишь твоему первому опыту. Ты слишком умен, – предупредительно продолжила она. – Твоя голова работает лучше, чем головы многих твоих сверстников. Но твое время пока еще не пришло, и поэтому – не спеши.

И она протянула ему черновик, который парень взял с неловким чувством.

– На какой балл я мог бы расчитывать на данный момент? – спросил он, пролистывая его.

– Об этом пока еще рано говорить, – взвешенно раздалось в ответ. – Но, если ты сделаешь все так, как я тебе рекомендую, то балл может быть высокий.

– Сколько у меня времени?

– До зимних каникул.

– Спасибо, Дана! – благодарно молвил Шахар, немного воспрявший духом. – Я сделаю все, что смогу.

– Ну, хорошо, – весело сказала учительница, поднимаясь, и давая этим понять, что встреча окончена. Но сразу же спохватилась: – Поскольку вы оба здесь, – обратилась она к своим любимцам, – то я уже отдам вам в руки ваши проверенные экзамены. Ваша учительница английского Михаэла заболела, но успела передать мне все формы. Остальные получат свои результаты завтра.

С этими словами она достала из сумки стопку перетянутых резинкой форм, быстро перебрала их и вручила Галь и Шахару те, на которых были выведены их имена.

Девушка с колебанием приоткрыла свою форму и в изумлении уставилась на оценку, не зная, радоваться или огорчаться. Семьдесят пять. Радоваться ей пристало хотя бы от того, что она не провалила экзамен. В то же время, она так и не выжала из себя все, на что была способна, по понятным ей причинам. Шахар же, впервые с начала встречи, остался довольным своим девяносто. "Как обычно", подумала Галь, и демонстративно чмокнула его в щеку.

Дана Лев молча понаблюдала за ними и произнесла:

– На этот раз средний балл класса был ниже обычного.

– Потому, что вы задали нам не экзамен, а ребус какой-то! – не думая, воскликнула Галь.

– Почему же, – возразил Шахар. – Вот, у меня все получилось.

"У тебя всегда все получается", – чуть не сорвалось с губ его раздосадованной подруги.

– Возможно, он оказался сложным, – согласилась учительница, – но те, кто отнеслись к нему серьезно, сумели успешно его пройти. Галь, – дотронулась она до плеча ученицы, – если у тебя возникли кое-какие проблемы с английским, можешь обратиться к Михаэле, когда она поправится.

Но девушка ни к кому не собиралась обращаться. Этот тест и все, что было с ним связано, были ее собственным фиаско. Для отвода глаз она пообещала подумать.

Видя ее замешательство и желая разрядить обстановку, Дана сказала:

– Я видела твой новый коллаж на доске. Такая тонкая, филигранная работа! Насколько я поняла, на нем изображены две хищных птицы на красном фоне, не так ли? Одна сидит, сложа крылья, другая – летает, и та, что сидит, смотрит на ту, что летает. Я угадала?

– Та, что сидит, – пояснила Галь, – это раненая орлица, а вторая – орел. Орлица ловит его взглядом. Я выложила место ранения на ее крыле черными буквами.

– Ага, поэтому коллаж такой броский от обилия красного, – понимающе кивнула педагог и мельком пронзительно взглянула на Шахара. – Это – кровь.

– Да, это кровь, – подтвердила Галь. – Орлица не может взлететь, и умирает в одиночестве.

Ну и образы же у двенадцатиклассницы! Ну и полет фантазии! Шахар недоуменно посмотрел в упор на свою подругу, и в конце концов назвал ее сумасшедшей выдумщицей.

– А что, очень оригинально, – снисходительно улыбнулась Дана. – Неплохая идея и хорошее выполнение. Мне понравилось.

Галь хотела еще что-то добавить, но Шахар ее перебил.

– Мы, пожалуй, уже поедем, – сказал он за себя и за девушку. – Нам пора. Дана, спасибо за все. Я постараюсь учесть все твои рекомендации и сдать эссе вовремя.

* * *

Молодые люди приближались на мотоцикле к дому Шахара. Тот уже не огорчался из-за отзыва Даны о своем эссе. Так или иначе, оно являлось пусть его первым, но необходимым опытом. Когда он поступит в универ, то непременно понесет его на кафедру, предварительно улучшив и увеличив в объеме, но прежде – примет с ним участие в областном конкурсе на лучшую школьную работу.

Воображаемые картины будущего успеха придавали юноше столько бодрости и энергии, что ему не терпелось поскорей домой, где его и его девушку ждали уединение, сытный обед и широкая кровать. Сегодняшний день он решил сделать праздником для них обоих.

Галь же, сидевшая позади друга, крепко держась за его плечи, напротив, пребывала в унынии, думая о своем. Ей абсолютно не понравилось обращение Шахара с ней в присутствии Даны, и впервые в ее сердце шевельнулась ненависть к амбициям горячо любимого парня. Кто знал, куда заведет его эта дорога! Наверняка подальше от нее, от их гармоничных отношений, и вызовет отчуждение между ними. От острого чувства досады и горечи Галь хотелось кусать себе локти. Тем не менее, каким бы подавленным ни было настроение девушки, ей не хотелось упускать возможности развеять свою тоску с любимым.

