Читать книгу Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская - Страница 13

Долгожданный кемпинг, наконец, состоялся. Невзирая на все связанные с ним сложности, он прошел замечательно. Собрались почти все: Янив и Шири, Ран Декель, Авигдор, Эрез, Наама, Керен, Лирон, которая демонстративно держалась подальше от своего бывшего, и, конечно же, инициатор поездки Хен вместе с Шели. Из шестерки поехали лишь Галь и Шахар. Вся шумная компания расположилась в одном из самых живописных мест юга, в буквально утопающей в цветах долине неподалеку от старинных развалин, откуда до ближайшего торгового перекрестка, где можно было посидеть в небольшом ресторанчике и отовариться, было рукой подать.

Погода выдалась сухая и солнечная, не слишком холодная для этого времени года, но и не жаркая. Во всяком случае, путешественникам приходилось по вечерам облачаться в теплые вещи и поплотней застегивать спальные мешки. Утром и днем они обычно разбредались маленькими группами, гуляли по живописным окресностям, обедали в ресторанчике. Все много фотографировались, много смеялись, много и хорошо пили. По вечерам разжигался костер, на мангале жарилось мясо, звенела гитара Янива, влюбленные пары уединялись в палатках, и никто не засыпал раньше трех-четырех утра.

Галь была на седьмом небе от счастья от того, что Шахар уступил ее просьбам и сам выглядел очень довольным поездкой. Ей хотелось верить, что этот кемпинг положит конец их досадным размолвкам и вернет их отношениям романтичность, которой девушке так не хватало. Она находила все новые и новые способы заниматься с Шахаром любовью на природе, и не только в палатке. В один из дней кемпинга она увела его в развалины, где они нашли что-то похожее на античную баню, и ей захотелось там быстрого секса, прямо под аркой, почти на открытом месте. Шахар обомлел. Невзирая на то, что его нельзя было назвать робким в сексе, он бы не рискнул оказаться замеченным в самый пикантный момент! Но его девушка настояла, стосковавшись по "перчику".

Прижавшись спиною к холодной и шершавой поверхности древней стены, и найдя кое-какую опору для ног в неровной каменной кладке, она прильнула к своему другу, а он, похотливо сжимая на весу ее ягодицы, проникал в нее резкими, короткими толчками. Галь, одной рукой обхватив шею Шахара, пальцы другой засунула ему в рот, и он страстно сосал и облизывал их. Когда же дыхание обоих очень участилось и сквозь него прорезались приглушенные стоны, Шахар почувствовал, что стал весь мокрый. Именно в этот момент где-то сзади раздался шорох. Молодой человек быстро обернулся и рывком застегнул ширинку, но рядом никого не было. А Галь, все еще стоя под стеной арки со спущенными штанами и со стекающей ей по бедрам спермой, хохотала от оргазма. Спина ее ужасно ныла от прикосновений к шероховатым камням, ноги, долго болтавшиеся на весу, затекли, а она все стояла и хохотала.

В другой раз они занялись сексом посреди цветущего поля, разостлав под собой куртки. Если в развалинах все было страстно, торопливо, мощно, то на том отдаленном лугу – расслабленно и нежно. Теперь Шахар сам вошел во вкус, и не думал о том, что их «накроют». Тем более, что то наслаждение, которое получала его девушка, доставляло удовольствие и ему. Галь испытывала абсолютный комфорт лежа под прозрачным небом, открытой Шахару и миру и глубоко вбирая в себя обоих. Шахар осыпал ее цветами. Он срывал высокие стебли и щекотал ими ее голое, слегка ёжившееся от прохлады, роскошное тело, украшал ее растрепанные волосы белыми, желтыми, пурпурными маковками цветов, потом смахивал с нее налипшую грязь плавными движениями ладоней. Где бы он не проводил ладонью, он немедля оставлял отпечаток своих губ. Трепетно отвечая на ласки юноши, Галь мысленно благодарила Хена за этот кемпинг. Она познавала своего возлюбленного вновь, и, наконец-то, успокаивалась после всех маятных дней, бурных ссор и примирений с ним и с Лиат.

Это были незабываемые деньки, промелькнувшие в дружеской, общительной атмосфере. Всем было жалко возвращаться домой, к рутине, и в школу. И, с началом второго семестра, ни у кого не возникло желания вникать в новый сложный материал. Однако, Шахар не забывал о своем важном проекте, который он сдал Дане Лев перед каникулами, и за который весьма и весьма тревожился – об эссе. Он так и не обратился к знакомым родителей за помощью, поскольку не хотел огласки, и понадеялся на то, что его ум и его способности сослужат ему неплохую службу сами по себе. Когда же педагог назначила ему встречу по поводу его труда, у юноши невольно сжалось сердце от неприятного предчувствия. Он отправился к ней в учительскую на одной из перемен с сосредоточенным, натянутым лицом.

Дана в последний раз пролистнула эссе ученика, беспокойно сидевшего перед ней в низком кресле, и задумчиво произнесла:

– Шахар, когда мы с тобой говорили в прошлый раз ты, вроде, все отлично понял. Что же такого стряслось, что ты ничего из этого не сделал?

"Ну вот и все. Провал", – подумал Шахар, чувствуя себя незадачливым первоклассником, не выполнившим домашнего задания, и взвешенно ответил:

– Я, действительно, старался подкорректировать эссе согласно примечаниям и убавить мою ультимативность, но побоялся испортить его таким образом. У меня не вышло сделать это органично, и я посчитал, что будет лучше ничего не менять.

Педагог помолчала, осмысляя слова парня, и не стала особо возражать:

– Наверно, в чем-то ты прав. Хотя лично я ожидала от тебя намного большего.

– Я провалил эссе? – с опаской спросил Шахар.

– Ну, почему же сразу "провалил"? – улыбнулась Дана. – Все не так страшно. Или ты меня не знаешь? Неужели ты думаешь, что за неимением желаемого, я не оценю по достоинству то, что есть? – с этой фразой она протянула ему тонкую зеленую папку, которую Шахар нерешительно приоткрыл на последней странице.

""Восемьдесят два", – вздохнул он. Всего-то! После всех вечеров и дней уединения, после всех его рвений! Теперь он уж точно не представит его на конкурсе, не использует в дальнейшем в универе, и ему будет нечего сказать своим родителям. Все его страхи сбылись, все сомнения оправдались, и весь энтузиазм от взятой на себя работы сник. Пока результат не был еще известен, Шахар льстил себя надеждой, а теперь сам не знал, радоваться ли ему проходной оценке "восемьдесят два", или расстраиваться.

Дана, видя огорчение ученика, сочла нужным ласково приободрить его:

– Шахар, это всего лишь бонус. Бонус, который взял на себя лишь ты один из всего класса. И я считаю, что, в любом случае, ты приобрел интересный опыт академической работы, узнал для себя много нового, и, в целом, получил от меня хороший балл. Уж поверь мне, – добавила она погодя, – победы ради самих побед не всегда того стоят. Главное, чтоб была улыбка на устах.