Когда они поднялись в квартиру Шахара, Галь сама прошла в кухню, открыла холодильник, и они с Шахаром выпили по стакану прохладительного напитка, после чего отправились в его спальню. Стоял ясный послеполуденный осенний час. Мягкие солнечные лучи вливались через окно в его по-мужски уютно обставленную комнату, золотили рой пылинок над плюшевым темным постельным покрывалом и отражались в настенном зеркале.

– Ты знаешь, – сказал парень, – наши пляжные фотки уже готовы. Вчера мы с родителями их смотрели, всем нам очень понравилось. То был чудный денек! Сейчас покажу.

Он шустро чмокнул ее в губы, достал из шкафа альбом и начал листать его перед глазами Галь. Видя ее хмурость, но не понимая, что происходит, он пытался расшевелить ее объятиями сзади, быстрыми поцелуями в шею и за ухом, поглаживаниями по рукавам облегающего свитера. Но девушка оставалась такой же холодной и замкнутой. Она критически рассматривала альбом, находя всевозможные изъяны в изображениях, которые Шахар разложил на смежных страницах, свои напротив ее.

– Тут ты темный, – констатировала она, тыча в снимок друга на камнях, – а я, напротив, вся засвеченная, словно обсыпанная песком.

– Ну, что поделаешь, – оправдывался Шахар. – Так получилось.

– А вот здесь меня, на фоне эвкалиптовой рощи, практически не видно, – заявила заядлая девушка.

– Какая ты придирчивая! – возмутился Шахар. – По-моему, и это совсем не страшно. Почему ты всем недовольна?

– Фотографии – фрагменты нашей жизни, их нельзя зачеркнуть, – вспылила Галь. – Значит, такими ты видишь нас? Такою видишь ты меня?

– Ты о чем, Галь? – изумился Шахар Села.

Галь не ответила, устрашившись своего выпада: вдруг Шахар превратно поймет его? Прикусив язык, она продолжила смотреть альбом, и, не найдя в нем кадра, что должен был копировать ее знаменитую фотографию, спросила, почему он не был проявлен.

– Да вот же он! – раздраженно воскликнул Шахар, указав на письменный стол.

Галь кинулась к столу, и с увидела с ужасом, что дилетантский снимок Шахара занял законное место профессионального, и даже стоял в другой рамке. Сам по себе он выглядел вполне ничего, но и близко не напоминал того, что посулил ей такие редкостные возможности.

– Шахар! – вскричала она, резко поворачиваясь к другу. – Куда ты подевал снимок, который я тебе подарила?

– Он в шкафу, – сердито промолвил молодой человек. – Уборщица нечаянно разбила рамку, и мне пришлось заменить его временно. Послушай, – добавил он помягче, подходя и беря ее за плечи, – не понимаю, что с тобой происходит? Что тебе не так? Тебе не понравились фотографии? Возможно, у нас разное понимание исскуства, но это же не повод ссориться!

И, чтоб не оскорблять ее тонкое восприятие, он забрал рамку вместе с фотографией и положил в ящик стола. Увидев это, Галь напрочь позабыла о всякой сдержанности. То, что дилетантское изображение ее, сделанное Шахаром, заменило ее подарок, было еще куда ни шло, но удалить его совсем?.. Она потребовала тотчас вернуть свою фотографию на прежнее место.

И тут Шахар пришел в неистовство:

– Ты издеваешься надо мной! Никак тебя не поймешь!

– Нет, это ты издеваешься надо мной! Сказал бы хоть, как тебе мой коллаж, – ответила Галь чуть ли не вызывающе.

– Твой коллаж? А причем здесь он?

– А при том, что он уже неделю висит на доске, все его видели, а ты вспомнил о нем лишь сегодня благодаря Дане.

Шахар мужественно принял заслуженный удар. До него стало доходить, за что Галь была так обижена на него. А, может быть, ее, впридачу, расстроила оценка по английскому? Кто мог бы подсказать ему, что творилось в ее вздорной голове, под каскадом растопорщившихся темных густых волос?

– Сердишься на меня? – произнес он с раскаяньем. – Да, я в последнее время не уделял тебе достаточно внимания и не заметил твой коллаж. Понимаю, что ты очень старалась, хотела меня впечатлить. Но и ты меня пойми: я был очень занят. Это эссе выжимает из меня все силы. Но до каникул я намерен его сдать. Вот увидишь, любимая, все наладится! Давай потом куда-нибудь махнем вдвоем? Отдохнем как положено!

Девушка стояла перед ним, как потерянная. Ей было бесконечно жаль столь долгожданной, но испорченной возможности уединиться с ним в этой спальне. Ее сердце разрывалось от боли. "Держаться любой ценой!" – заклинала она себя, страшась вызвать друга на бурное объяснение, которое могло их привести к чему угодно.

– Галь, малышка моя, – молвил он, видя ее напряжение. – Ну, расслабься. Что я сейчас могу сделать, чтоб ты перестала на меня дуться? Иди сюда, – прибавил он с улыбкой, протянув к ней руки.

Она послушно подошла и обняла его механически, но при этом глаза ее были влажны. Шахар сначала снял с себя, а потом с нее свитер и прижался к теплому телу Галь в одной облегающей футболке. Он нежно перебирал ее волосы, шептал ласковые слова. Затем взял в руки ее лицо и покрыл его поцелуями. Ненавязчиво подведя ее к постели и уложив, он принялся водить губами по ее шее, задерживаясь в том месте, где раздавались удары ее пульса. Ему хотелось, чтоб Галь хоть чуть-чуть расслабилась и любила его сегодня, как всегда, и потому не торопился с более страстными ласками. Отстранившись на мгновение от лежащей в отрешении подруги, он сказал:

– Малышка, пойми… я хочу, чтоб ты понимала: все, что я сейчас делаю, я делаю ради нас.

– Нет, не понимаю, – сдавленно выговорила Галь. – Ты рассуждаешь, как взрослый, хотя ты еще школьник. Не забывай об этом.

– Так тем более, – гордо бросил уязвленный юноша. – Пока я свободен от семейных хлопот, от работы, от кучи разных дел, я должен пробивать себе дорогу в жизнь, и не отступлюсь, даже если на это уйдут мои самые лучшие годы!

Несчастная девушка вновь услышала в голове пронзительный голос Лиат, утверждавшей, что она модель на миллион. Господи, специально ли так вышло, что судьба поманила ее карьерным блеском для того, чтобы, столкнув с честолюбием любимого парня, заставить горько сожалеть об утраченном редком шансе – не ради денег, а ради растоптанного самоуважения?

– Причем же тогда здесь я? – глухо спросила она.

– Тебе же хотелось красивый дом возле моря? Вот поэтому я должен заработать на него, – резонно промолвил парень.

– Я возненавижу этот дом, если он мне будет стоить отдаления от тебя, – всхлипнула Галь.

– Ну вот, уже она уже плачет! – воскликнул Шахар, вскакивая на ноги. – Можно подумать, я запрещаю тебе заниматься тем, чем тебе нравится, и ограничиваю твою свободу! Если ты хочешь знать, – попытался приободрить он подругу, – в семье должны быть две зарплаты.

И тут эмоции хлынули бурным потоком. Галь ринулась к столу Шахара, схватила рамку с любительской копией своей судьбоносной фотографии, и ткнула ему ею в лицо.

– Ты видишь это? Это – то, что ты сюда поставил вместо моего подарка? – вскричала она. – Ты знаешь, что мне было предложено за мой тебе подарок? Контракт с одним из крупнейших модельных агентств в стране. Все было в нем учтено: и работа за границей, и конкурсы… Я с презреньем отказалась от этого контракта, несмотря на уговоры мамы и Лиат, потому что решила остаться с тобой! – голос ее перешел почти в визг. – С тобой самим, а не с твоим эссе и твоими амбициями! Будь проклят тот день, когда я это сделала!

И она, расплакавшись, упала на постель.

Шахар стоял рядом, бледный, с разинутым ртом, в глубочайшем смятении, не веря своим ушам, не зная, что делать и что говорить. Он только выдавил:

– Ты… что?!..

– То, что ты слышал, дорогой, – рыдала Галь, зарываясь лицом в покрывало.

Парень в ужасе отпрянул, пытаясь вникнуть в ее сдавленные крики, и в отчаянье воскликнул:

– Галь! И ты мне ничего не сказала?

– Я не хотела ничего говорить… ради тебя… не хотела разбивать нашу гармонию… омрачать нашу любовь… но я надеялась, что ты оценишь то, что я для тебя сделала… что я для тебя важнее всего, как и ты для меня… а ты… ты готов променять наши встречи на стопку печатных листов! Ты строишь планы для себя, а не для нас! То, как ты себя со мной ведешь в последнее время, недостойно любящего мужа!

Молодой человек был в полнейшей растерянности. Он ни на мгновение не задумывался о том, что занятость его могла так отразиться на Галь, не представлял, что вел себя каким-то ужасно недостойным образом. Но больше всего потрясла его фраза, в которой его подруга назвала его своим мужем.

Отчего в этой маленькой милой головке зародились такие странные мысли? Что он сделал не так? Ведь все было прекрасно!

Шахар Села, с замираньем сердца, прилег рядом с горько рыдавшей возлюбленной и начал ее бережно утешать. Он прижимал ее к себе, гладил взъерошенную шевелюру, целовал лицо, руки, называл солнышком, радостью, глупенькой, клялся, что его планы на будущее нисколько ей не угрожали. Когда она ему заметила, что именно ее несостоявшиеся планы и могли представлять для них угрозу, и что она отказалась от них сознательно, парень пожурил ее за умолчание этой истории. В этом случае, горячо проговорил он, им бы сегодня не пришлось поссориться. Ведь сначала он подумал, что она расстроилась из-за фотографий, вслед за ними выместила гнев на коллаже, потом он даже погрешил на ее оценку экзамена. И лишь сейчас ее прорвало. К чему было скрывать правду, если в итоге они к ней пришли безобразнейшим образом? И к чему было столько времени лгать, выдавать свой нелепый гнев за плохое самочувствие, если все обстояло намного серьезней?