– Я не поспорю, – протянул тот больше из вежливости, чем из согласия, – но у меня были кое-какие планы насчет этого эссе.

– Какие планы? – приподняла бровь педагог.

– Сейчас они не имеют значения, – горько улыбнулся парень, будучи не в силах скрыть свое истиное настроение.

Он собрался поблагодарить учительницу и вернуться на перемену. Но та остановила его благосклонно-проницательным взглядом, присущим только ей одной, и изрекла:

– Какие твои годы, Шахар? Для чего тебе уже сейчас навешивать на себя гири? Это излишне и несвоевременно, на мой взгляд. Лучше постарайся хорошо подготовиться к твоему аттестату зрелости. Тебе, вообще, не помешало бы, строить планы на сегодняшний день, а не на далекое будущее.

– Почему ты мне это говоришь? – удивился Шахар, почувствовавший себя неловко от того, что его классная все поняла и проглядела.

Дана Лев поднялась, давая этим понять, что сама ставит точку в их короткой беседе.

– Потому, что я знаю тебя давно, и, как твой преподаватель, указываю тебе верный путь. Удачи тебе, мой мальчик! Увидимся на уроке.

Шахар вышел в коридор, вертя папку в руках, и уныло поплелся в класс. Дорогой он миновал администрацию, где красовался на доске новый коллаж его подруги. После слишком тяжелой на вид "Орлицы".Галь воссоздала, ни много-ни мало, их цветочное поле. Полупрозрачная голубая клеена на заднем плане представляла собой кусочек неба, чуть поближе были светло– и темно-коричневые картонные холмы, а на переднем – лихо вьющиеся густо-зеленые бумажные ленты, изображающие траву, с рассеянными между ними несколькими крупными вырезками настоящих полевых цветов. Получилось объемное, богатое, красочное изображение, не слишком большое по размеру, но впечатляющее и притягивающее глаз.

Шахар постоял несколько минут перед тонкой и талантливой работой Галь, вспоминая и томясь. Вот она ему и отомстила, пронеслось в его мозгу. Ведь не затей она их глупые разборки из-за своего проклятого контракта и этого кемпинга, то и позорный результат его эссе мог бы быть совершенно другим. Да, она-то могла сейчас делать такие вот коллажи! Что значили теперь те несколько дней на природе, лишняя распитая бутылка при свете костра, беспредметный треп с Раном, Янивом и прочими, по сравнению с его фиаско!

Зайдя в класс, Шахар первым делом засунул папку с эссе в свой ранец и достал конспекты по литературе, которая должна была начаться со звонком. Он не хотел ни с кем разговаривать, даже с Галь, которой, к счастью, не было рядом. Зато Хен Шломи и Одед как раз находились в классе, и оба подошли к нему.

– Ну, как дела? – бодро поинтересовался у него Хен.

Шахар вперил в товарища такой мрачный взгляд, что тому стало не по себе.

– Что означает этот взгляд? – спросил его недоумевающий Хен. – Что я тебе такого сделал, что ты глядишь на меня волком?

– Ничего, – сердито отозвался Шахар. – Я просто провалил эссе.

– Как, провалил? – в один голос вскричали Одед и Хен. – Сколько?

– Восемьдесят два.

Теперь настал черед Хена уставиться на него округлившимися от непонимания глазами. Если Шахар так переживал из-за своей оценки, то что уж было говорить о нем, который и на уроках-то никогда не был внимателен?

– Не понимаю, отчего ты недоволен. Мне бы хоть один раз такой же балл, – усмехнулся он, ободряюще хлопнув его по плечу.

Шахар рассвирипел. Что он мог понимать, этот разгильдяй и недоучка, как он мог судить о его оценке, не имея никакого представления о том, сколько сил и нервов он растратил зря за время работы над эссе? Что его так веселило?

– Даже не сравнивай нас! – воскликнул Шахар, угрожающе поднимаясь.

Хен осекся и инстинктивно отошел на шаг. Одед застыл в тревоге, а другие соученики, что были неподалеку, невольно прервали свои разговоры и обернулись к ним.

– Вы все виноваты, – яростно заявил Шахар, обращаясь к другу, – ты, твоя красотка, Ран, Эрез, Янив, Авигдор. Вы задурили мне голову вашими кемпингами и вечеринками, давали мне понять, что отвернетесь от меня, если я не буду с вами за компанию. Не постеснялись шантажировать меня моей девчонкой, чтоб заставить меня поехать, смеялись над тем, как я много работаю. И что? Я отметился с вами повсюду, и сам себе навредил! Понимаешь, что такое для меня восемьдесят два? Это – милость! Это – подачка! Потому, что я должен был – понимаешь? – должен был сдать эссе на отлично!

Голос его то и дело срывался от эмоций, все внутри клокотало. Он искренне злился на тех его приятелей, что сбили его с толку, не дали расправить крылья, лишили уверенности в его раз поставленной цели, – одним словом, оказались грузом для его амбиций. Кроме того, он сердился на Дану, также не желавшую понимать его до конца и настойчиво напоминавшую ему о его юном возрасте. В нем столько всего накопилось за прошедшие недели, что Шахар Села просто не мог сейчас сдержаться, и высказал Хену все, что думал.

Хен Шломи побагровел от возмущения. Ну и наглец же этот Шахар! Неужели он будет отныне обвинять весь свет в каждой своей неудаче? Да он просто спятил!

– И что теперь ты будешь делать? Драться с нами? – произнес он с усилием.

– Тише вы! – зашипел Одед, которому стало ужасно неловко присутствовавших в классе.

Но Хен никогда не замолкал на полуслове, и был, в общем-то, парнем горячим. Он подскочил к раздосадованному Шахару и затряс его за плечи с такой силой, что тот не сразу отодрал его от себя, хоть и был каратистом.

– Ты бы хотя бы подумал своей головой, – вопил Хен, – кого и в чем ты упрекаешь! Ты осел! Если тебе неприятно находиться в нашем обществе, если мы чем-то тебе неугодны или тормозим тебя, чертов заумник, скажи это мне прямо сейчас! Скажи, и я тебе обещаю, что у тебя с сегодняшнего дня не останется в классе ни одного близкого человека!

– Хен, ты что такое говоришь!? – закричал, с перепугу, Одед, пытаясь разнять двух друзей.

– Отойди, Одед! Не лезь под руку! – рявкнул Хен, чьи зеленые глаза почернели от обиды.

– Прекратите немедленно! Эй, Шахар, Хен! Да вы оба рехнулись! Хватит! – не отступал тот, вцепившись Хену в воротник.