Но Галь ответила вопросом на вопрос: а что бы это изменило? Разве, узнав о ее злосчастном контракте, Шахар тоже умерил бы свои аппетиты? Согласился бы он стать таким же, как все, уделять все внимание ей, идти с ней размеренно в ногу? Навряд ли.

– Я думала, что ты другой, а ты такой, как все мужчины! – твердо заявила она, утерев слезы. – Мама была права: вас надо уметь правильно выбирать, потому, что вы не знаете сами, чего вы от нас хотите. А я – знаю, чего хочу. Я хочу, чтоб меня любили. Я хочу, чтоб мой партнер всегда и во всем был со мной. А ты меня уже не любишь! Не любишь! И я ухожу от тебя. Прощай!

Девушка рывком натянула свитер, схватила ранец, куртку и бросилась к входной двери. Шахар очнулся только после того, как она с силой захлопнулась. Он тотчас помчался вслед за подругой и догнал ее на террасе. Крепко стиснув Галь в объятиях – так яростно она вырывалась из рук – он полулаской-полусилой упросил ее вернуться в дом чтоб во всем разобраться. Девушка вдруг обмякла, в бессилии повисла на нем, и он принес ее в квартиру на руках, как подбитую птичку, и усадил в большое кожанное кресло в гостиной. Когда ее эмоции немного улеглись, парень очень осторожно стал расспрашивать о контракте и о том, как он на нее повлиял.

– Это случилось через несколько дней после того, как мы побывали на море, – объяснила Галь.

– И с каких пор ты так встревожилась о нас? – спросил Шахар.

– С тех самых, – отозвалась Галь.

– Что же могло так резко измениться?

– То, что изменилось, Шахар, это мое впечатление о тебе и наших отношениях. Я всегда знала, какой ты, и всегда тобой гордилась. Но тот проклятый случай все испортил. У меня как будто бы раскрылись глаза на все, и мне стало больно, немыслимо больно оттого, что я вдруг увидела.

– И что такого ты увидела? – подхватил Шахар, лихорадочно вдумываясь в ее речи.

– Что нет между нами полнейшей взаимности! Нет единства! Нет равенства! Я отдаюсь тебе без остатка, а ты делишься со мною лишь частью твоей души, ну, допустим, половиной. А мне не нужно половин, мне нужно все!

– Но разве я не откровенен с тобой, не отношусь к тебе с любовью, не нежен и горяч с тобой в постели? – метался в соображениях Шахар. – Разве я когда-нибудь тебя обидел? Приведи хоть один пример в доказательство моей вины!

– Не в примерах дело, Шахар, оно в сердце! – Галь выразительно ударила себя кулаком в грудь. – Мои ощущения и есть тому доказательство! Ты стал каким-то неродным, куда-то пропадаешь от меня, не уделяешь мне внимания…

– Я уже все тебе объяснил и неоднократно извинился!

– Перемены проводишь с Хеном, Янивом, Раном, Эрезом…

– Не оставлять же мне товарищей!

– Даже если мы встречаемся нашей шестеркой, ты всего лишь по-хозяйски закидываешь мне руку на плечо и говоришь о каких-то безумных вещах, пьешь, играешь в бильярд, а я…

– Только, пожалуйста, не говори, что ты ревнуешь меня к пиву и бильярду! – улыбнулся он.

Галь слабо приподнялась в кресле, и умоляюще простонала:

– Прошу, не смейся надо мной!

Шахар подошел к балконной двери, служившей окном в гостиной, и прижался к нему лицом. В конце концов, его временная отключка была смехотворна перед долгими годами непрерывной близости. Тем не менее, в истеричных речах подруги была большая доля правды, в которой он, к великому его стыду, был вынужден себе признаться. Досада на себя и боль сжали его сердце подобно железным тискам.

– Не пойми меня превратно, – продолжала девушка. – Я не испытывала неприязни к твоим… нашим приятелям, и очень гордилась твоим боевым настроем, пока я чувствовала, что не было в них для меня угрозы. Понимаешь? До тех пор пока я видела, или хотела видеть, что преобладаю в душе твоей над всем остальным, никто и ничто не были мне соперниками!

Юноша молчал, поникнув головой.

– И ты полагаешь, что все столь серьезно? – глухо спросил он чуть-чуть погодя.

– Не знаю! – в отчаянье вскричала Галь, протягивая к нему руки. – Если я, дура, ошибаюсь, разубеди меня, прошу! Если ты меня любишь, скажи мне об этом!

– Конечно, я тебя люблю, какие сомнения! – воскликнул он, порывисто оборачиваясь к ней.

– Тогда почему же я больше не чувствую этого?

Парень оторвался от балкона, совершил несколько кругов по гостиной, прошел в кухню, выпил залпом стакан холодной воды, вернулся к подруге, обреченно смотревшей на него сквозь пелену слез, опустился перед нею на колено, и, взяв за руку, очень мягко произнес:

– Что ты хочешь чтоб теперь я сделал, Галь? Порвал эссе? Поссорился с ребятами? Смешно! Мне кажется, тебе самой неясно, чего ты ожидаешь от меня… и от себя в том числе. – Он прошелся по гостиной еще немного, и с упреком заметил: – Подумай, какой бы мы провели замечательный день, не завари ты эту кашу! Ведь все было к нашим услугам, весь дом! Я предоставил бы тебе самое ощутимое доказательство моей любви. А что теперь мы станем делать?

– Клянусь, я тоже этого хотела! Всею душой! – сказала Галь. – Я даже решила ни о чем тебе не рассказывать столько, сколько хватило бы сил. Надеялась, что все утрясется само. Но, извини, меня прорвало!

– Вижу, – процедил Шахар и опустился в другое кресло.

Они подавленно молчали, временами искоса посматривая друг на друга: он – потрясенно, она – отчаянно. Вечерело. Свет солнца, тихо перекочевав, уже не лился прямо в окна, а мерцал из-за выступа высокой балконной стены, преломляясь о ее острый угол, и длинные тени ложились на покрытый белым мрамором пол гостиной. Прошло еще несколько минут, но оба они так и не произнесли больше ни слова. В молчании этих давних любящих было нечто трагическое, не поддающееся описанию, словно между ними взросла вдруг стена, высокая, непробиваемая.

Несколько минут спустя Шахар поднялся и медленным шагом один прошел в свою спальню. Он сел на постель и безучастно уставился в пространство. Настроение его было испорчено, день, начинавшийся так хорошо, пошел насмарку. Еще два часа назад молодой человек был полон счастья и энергии, а теперь в нем что-то словно умерло. Он не знал, кого или что винить в том, что случилось, но впервые ощущал себя потерянным ребенком, и это было нестерпимым.

Раздались тихие шаги, и в комнату вошла Галь, сломленная, покорная, с распухшими глазами. Как побитая кошка, она подошла к другу, села рядом и начала робко ластиться к нему. Парень с тяжким вздохом поднял руку и потрепал ее по голове.

– Что? – спросил он отрешенно.

– Извини, – тихо сказала девушка. – Я знаю, что сошла с ума, что мне не стоило устраивать сегодня этот скандал. Было бы лучше, если бы я дала всему наладиться самостоятельно. Мы бы чудно провели время. Ты очень сердишься? – прибавила она с таким выражением, словно каждое новое ее слово вызывало у нее страх.

– Оставь, – сухо ответил Шахар.

Девушка в испуге взглянула на него. В тоне его голоса было нечто настораживающее.

– Любимый, прости меня! – завопила она, кидаясь ему на шею. – Я люблю тебя больше всего на свете, я хочу тебя!

Парень нежно развернул ее к себе и положил руки ей на плечи. Глаза его были влажными.

– Ну, что теперь? Займемся сексом? Думаешь, нам это поможет?

– Я не знаю… Но тогда мы, хотя бы, спасем этот день, вернее, то, что от него осталось. У нас есть еще часок. Бывает, любящие ссорятся, но по-прежнему хотят друг друга. Разве не так?

Галь говорила с упованьем, с тоской, тревогой, мольбой. Шахару стало жалко свою девчонку. Она так боялась его потерять, что была готова отдаться ему даже сейчас. Он и сам желал хоть немного расслабиться, но не решался использовать ее беспомощное и взвинченное состояние.

– Ах ты, моя глупая, взбалмошная девочка! – произнес он с чувством. – Надо же тебе было закатывать сцену, чтобы прийти к исходной точке? Ну, ладно, раз ты того хочешь. Иди ко мне, моя взъерошення кошка!

И он привлек ее к себе.

Все случилось в трансе спешки, волнения, обиды и раскаянья. Галь никак не могла получить привычного наслаждения не только для тела, но и для души, а Шахар, пытаясь подарить ей это наслаждение, все время спрашивал себя, было ли этого достаточно для того, чтобы вернуть их отношениям их былую легкость. От избытка нервозности он нехотя причинил ей боль, сделав несколько резких и мощных толчков. Но Галь стерпела. Казалось, она даже боль приняла как должное, только бы не нарушать этот страстный момент. Весь тот час она позволяла своему яростному любовнику вытворять с ее телом все, что он только пожелает.

Домой она пошла одна, чувствуя себя совсем разбитой. Ей было необходимо излить кому-то душу. Матери еще не было, и Галь, свернувшись в клубок на диване в гостиной, позвонила Лиат. Там было занято. Девушка несколько раз тщетно повторяла попытку. Тогда она набрала Шели.