Кое-как ему удалось вытолкать друзей в коридор, призывая их к спокойствию и повторяя, чтоб Хен вошел в положение Шахара.

– Войти в его положение, да? Да кто он такой? Кем он себя возомнил? – бушевал Хен, забыв о напрочь такте и о том, что рядом проходили их одноклассники. – Он носился со своим несчастным бонусом, как с писаной торбой, а впервые сев в лужу – закатил истерику, точно маленький ребенок. Аж смотреть на него тошно!

– Я привык добиваться успеха во всем! Мне и так сейчас плохо! Зачем ты так? – взмолился Шахар ему в ответ, осознавая, насколько он действительно сел в лужу со своей истерикой.

– Зачем? Затем, чтоб ты зауважал нас, – бросил Хен. – Мы не годимся тебе в друзья, мы все для тебя ничтожества, правда? Ты давал нам это почувствовать каждый раз, когда делал великое одолжение и проводил с нами часок-другой, – подчеркнул он в сердцах. – Тебя никуда невозможно было вытащить и силой. Даже девчонка твоя огорчалась из-за тебя. Ты пренебрегаешь теми, для кого ты хоть что-то значишь, и после этого еще упрекаешь их в своих неудачах? Ты – наглец и болван! Черт тебя раздери!

Одноклассники все превратились в слух, и лишь насмешливо переглядывались. Они старались не приближаться к этой троице, но, держась поодаль, внимательно наблюдали за разгорающейся ссорой давних товарищей и втайне наслаждались этой картиной.

– Ребята, давайте успокоимся, – вставил слово сгоравший от стыда Одед. – А не то вот-вот начнется урок, и Галь сюда подойдет и услышит ваши крики…

– Не волнуйся, Одед, – раздался голос Наора, презрительно проскользнувшего мимо. – Как только Галь осточертеет этот выносящий ей мозг «супермен», я быстренько ее утешу.

Одед смертельно побледнел и прижался спиной к стене, а оскорбленный Шахар, у которого лицо покрылось краской, а бицепсы напряглись, еле выдавил:

– Подонок!

В следующую минуту он был готов накинуться на обидчика с кулаками, но тот отошел уже довольно далеко.

– Ревнуешь? – подколол его немного остывший Хен. – Отчего же ты тогда не расквасил ему морду не мешкая? Если бы этот сукин сын бросил нечто подобное насчет моей Шели, я не оставил бы на нем живого места.

Шахар, багровый от стыда, стал лихорадочно оправдывать свое бездействие. Он не ударил Наора потому, что он привык разрешать конфликты словом, потому, что не хотел большего скандала, потому, что этот негодяй не стоил марания его рук. На самом деле, в глубине души он знал, что, непременно, дал бы Наору в рожу, если бы не пронзившее его сомнение в его праве на это. Ведь он только что мысленно обвинил Галь в своем провале. Что искреннего оставалось в его отношении к ней после столь эгоистичной мысли?

Он был весь исполнен глухого негодования и не знал, на кого ему больше сердиться: на Дану, понизившую его планку, на Галь, из-за которой ему приходилось чем-то жертвовать, на Хена и ребят, жавших на него своею компанейскостью, на Наора, оскорбившего его, или же на себя, за то, что он такой придурок.

На уроке Шахар сидел нахохлившись, стараясь не глядеть на сидевшую перед ним подругу, которая, к счастью, еще ни о чем не подозревала. Рядом с ним Одед что-то строчил в тетради, прикрываясь локтем. Но он явно не конспектировал. Что касалось Хена, то тот поменялся местами с Шели, чтобы держаться подальше от него.

Они проходили сейчас пьесу Генрика Ибсена "Кукольный дом". Полный текст произведения был прочтен ими ранее, и на последних уроках литературы они прорабатывали его отрывки. Дана устроила ролевое прочтение заключительного, пожалуй, одного из самых драматичных эпизодов, в котором Нора, хлопнув дверью, покидает свой дом, мужа и троих детей. Нор и Хельмеров во время прочтения было несколько, среди них – Ран, Офира, Керен и Авигдор. Перевернув последнюю страницу тонкой брошюрки, преподаватель начала опрос.

– Ребята, – обратилась она к классу, – если бы вас попросили охарактеризовать Хельмера после этого момента одной фразой, как бы вы его определили?

– Он слабак, – сказала Керен без особых размышлений.

– Поясни, пожалуйста, почему, – попросила Дана.

– Потому, что он не понимал, что его кукла вдруг оказалась живой, а поняв – испугался. Он был в шоке от того, что она вызвала его на откровенный разговор, что именно она сделала все, чтобы спасти ему жизнь, даже совершила подлог ради того, чтоб добыть деньги на его оздоровление, и ничего из этого не оценил. Для него все оставалось, как раньше. Более того, он хотел наказать ее за все ее добро. Он просто трус.

– Эмоционально, однако, – кивнула учительница.

Она обвела глазами класс и заметила, что все разделяли утверждение Керен. Во всяком случае, никто не собирался дискутировать.

– Может быть, у кого-нибудь есть другое мнение на этот счет? – спросила она погодя.

После недолгого молчания робко подал голос малозаметный Офир Кармон:

– Мне кажется, что Хельмер просто-напросто продукт своей эпохи. – И, не дожидаясь чьих-либо реакций, ученик продолжил свою мысль: – В Европе середины девятнадцатого века, в буржуазной среде, к которой он принадлежал, были приняты определенные представления о браке. Жена должна была во всем подчиняться мужу, не принимать никаких решений, и всего лишь заниматься детьми и хозяйством. Именно этой точки зрения и придерживался Хельмер. Он по-своему любил свою жену, заботился о ней в своем понимании, и не мог в один миг изменить свое мышление настолько, чтобы примириться с тем, что она оказалась не такой, какой он ее себе всегда представлял, и принять ее поступок. Факт: он умолял ее остаться с ним в самом конце, потому, что без нее он жить не мог.

– Иными словами, ты сочувствуешь герою? – подчеркнула Дана Лев, похвалив его за емкий и обстоятельный ответ.

– В какой-то мере, да, – согласился Офир.

– Ну и что из того, что в конце он умолял ее с ним остаться? – не сдержалась Наама. – Разве то, что этот владелец кукольного дома зарыдал, испугавшись одиночества, оправдывает его тупость и жестокость? Еще незадолго до того, как он расплакался, он был готов посадить Нору фактически под домашний арест, и стыдился ее. И все из-за чего? Из-за того, что бедняжка самоотверженно молчала все те годы о деньгах и о подлоге, и разыгрывала перед ним пустышку, чтобы не ранить его самолюбие? Ему было наплевать, что она пошла на героический поступок и спасла его здоровье и их семью, все вытянула на себе одной? Его оскорбило то, что Нора нарушила какие-то нормы? Ну, так он и получил "по заслугам". Таких мужей я называю тупыми, банальными собственниками.