Шели только что вернулась из похода по магазинам, и, не дав Галь возможности объяснить причину ее звонка, затрещала о своих новых лаковых красных сапогах, в которых она блеснет на ближайшей дискотеке, о том, стоило ли ей подкрасить пряди у висков, и о сиреневой помаде, увиденной в торговом центре. После навязанного ей бурного обсуждения нарядной мишуры, Галь посчитала неуместным жаловаться Шели на Шахара, тем более, что она немного успокоилась. Она ограничилась намеком, что ей было скучно, и Шели тут же предложила ей пойти завтра вместе с ней на дискотеку. Нет лучшего средства от хандры, сказала Шели, чем танцы и легкая выпивка. Галь пообещала дать ответ и перезвонила Лиат.

– Наконец-то ты освободилась! – с облегчением воскликнула она, услышав в трубке голос подруги детства. – Я битый час тебя дозваниваюсь.

– Я разговаривла с Томером, – удивленно ответила та. – А что?

– Да так… понимаешь, поссорилась с Шахаром.

И она рассказала ей все по порядку.

Лиат Ярив проявила большое участие, интересовалась всеми деталями, не успокоилась, пока не представила себе полную картину прошедшего дня Галь и ее любимого. Галь, задыхаясь от эмоций, жаловалась своей поверенной на его невнимание к ней в последнее время, на его проклятое эссе, забившее ему голову, на его потрясение, когда он узнал о ее злополучном модельном контракте.

– А я тебя предупреждала, – строго сказала Лиат. – Я знала, что тебя прорвет, тогда как он поставит карьеру превыше всего. Теперь тебе придется держаться героиней!

Сердце Галь похолодело и рухнуло. Неужели все было кончено? Если даже Лиат предвидела весь этот кошмар и предупреждала ее, то горе ей! Как же Лиат была права, а она не пожелала ее слушать!

Лиат почувствовала в трубке ее ужасное волнение, и ласково утешила ее словами:

– Не бери в голову! Женщин, которых любят по-настоящему, не покидают. Этим ты и проверишь теперь твоего разлюбезного Шахара. Кстати, знаешь, – добавила она, выдержав таинственную паузу, – мой Томер такой славный! Он только что сказал, что выслал мне какой-то подарок.

* * *

Оставшись в одиночестве после ухода Галь, Шахар долго еще пребывал в отупении. То, что произошло между ними сегодня, казалось ему каким-то бредом. Он задавал себе вопрос, чем же он мог за такие короткие сроки разрушить все то большое, глубокое и устоявшееся, что между ними было на протяжении нескольких лет? И все ведь было прекрасно! Вплоть до того рокового дня, когда Галь прельстило заманчивое карьерное предложение, которым она пожертвовала, судя по ее словами, ради него.

Как только Шахар понял глубинный смысл ее поступка, как он почувствовал, что в его сердце поселилось невольное чувство вины перед подругой. Ему сразу стало ясно, почему она невзлюбила его эссе, почему так бурно реагировала теперь на его общение с Хеном и его компанией, почему не желала говорить о его планах на будущее. Молодой человек не знал, как ему теперь с этим быть. Вроде, он ничего плохого ей не сделал, а выходило, что ничего между ними не осталось уже таким, как прежде.

Мысль об этом не давала юноше, нервно слонявшемуся по квартире, покоя. Ему вспоминалось надрывное утверждение Галь, что дело вовсе не в примерах, а в ощущениях. А интуиция у Галь, несмотря на ее наивность, была развита сильнее, чем у любой другой ее ровесницы. Она вполне могла уловить в его отношении к ней нечто такое, в чем он сам не отдавал себе отчета. Но что?

В надежде разрешить эту загадку, Шахар начал сосредоточенно раздумывать над последними неделями своего общения с подругой. Шаг за шагом, он отступал все дальше и дальше, к началу их романа. Внезапно его как будто что-то дернуло изнутри, и он ринулся в свою комнату, где достал все альбомы с фотографиями и принялся их листать. В огромной свалке перемешанных по времени, контексту и качеству снимков он находил их совместные, и раскладывал перед собой на кровати и на полу. Фотографий его с Галь было столько, и все они были такие разные, что впервые произвели на Шахара не поддающееся описанию впечатление. Оно подхватило его, закружило вихрем и унесло ко всему пережитому им ранее, пройденному и оставленному позади…

…В двенадцать лет, придя в новую школу, он встретил ученицу, которая сразу же оценила его по достоинству. Будучи довольно замкнутым из-за своих интеллектуальных преимуществ среди одноклассников, Шахар мечтал о симпатии со стороны хотя бы нескольких из них. Он отплатил ей искренней привязанностью в ответ на ее привязанность, и, чем больше проходило времени, тем прочнее и глубже становилась их тогда еще полудетская дружба. Дружба, вскоре начавшая волновать его кровь. Влюбился ли он в свою девочку по-настоящему, или был томим любопытством, впервые давшим о себе знать в его тринадцать лет? На тот момент оба этих ощущения казались ему одним и тем же. Мальчик так смутно понимал настоящее значение слов «любовь» и «секс», что втайне запаниковал, боясь, что подруга в любой момент его бросит.