– Феминизма в ту эпоху еще не существовало! – бахвально бросил Ран.

– При чем здесь феминизм? – пожала плечами Наама.

– Нет, не то… эмансипация – вот что! – быстро сообразил Ран.

– Она тогда уже была! – возразила Офира Ривлин.

– Совсем точечно…

– Не важно. Нора, в любом случае, оказалась взрослее Хельмера. Какой же волевой и зрелой надо быть, чтобы так долго играть чужую безмозглую куклу! – высказалась Офира с состраданием к главной героине пьесы.

– Прости, Офира, – встряла педагог. – Ты сказала «взрослее» или "сильнее"?

– Взрослее, – подтвердила девушка.

– А в чем разница?

– Сильный человек, на мой взгляд, способен просто противоборствовать какой-то ситуации, а взрослый эту ситуацию адекватно оценивает и делает все, чтобы не допустить конфликта, – поразмышляв, сказала ученица.

– Отлично сказано, Офира! – воскликнула Дана и довольно потерла руки.

Она охотно провоцировала своих воспитанников на публичные обсуждения литературных образов. Еще со времен пединститута она придерживалась той точки зрения, что бурные дебаты по вопросам литературы помогают самим участникам этих дебатов сблизиться и получше узнавать друг друга, в то время как сухое буквоедство не только не было способно развивать их творческую мысль и душевные качества, но и внушало острую нелюбовь к самой литературе. Сама она почти не вмешивалась в дискуссии учеников, а только направляла их.

– Нора сама решила свою судьбу, – вдруг проронила до сих пор сидевшая в молчании Лиат, – а Хельмер – слишком сложный образ, чтобы его чернить, руководствуясь сочувствием к Норе. Он, прежде всего, – человек. И, как человека, его всегда можно попытаться понять и простить за его ошибки.

На другом конце класса, там, где сидела шпана, раздался приглушенный недобрый смех.

– Что смешного? – сурово заметила Дана Лев, устремив в них полный негодования взгляд.

– Какие вы все добренькие! – брякнул Наор, размашисто жестикулируя. – Просто святые! Вам обязательно надо, чтоб вас понимали, и прощали, и жалели… Может, вам еще сопли вытереть?

– Наор, какое отношение имеет твое вопиющее хамство к предмету обсуждения? – сурово сказала преподаватель. – Ты и твои друзья вообще как бы отсутствуете на уроке. Учтите, что вас я проверю отдельно.

– Какое отношение? Да самое прямое, – парировал Наор, игнорируя предупреждение Даны. – Лиат отлично знает, о ком она говорит, – напрямую обратился он к смятенной девушке, которая отпрянула на стуле в ожидании новых издевок.

– Не понимаю, о чем ты. Но, все равно, ты получишь неуд за нарушение дисциплины на уроке, если сейчас же не прекратишь, – попыталась Дана замять инцидент до закипания страстей.

– Лиат высказалась о себе и тех своих друзьях, которые из-за каждой проблемы устраивают концерты, и жаждут, чтоб их поддерживали, – резанул "король шпаны" без всякого такта и не обращая ни малейшего внимания на классную руководительницу. – Вот я. Мне грозят неудом, и я сижу спокойно, не поднимаю бури. А один «заумник» в нашем классе просто рвал и метал здесь из-за оценки своего несчастного бонуса. Орал как бешеный. Все это видели и слышали. У этих снобов никакого чувства собственного достоинства!

Шпана присвистнула от восторга. В этот миг Наор Охана стал ее кумиром. Кто-то недоуменно спросил, что случилось, о чем речь. А те, кто находились в классе во время бурного объяснения Шахара с друзьями, втянули головы в плечи в ожидании дальнейшего.

Дальнейшие события развернулись стремительно. Хен с задней парты с силой впился рукой в плечо Шахара, в лицо которого опять хлынула кровь, но удержать его не смог. Шахар вскочил с места, пригнув голову, будто для броска, протиснулся между двумя разделяющими его и Наора рядами, подошел к нему вплотную, и, ничего не говоря, замахнулся и что есть силы двинул его в челюсть. Тот отшатнулся, схватился за парту и прижал ладонь к ударенной скуле. Тали и Моран охнули и наклонились к нему, а разъяренная Мейталь, похожая на пришедшую в движение гору, встала напротив Шахара, готовая дать ему сдачи за товарища. Впрочем, Наор и сам, спустя мгновение, пришел в себя и нацелился в обидчика кулаком. Он бы непременно подрался с ним, если бы не поднявшийся в классе вой и надрывный голос Даны:

– Вы с ума спятили?!

Да, спятили, – от ожесточенного и неискоренимого неприятия друг друга. Шахар тяжело сопел и глядел на представителя шпаны свысока и с презрением.

– Вот это тебе за меня и за то, как ты высказался о Галь, – с ненавистью бросил он.

– Мы поквитаемся с тобой, супермен чертов, – прохрипел сквозь ноющие зубы Наор.

– А ну-ка оба, объяснитесь! – закричала Дана Лев, чувствуя, что ситуация вышла из-под ее контроля. – Что это еще такое?! Шахар, что происходит?

– Я ничего объяснять не желаю! – агрессивно ответил тот.

– Научись проигрывать, заумник! – иронично, несмотря на боль, проронил Наор.

– А ты сейчас же выйди вон из класса! – свирепо распорядилась Дана.

Дверь помещения захлопнулась вслед за учеником с такою силой, что в окне зазвенели стекла. После этого классная руководительница решительно взяла учительский журнал, что-то записала и сухо прокомментировала:

– Шахару Села и Наору Охана поставлен неуд по поведению во время урока. Все детали их отвратительного поведения сегодня же будут переданы на рассмотрение завуча. О том, как это отразится на их аттестатах зрелости и дальнейшем положении в школе решит педсовет.

Галь, впервые в жизни увидевшая своего сдержанного друга таким взвинченным, была просто потрясена. Широко раскрытыми от испуга глазами она смотрела на его мелко дрожащие руки, его сжатые губы, его замкнутое лицо и ничего не понимала. Когда он вернулся за свою парту, она схватила его за руку и попыталась согреть ее в своих ладонях. Но рука Шахара казалась мертвой. Он не сказал ей ни одного слова и даже не улыбнулся.

Лиат, в отличие от Галь, поняла все. Она тотчас вспомнила разговор с Шахаром в библиотеке. Парень уже тогда не верил в успех своего эссе, будучи разочарованным и озлобленным. Был ли у него тогда еще шанс все исправить? Навряд ли. Горечь, накопившаяся в его сердце, не могла не прорваться наружу, рано или поздно. Лиат Ярив было жаль своего тайного возлюбленного от всей души. Она сопереживала ему сейчас, как никто другой. Дуреха Галь не отдавала себе отчет, что происходит. И, вполне возможно, что Хен и Шели, отстранившиеся от них всех за своей задней партой, и Одед, прикрывшийся своим листком бумаги, тоже не отдавали себе в этом отчет.