Оковы стеснительности были сброшены лишь после их спонтанного поцелуя на прогулке по городу. Его первый, первый поцелуй в тринадцать лет! Шахар был так счастлив, что даже не сомкнул глаз от возбуждения той ночью. С тех пор, он и Галь стали общепризнанной парой в классе, чем опередили всех своих знакомых. Ждать себя не заставили ни завистливые взгляды одноклассниц, ни смущенно-высокомерное отношение других мальчишек, засматривавшихся на Галь, ни, конечно же, сплетни. Радовался он еще и потому, что сразу же перестал быть просто «заумником», и превратился в привлекательного и сильного духом молодого человека, закрепив за собой другое свое прозвище: "супермен".

Однако, незаметно для посторонних глаз, Шахар еще достаточно долго промаялся, не зная, как удовлетворить свои сексуальные желания. Он насмотрелся тайком эротических фильмов, но все-таки не решался.

В конечном итоге, Галь сама же и напросилась. Парень отчетливо помнил их первую близость. Это случилось здесь же, на этой же самой кровати, в эти же послеобеденные часы, когда родителей не было дома. Момент был волнующим и очень трогательным. Будучи неопытным, он не смог взять любимую с первой попытки, но оба проявили друг к другу такую нежность и поддержку, что, все равно, ощущали себя как на крыльях. Опыт к ним приходил постепенно. Спустя полгода юные любовники уже вели себя в постели раскованно и страстно, и каждое их уединение становилось настоящим событием.

Девятый и десятый классы были их "золотым веком". Шахар заваливал подругу безделушками, цветами и романтичными открытками. Он проводил с ней подчас целые дни, в ущерб общению с ребятами. Он дежурил около нее, когда она заболевала. Он брал ее с собой во все их семейные поездки. Все это было взаимным. Группа фотографий тех лет, на которой задержался задумчивый взгляд юноши, давала наглядное представление о том, насколько они оба были счастливы. Даже фон тех фотографий, казалось, сиял, оттого, что на них сияли глаза двух влюбленных…

…Звонок в домофон, возвестивший о приходе родителей, прервал поток воспоминаний Шахара. Плотно закрыв дверь в свою комнату, он отправился поприветствовать их и принять участие в традиционном семейном ужине. Потом он помогал отцу разбирать балконный тент, который, несмотря на осеннюю погоду, все еще выполнял свое летнее предназначение. И лишь когда в гостиной загудел телевизор, по которому передавали новости, Шахар вернулся к себе и к своему нарушенному ходу мыслей…

…Он судорожно пытался восстановить в памяти тот самый момент, когда все начало меняться. Наверно, это был процесс, неощутимый и невидимый, начавшийся на рубеже одиннадцатого класса. Случилось то, что после долгих лет упорного подъема в гору, любящие оказались на самой ее вершине, откуда дальше было некуда идти, и обосновались там, под облаками. В их устоявшихся отношениях было словно нечто однозначно решенное. Это правда, что Шахар стал очень уверенным в себе и больше не считал необходимым постоянно проявлять свои чувства. Неуемный и эмоциональный характер Галь иногда его немного раздражал, но что могло быть более потрясающим, чем видеть ее лучистые, полные страсти глаза, и обладать ее роскошным гибким телом? Он превратился в лидера. "Ты всего лишь по-хозяйски кладешь мне руку на плечо", – заявила сегодня Галь, и, к сожалению, в ее утверждении было много правды. Но тот, в чьих руках бразды правления, свободен. Шахар, окрыленный своими высокими оцкеками и зарожденными карьерными амбициями, фактически, заставил ее принять то, что помимо нее одной у него есть и другая страсть – страсть к успеху.

Молодой человек порылся в куче фотографий, и обратил внимание на то, что, чем ближе были они по срокам к настоящему времени, тем чаще в них появлялись другие лица: их друзья, родные, знакомые. И на всех этих снимках ощущалось неподдельное одобрение любовной пары, особенно благодаря той «хозяйственности», с какой его рука покоилась на плече подруги. Все вокруг как будто дали им свое негласное согласие. И то, что Шимрит Лахав возложила на него определенные надежды, которые юноша не мог не понимать, не причиняло ему никакого дискомфорта, поскольку он сам уже воспринимал свой роман с Галь, и ее отношение к нему, как должное…

…Тут его опять позвал отец для того, чтобы отнести разобранный тент в подсобную в подвале дома. Более получаса Шахар помогал переносить по темным террасам металлические элементы конструкции. Они натирали ему плечи, кое-где были с торчавшими болтами и зазубринами. Отец устало ворчал, что именно сейчас у него дошли руки до пустяшного дела, которое нужно было закончить еще месяц назад.

– Всему свое время, папа, – ободряюще ответил сын, поразившиь своему ответу.