Почти весь класс насмешливо поглядывал в угол, где сидела неразлучная шестерка. Слух о первом провале заумника Шахара неумолимо распространялся. Шахар ощущал это всей кожей, и ему хотелось провалиться от стыда сквозь землю. Он никогда бы не смог предвидеть, что в один день так оплошает, и в учебе, и по поведению. Свою работу он теперь засунет в шкаф, а в общении с друзьями его ожидают нелегкие дни. Парень видел равнодушный взор Рана Декеля, который не забыл ему своих испорченых именин, ухмылку Эреза, постоянно подшучивавшим над его рвением, довольную мину на лице Авигдора, украдкой зарившегося на его Галь, и ничем не мог сгладить им впечатления о себе.

Со звонком все разбрелись куда попало. Одна только Галь, умиравшая от тревоги, пристала к своему парню с расспросами. Она уже поняла, что настроение его испортилось из-за эссе, и что этот грубиян и бездельник Наор подлил масла в огонь специально. Девушка не знала, как настроение Шахара отразится теперь на его отношении к ней, и мысленно кляла себя за то, что ревновала к его эссе и была несдержанной и недипломатичной.

Шахар не отвечал на ее приставния. Он с упованием следил за Даной Лев, говорившей что-то Ави Гроссу, и, как только учительница освободилась, ринулся к ней и попытался объясниться.

– Что нашло на тебя, дорогой мой? – развела руками та, уже спокойно, но взыскательно. – Я никогда тебя таким не видела.

– Да, и мне самому сейчас крайне неловко. Я слишком погорячился, и прошу извинить меня, – пристыжено оправдывался ученик, поспевая за ней по тесному коридору.

– Шахар, ты знаешь, как я к тебе отношусь, – произнесла преподаватель. – Я знаю, что ты не драчун. Но если у вас с Наором какие-то личные разборки, то я хотела бы тебя попросить проводить их где угодно, но только не здесь. Не в моем классе, – подчеркнула она сердито.

– У меня к Наору нет вообще ничего личного! – воскликнул Шахар, ударяя себя в грудь. – Это был первый и последний раз! Ну, пожалуйста, Дана! Разве ты меня плохо знаешь? Не знаешь моих родителей? Помоги мне загладить промах!

Классная руководительница остановилась, размышляя. Шахар был очень искренен, и ей самой, на самом деле, не хотелось так жестко его наказывать. Все-таки, они все были свои люди.

– Я попытаюсь, – кивнула она ободряюще, избегая более точных обещаний, хотя Шахар увидел по ее выражению лица, что он был, в принципе, прощен. – Только подумай и ты. Хорошенько подумай, о чем мы сегодня с тобой говорили.

– Этого я никогда не забуду, – благодарно изрек парень, довольный, что легко отделался. – В любом случае, спасибо тебе огромное!

Дана кивнула ему напоследок и удалилась. Воспрявший духом Шахар немного постоял, окидывая привычную школьную сутолоку поверхностным взглядом, и внезапно заметил Наора, зачинщика неприятности, который, скрестив на груди свои мускулистые руки, молча наблюдал за ним издалека, и, наверно, стоял там уже давно, прислушиваясь к его объяснению с педагогом. При виде "короля шпаны" парень слабо занервничал, но внешне изобразил ледяное спокойствие. Тот тоже выглядел хладнокровным. Немое противостояние одноклассников продлилось недолго. Наор, все с тем же гордым выражением и высоко поднятой головой, отошел первым, сделав для себя все выводы.

Шахар вернулся в класс. "Ужасный день", – подумал он, подходя к Галь, которая о чем-то тихо и встревоженно беседовала с Одедом, и заявил, что его неуд по поведению будет отменен.

– Вот и отлично! – подскочила его подруга, хватая его за руку, и, на радостях, прибавила: – Я так и знала, что Дана ничего тебе не сделает. Она просто пригрозила тебе для галочки.

– Наверно, – согласился Шахар, и, обратившись к Одеду, принес ему извинения и сожаление за свою неумеренную грубость.

– Все в порядке, – улыбнулся молодой человек. – Вообще-то, ты должен извиняться перед Хеном, а не передо мной, – уточнил он.

Этот неисправимый скромник отзывался о любой склоке как о мелочи. Но Шахар был уверен, что своим извинением загладил вину перед товарищем, как раньше – перед учительницей.

– Конечно, я поговорю с ним потом, – заверил он, и резко отодвинул парту, чтобы пройти на свое место.

При этом движении стопка тонких тетрадий Одеда в целлофановых обертках, лежавшая на краю парты, соскользнула на пол. Шахар кинулся подбирать вещи друга, и вместе с тетрадями поднял листок, до которого смятенный Одед не успел дотянуться первым. Это был тот самый листок, на котором он черкал на последнем уроке. Вся поверхность листка была исписана вроде как четверостишьями, местами зачеркнутыми, местами со вставленными сверху словами. Шахар невольно приблизил его к глазам и прочел:

Шахар перечитал произведение вслух и вернул листок пунцовому, как свекла, другу, который принял его потупив глаза.

– Это ты написал, Одед? – изумленно промолвил он.

Тот ответил неловким молчанием и робкой улыбкой. Вопрос был, конечно, риторическим.

– Замечательный стих! – подхватила завороженная Галь. – Вот честно! Я бы так не сумела.

Одед возился со своими вещами, делая вид, что это не к нему. Но скрывать уже было нечего.

– Да ты у нас, оказывается, талант, дружище! – похлопал его по плечу Шахар, которому было важно вновь снискать расположение его друзей. – Лучше опубликуй его, а не прячь. Он стоит того.

– Да-да, точно, опубликуй! – как эхо, повторила за ним его девушка.

Одед вложил листок в тетрадь и прислонил тетрадь к груди, давая понять, что стихи – это его личное. От Шахара не ускользнул его исполненный недоверчивости жест. Он отступил, признав право приятеля не афишировать свое творение, и вдруг понял, что не сочини тот своего стиха, то те же самые слова и ощущения вырвались бы, в другой форме, из его собственного сердца.

* * *

Тем же вечером Шахар, без предупреждения, нанес визит своей подруге. Открыла ему Шимрит, в кухонном фартуке и с руками, запачканными мукой. Галь как раз зашла в душ, обьяснила она, пусть Шахар немного ее подождет.

– Возьми, – протянула она ему пирожок с грибами. – Только что из духовки.

Парень неловко взял угощение из рук женщины, чью дочь сегодня мысленно обидел. Пытаясь справиться со смущением, он предложил Шимрит свою помощь на кухне, но та, по привычке, отказалась.

– Почему ты не предупредил заранее о своем приходе? – спросила хозяйка, хлопоча. – Мы бы все вместе поужинали.

– Мне захотелось сделать Галь сюрприз, – ответил юноша, – а поужинал я дома, спасибо.

– Сюрприз – это хорошо, – мечтательно протянула Шимрит. – Отец Галь тоже приподносил мне сюрпризы, – прибавила она со вздохом, давая понять, что те сюрпризы были далеко не из приятных.

Шахар, жуя пирожок, тихо прошел в комнату подруги. Ее постель была как всегда разбросана, жалюзи на окне опущены, лишь неярко горела настольная лампа, матовый свет которой создавал интимную обстановку. На этажерке, одна рядом с другой, красовались ее знаменитый пляжный снимок и их общий фотопортрет. Из-за приглушенного освещения их лица на снимках казались покрытыми тенью.

Молодой человек подошел к фотографиям, взял в руки ту, на которой Галь лежала у воды, и заходил по комнате, любуясь ею, испытывая при этом чувство вины и досады на себя. Нет, не за то, что он дал Наору в морду в присутствии Галь, а за тот перелом, что сегодня случился с ним. Он оказался трусом, слабаком. Настоящим Хельмером из "Кукольного дома". Парень надеялся, что его визит поможет ему сгладить впечатление от сегодняшнего позора, и искупит перед Галь неприятные моменты их общения, что возникали между ними в последние несколько недель.

Он не помнил, сколько времени провел за созерцанием чудесного снимка. Но вот, наконец, кутаясь в халат и шустро переставляя ноги в тапках в виде плюшевых собак, в комнату вошла его девушка, распространявшая запахи пряного шампуня и душистых кремов. Увидев Шахара, она замерла от неожиданности на пороге.

– Я хотел сделать тебе приятное, – улыбнулся Шахар, ставя фотографию на ее письменный стол и подходя к ней.

– Ну ты даешь! – ошарашено, но не без радости в голосе сказала Галь, помня его утреннюю агрессивность и холодность.

– Моя красавица, – очень нежно проговорил парень, прижимая ее к груди и целуя в пахучую влажную макушку.

Девушка подумала, что она видит сон. Ее возлюбленный, доставивший ей сегодня столько огорчений, слился с нею в трепетном объятии, легкими прикосновениями гладил ее волосы, покрывал мягкими поцелуями ее лоб, виски, щеки. Сквозь мохровую ткань халата она ощущала биение его сердца. Сомлев от наслаждения в плену его рук, она только сумела произнести:

– Разве ты уже не сердишься на меня?

– За что? – изумился Шахар.

– За твое эссе…

Шахар покрепче сомкнул объятия и отвел помрачневший взгляд.

– Нет, что ты, что ты, – убедительно сказал он. – Конечно, я тебя за это не упрекаю. В этом некого упрекать. Просто так получилось.

В этот момент он сам заставил себя поверить в собственные слова, чтобы не было мучительно больно ему и его измаявшейся любимой.

Галь, с выражением полного доверия, обвила обеими руками его шею и подставила свои губы его жадно ищущим их губам. Еще секуднда – и их гибкие языки переплились. У Галь сразу же взмыли груди и медленно закружилась от счастья голова. Сегодня она целый день бесполезно ворошила прошлое, вспоминая все моменты, когда она, своим обращением с Шахаром, могла бы что-то изменить. А менять, как оказалось, ничего и не пришлось. Вот он сейчас, с ней, любящий и пушистый, как всегда. Она поспешила забыть все плохое, и с отдачей раскрывала ему свои пылкие розовые губы.

У Шахара были влажные глаза. Он дарил ей свою ласку, чувствуя себя при этом паразитом. В этот момент, когда его девчонка, его Галь, стояла перед ним, полунагая, горячая, вся во власти желания и абсолютно беззащитная в своей любви к нему, он робел ее, и в то же время хотел ее взять грубой силой, от какой она стонала бы в его объятиях от наслаждения и боли и просила бы о пощаде. Его плотный джинсовый костюм сковывал его движения, в паху становилось тесно, на лбу проступили капельки пота. В конце концов, в порыве страсти, он рывком распахнул халат на Галь и взмолился как раб:

– Дорогая, родная, позволь мне!..

Он целовал ей бедра, живот, запястья рук, умоляя, требуя, не принимая отказа.

– Ты сошел с ума? – забормотала Галь, изнывая под скольжением его губ по своему телу. – Мама сидит в другой комнате!

Ее замечание на мгновение отрезвило парня. Он оторвался от нее, быстрым шагом подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался. В гостиной громко работал телевизор, а Шимрит, судя по звукам, продолжала возиться на кухне.

Убедившись, что им не помешают, юноша незаметным движением повернул ключ в замке и вернулся к Галь. Та стояла, слегка откинувшись на стол, и полы слегка влажного мохрового халата спускались вдоль ее точеных бедер. Позади нее выглядывало изображение ее голого тела на берегу моря, а свет от лампы отражался в рамке.

– Я хочу тебя! – прошептал опьяненный юноша.

Он легко откинул ее на стол, встал перед ней на колени, сжал ягодицы Галь руками и припал лицом к ее лобку. Тотчас его язык нашел заветную скважину и бугорок над ней, источающие одурманивающий аромат мыла и соков девушки. Шахар впился в них, слегка щекоча нежную кожу подруги короткой щетиной. Его рот работал в темпе, достаточном для того, чтоб довести Галь до оргазма и при этом не проявлять нетерпения, несмотря на то, что в штанах у него уже давно было твердо, и он одной рукой старался расстегнуть их. Ноги девушки обвивались вокруг его шеи. Она приподнялась на локтях, на которые опиралась, и выгнулась назад, откинув голову и подставив вздернутую грудь возбуждающей комнатной прохладе. Тело ее, откликающееся на каждое прикосновение языка и губ любимого, вскоре заметалось во все стороны, ягодицы, бедра, икры свела сладкая судорога. Тогда Шахар покрепче схватил ее за бедра и ускорил темп. Галь издала два коротких крика, дернулась несколько раз вперед и обмякла. Но молодой человек тут же, быстро спустив штаны, перевернул ее на живот и вошел сзади в мокрое влагалище. Его движенья были резкими и глубокими, наслажденье накатывало волнами, и было ни с чем не сравнимо, хотя он далеко не в первый раз доставлял себе и ей радость секса. Видимо, происходило это от того, что сегодня был особый день. В этот день он ненавидел ее, потом пожелал ее, и сейчас как будто мстил себе и ей за все последние суматошные недели. Закрыв одной ладонью ее рот, а другой похотливо поглаживая ее спину, он заставлял ее, согнутую под ним, едва цепляющуюся за крышку стола, кончать раз за разом, так как все, чего он хотел, это долго давать ей почувствовать свою мужскую власть над ней. Стол содрогался под ними, вещи, лежавшие на нем, сдвигались, иные скатывались на пол. В конце концов, и рамка с фотографией Галь не выдержала и упала плашмя вниз, закрыв изображение девушки. Только одержимого страстью Шахара это не останавливало. Напротив: чем больше всего вокруг них рушилось, тем яростней он налегал на подругу.