Взаправду, всему настает свое время! Шахар, под впечатлением своего ответа, спросил себя, что изменилось бы, займись он раньше, скажем, в прошлом году, этим самокопанием. А ничего! Просто потому, что тогда в этом не было никакой надобности. Впрочем, у него и не возникло бы никакой такой надобности, если бы не устроенный Галь скандал…

…Парень невольно схватился за голову. Случившееся между ними сегодня предстало ему вдруг в таком ярком свете, что даже взглянуть на него было больно. Все пронзительные крики Галь, которые днем вызвали у Шахара одну только ярость и досаду, обрели для него в миг свой подлинный смысл.

Случилось то, что уже давно достигший пика их роман исподтишка послал им испытание. Настоящее испытание на зрелость их чувств. Галь, романтичная, пылкая Галь, оказавшись перед жизненной дилеммой, доказала, что любит его безгранично. И, стало быть, если широко закрытые глаза девушки в один момент открылись на все то, в чем до сегодняшнего дня он вообще не отдавал себе отчета, то, видимо, он не прошел испытание с честью. Видимо, слишком явно проявились в нем его ощущение собственной значимости и целеустремленность, оставив на долю изумленной подруги лишь то "хозяйское", привычное, само собою разумеющееся, что раньше она воспринимала как должное, и что теперь ее буквально ударило по лицу. Его вина оказалась в том, что он предпочел того Шахара Села, который жил внутри него, тому, который долгие годы был частью наивного сердца и доброжелательного, гармоничного мира его девчонки. Они вели неравную игру.

При этой мысли Шахар едва не сошел с ума. Видит Бог, он не хотел такого! В порыве горечи он проклял фотографию девушки, наделавшую столько бед. Но – черт побери! – какая Галь на ней красавица! Дрожащей рукой молодой человек поднес к глазам прекрасный снимок, и минуту спустя перевел влажный взгляд на красовавшееся на столе его жалкое дилетантское подобие, им самим же и сделаное. Лишь теперь он увидел всю разницу, которую Галь почувствовала сразу. Выходило, что он, со своей твердой позиции, перестал видеть в ней идеал своей жизни, уменьшил ее до реальных размеров, и, якобы, начал любить ее меньше.

Сперва все в юноше восстало против этого страшного предположения, но тут его пронзило новое сомнение: что, если и в этом была доля истины? Мужчина, который действительно любит, все-таки не погорел бы, как он, на столь каверзном испытании! Если раньше Шахар схватил себя за голову, то теперь – за замеревшее сердце. Нет, этого быть не могло, не могло! Не могли же пять лет безграничного счастья оказаться обманом! Если это было правдой, то лучше бы он умер раньше, чем эта правда открылась бы ему!

Он бросился на постель, одним движением стряхнув с нее снимки, которые шелестя упали на пол, и замер, прижавшись лицом к подушке. Его кровать еще хранила тепло девушки. Бедная Галь! Она, в столь трудный для нее момент, как всегда, подарила ему всю себя, а он ее взял как последнюю шлюху, и отправил домой! Сволочь, дрянь, паразит! Что она делает сейчас, в одиннадцатом часу, о чем думает, как себя чувствует?

Первым порывом Шахара было помчаться к Галь и объясниться с нею, но здравый смысл взял вверх. Стоило ли ему это делать? Возможно, он просто перегнул палку, или же в нем говорило его дурное настроение. Сейчас самым правильным было навести порядок в комнате, лечь спать, а наутро взглянуть на все более трезво. Спать… День промчался, как секунда, а он ничего еще не сделал. Вместо того, чтоб сидеть и исправлять свое эссе, он поссорился с Галь, ободрал себе плечи о разобранный тент и перерыл все свое прошлое. И чего он достиг, кроме жуткой досады на себя, лишней головной боли и испорченных нервов?

Внезапно зазвонил телефон. Шахар безучастно снял трубку. С другого конца провода раздался надломленный голос подруги.

– Привет, ты не спишь?

– Нет, Галь, – сдержанно промолвил он.

– Что ты делал весь вечер? Занимался эссе?

Галь говорила нарочито бодро, но с некоторой тревогой, как будто она проверяла его. Шахар же был в настолько дурном настроении, что был способен разве что на односложные ответы.

– Ничего не делал.

– Я тоже ничего не делала.

Парень не сомневался, что она целый вечер проплакала, но не хотел поднимать эту тему.

В трубке послышался сдавленный вздох.

– Ты не очень рассердился?

"Черт возьми", – едва не выругался Шахар.

– Нет, Галь, не очень. И давай не будем об этом говорить.

– Ладно. Я только хотела услышать твой голос.

– Все нормально теперь?

– Ага. Ну тогда спокойной ночи!

– Галь!.. – внезапно воскликнул Шахар, охваченный порывом сказать ей что-нибудь доброе, приятное, но не знал, что и как. Поэтому он автоматически пожелал ей спокойной ночи и прекратил беседу.

На полу, под его ногами, лежали разбросанные старые фотографии, с которых смотрели их с Галь счастливые, влюбленные глаза. И, поскольку у Шахара не было сил наводить порядок, то он просто сгреб их в кучу, и при этом невольно ступал по ним, отчего некоторые фотографии слегка погнулись.