Когда же, наконец, и его бедра дрогнули, а внутри Галь стало еще горячей и влажней от его извержения, он, рывком выйдя из нее, оставив ее распростертой ничком на столе, сполз на пол возле ее ног и замер в этой позе, переводя дыхание. Прошло пару секунд, и Галь, с усилием выпрямившись, опустилась к нему, и оба, разгоряченные, растянулись прямо на кое-где покрытых ковром плитах пола, рука в руке, с закрытыми глазами.

У них не находилось слов. Они даже забыли про то, что их ни разу не потревожили. Все, чего им сейчас хотелось, это продолжать так лежать на холодному полу, посреди попадавших со стола предметов. В их недавней страсти было нечто животное, перманентное, и оба ощущали себя немного странно.

– У меня камень упал с души, – в конце концов вздохнула с облегчением Галь.

– У меня тоже, – признался юноша, и это прозвучало правдиво.

– У тебя отчего?

– Я просто устал, – проговорил он, издавая легкий стон.

– Я люблю тебя, – проронила тихо Галь после короткого молчания.

– И я люблю тебя, – как эхо отозвался Шахар.

Их головы плавно повернулись друг к другу и они трепетно поцеловались. В их поцелуе сквозили остатки безумства плоти, но новой искры между ними не пробежало.

Через какое-то время девушка насторожилась.

– Я слышу чьи-то голоса, – сказала она, приподнимаясь.

– Чьи? – забеспокоился юноша.

– Там мама, кажется, не одна, – предположила Галь, прислушавшись.

– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил Шахар.

– Нет, – удивленно, но твердо ответила та, тем не менее надевая белье, запахивая на себе помятый халат и начиная приводить в порядок стол.

Шахар последовал ее примеру.

Предположение ее вскоре оправдалось, ибо Шимрит постучала в комнату дочери, сообщив, что к ней пришли. Галь моментально, стараясь без лишних звуков, отперла и приоткрыла дверь.

Шели и Лиат стояли на пороге. Их визит, действительно, не был запланирован, но, видимо, этот вечер был полон сюрпризов. Обе девушки, увидев представшего перед ними, как ни в чем ни бывало, Шахара, сразу же стали извиняться за свое вторжение. Однако Галь радушно пригласила их в комнату и убедила, что они им не помешают.

Шели зашла первой, и мгновенно уловила, что здесь попахивало сексом, но виду не подала. Впрочем, слишком сильно затянутый купальный халат на Галь, ее растрепанная копна волос, и покрасневшее лицо ее парня говорили сами за себя. Лиат, затоптавшаяся от смущения по той же причине на пороге, в конце концов тоже переступила его и сразу же отошла в сторонку.

– Почему вы не позвонили? – спросила Галь у обеих подруг.

– У меня все, как всегда, спонтанно, – заметила Шели, кивая Лиат.

– Сегодня мне никто не звонит, но все – тут как тут, – рассмеялась Галь.

– Это плохо? – попыталась подколоть ее Лиат, которая стояла, тайком кусая себе губы.

– Почему же? Мне это даже нравится, – возразила Галь, подходя к Шахару и кладя руку на его плечо, словно заявляя, что все у них в порядке. Тот легко обнял ее за талию.

Их объятие выглядело убедительным, но что-то во взглядах обоих не вызывало в нем доверия. Их взгляды говорили скорее об утомленности, чем об эйфории чувств.

– А что сейчас делает Хен, почему он не с вами? – спросил молодой человек, ища тему для разговора.

– Шахар, если б я только знала, – улыбаясь, парировала красотка Шели. – Сегодня мы с ним не собирались встречаться.

Она присела на кровать хозяйки и, раз уж оказалась здесь, то завела разговор на разные темы. Приятели вспоминали кемпинг, смеялись над выходками братишки Лиат, обсуждали последний коллаж Галь, тот, что висел на доске у администрации. Во время всей беседы, Лиат неспокойно гуляла по комнате, дотрагивалась до предметов.

– Эй, Лиат, что ты мельтишишь нам перед глазами? Садись, – недоуменно воскликнула Галь, предлагая ей место возле себя и Шели на кровати.

– Я разминаюсь, – небрежно ответила та, останавливаясь у стола. – Целый день бесподъемно просидела над уроками, пока вдруг не появилась Шели.

– Ты, как всегда, в своем репертуаре! Но разве я тебе помешала? – укоризненно бросила та.

– Нет, не помешала, – настойчиво отозвалась Лиат, но в ее голосе прозвучали недовольные нотки. – Наоборот, я была рада отвлечься. – Она протянула руку и подняла лежавший ниц снимок Галь. – Почему он упал? – прозвучал ее невинный вопрос.

– Не знаю, – тихо промолвила Галь, ловя себя на том, что она и не заметила, как ее снимок оказался на столе, и как они с Шахаром, в пылу страсти, его опрокинули.

Шахар, не говоря ни слова, принял фотографию из рук одноклассницы и поставил ее на место, на этажерку, рядом с их совместным с Галь фотопортретом. При этом он протер ее рукавом и смахнул пылинки. Шели же, при виде его жеста, подавила иронический смешок и сменила тему.

– А в честь чего твоя мама печет пирожки? – бойко спросила она.

– Ах, вас тоже ими угостили? – подхватил Шахар.

– Еще бы! Разве мама нашей Галь может не угостить чем-нибудь прямо с порога? – прыснула Шели.

Галь чуть было не разразилась хохотом вслух: ей бы и в голову не пришло думать о маминых пирожках после того, что было между ней и Шахаром каких-то полчаса назад! Тем не менее, она была благодарна подруге за ее умение находить выход из любых неловких ситуаций. К тому же, ей стоило позаботиться о всех своих гостях.

– Пойдемте чай пить! – предложила она звонко, и первой встала, подавая всем пример.

– Да, чай – это было бы неплохо, – глухо согласилась Лиат. – У меня очень болит горло.

– Почему же ты не сказала мне об этом у себя дома? – воскликнула Шели.

– Это сейчас оно разболелось, раньше просто чуть-чуть першило, – объяснила та, поднося ладонь к горлу и нарочито понижая голос.

Ее, действительно, мучила боль в горле, но еще больше болела душа Лиат при виде все еще цепляющихся друг за друга любовников, которым, казалось бы, ничего уже не светило. Сама мысль о том, что все у них могло еще измениться в наилучшую сторону, была ей невыносимой.

– Пошли, напоим тебя чаем, – тут же сказала Галь и заботливо поинтересовалась: – Может, дать тебе таблетку?

– Нет-нет, таблеток мне не надо, – поспешила отказаться та. – В целом, я себя нормально чувствую.

– Как скажешь, – пожала плечами ее подруга. – Но чуть что – ты скажи нам.

Лиат поблагодарила ее сдержанной улыбкой.

– Думаю, нам заодно не помешало бы помочь твоей маме, – замолвила слово Шели. – Когда мы вошли, в раковине была целая гора грязной посуды. Как будто бы твоя мама наготовила еды на целый полк.

– Полк – это мы вдвоем, – тонко подметила Галь и направилась в кухню.

Шахар и Шели последовали за ней.

Лиат, на мгновение оставшись одна, убедилась, что никто ее не видел, схватила с полки общий снимок пары друзей, поднесла его к губам и горячо поцеловала застывшее изображение Шахара. От игры светотени в комнате, девушке показалось, что Шахар улыбнулся ей, но у нее не было времени предаваться иллюзиям. Поэтому она быстро вытерла отпечаток своих губ и побежала за остальными.

Тем временем, вся посуда на кухне была вымыта, кроме нескольких кастрюль и противней. Эту тяжкую работу взял на себя Шахар. Он был счастлив помочь, потому, что ему казалось, что таким образом он сможет еще больше очистить свою совесть. Шимрит поощрительно вручила юноше мыльную губку, заметив, однако, что уборки, как правило, являются задачей домохозяек, хотя иногда они полезны и мужчинам.

– Моя мама никогда не убирает сама, – ответил парень. – Для этого у нас есть помощница.

– К сожалению, никакие помощницы мне не по карману, – вздохнула Шимрит. – Вот моя единственная помощница! – и она кивнула в сторону Галь, при этом поглядев на нее с любовью, какую способна выразить взглядом только мать.

Галь тем временем кипятила чайник, чтобы приготовить недомогающей Лиат чай. А та сидела на знакомой с детства кухне, как неродная, проклиная тот момент, когда она позволила Шели вытащить ее сюда. Шимрит обратила внимание ее самочувствие и спросила, что с ней.

– Ничего особенного, – неловко ответила девушка, жмясь спиною к обогревателю. – Просто горло.

– Я уже делаю чай для Лиат, – быстро вставила Галь. – Кому еще? – окинула она взглядом маму, Шахара и вторую свою подругу.

– Давай для всех, – взяла шефство над товарищами Шели, раскладывая пирожки на широком блюде и выполняя прочие просьбы хлебосольной хозяйки.

– Сейчас подам апельсины, – засуетилась Шимрит. – Они полезны при простудах. В этом сезоне многие болеют. Надо бы купить витаминчков.

– Шимрит, как ты заботишься о нас! – восхищенно воскликнула Шели.

– Конечно! Вы все мне как дети. Ведь вы же росли у меня на глазах, – не без удовольствия, искренне отозвалась та.

Да, невзирая на хмурость Лиат, атмосфера на кухне царила домашняя, как в старые добрые времена, когда эти ребята, еще семиклассники, собирались под крылышком матери Галь, часами обсуждая свои, исполненные детской беспечности и наивности, истории. Теперь они выросли, и их истории, равно как и их жизни, потеряли свою прежнюю беззаботность. Но, все равно, былая душевная атмосфера заколдовывала всех присутствующих, привыкших считать себя близкими людьми.

– А вот и чай, – проговорила Галь, наливая кипяток в стакан, который подала Лиат, а вслед за этим с легкостью наполнила еще четыре чашки.

Вскоре Шахар закончил с кастрюлями и противнями, вытер руки, и присел к накрытому столу справа от своей девушки. Он поработал нелегко, зато почувствовал себя непринужденно. Парень до краев наполнил тарелку Галь, потом свою, и стал есть с аппетитом. Помимо чая с пирожками, из угощений на столе были нарезанные апельсины, несколько горячих блюд и салаты.

За столом приятели активно делились последними событиями. Опять им вспоминался кемпинг, особенно, как ни странно, Шахару. Потом Шимрит поинтересовалась у юноши, как обстояли дела с его эссе, и получила твердый ответ, что оно удалась на славу. Услышав это, Галь сочла нужным промолчать, а Лиат мужественно снесла очередной удар.

– Не мог бы ты мне объяснить, – снова заговорила Шимрит, – почему больше никто из всего класса не взялся за такую работу?

Шахар, почувствовав скрытый подвох, нашел в себе силы сгладить и этот острый угол:

– Потому, что этот бонус не входил в обязательную программу, и никто в период сессии не хотел браться за него. Ну, а я давно уже интересовался темой, на которую написал свою работу, и решил использовать ради нее эту возможность. Не было бы интереса – ничего бы не было.

Обтекаемый ответ молодого человека сполна удовлетворил и Галь, и ее мать. Сам же Шахар обрадовался, что с честью вышел из внезапного тупика. Ему было плевать, что пришлось сказать полуправду, главное, что в истории с его эссе была, наконец-то, поставлена точка.

– Между прочим, – энергично заговорила его девушка, забегая дорогу, – Одед мне как-то говорил, что тоже хотел писать такое эссе, но по литературе.

– Разве? – удивилась Шели.

– Да, – подтвердила Галь, – он мне сам это сказал.

– Почему же он тогда не написал его?

– Из-за того, о чем только что упомянул Шахар. Нагрузка, сессия.

– Вот лентяй, – многозначительно усмехнулась Шели, уплетая горячие закуски.

– Никакой не лентяй! – запротестовал Шахар. – Сегодня мы с Галь случайно узнали, что наш Одед, оказывается, поэт!

И он рассказал о случае с выпавшим из тетради Одеда листком.

Его рассказ был выслушан при полном внимании со стороны пораженных слушательниц, а Галь все время поддакивала ему.

– Это ж надо!.. – протянула мать Галь, потягивая свой чай. – Нет, правда, хороший стих?

– Я не очень разбираюсь в поэзии, – сказал Шахар, – но мне он понравился.

– И мне, – подхватила Галь, – но мне он показался очень грустным. Там были такие фразы: "Тоска останется со мной".… "Мне одиноко".… "Каждый должен нести свою тяжесть".… Что-то в этом духе. Не слишком оптимистично. "Я не один, я с близкими людьми".… Так ведь он начинался? – обернулась она к своему другу.

– Кажется, так, – кивнул тот.

– Интересно, почему же Одед скрывает свой талант? – непонимающе заметила Шимрит. – Если все так, как вы говорите, то ему надо публиковаться, может быть, в вашей школьной газете или в каком-нибудь молодежном журнале. Почему бы и нет? Его бы заметили, может, это дало бы ему путевку в жизнь.

Окончательно выбитая из колеи Лиат, которой очень хотелось вновь переключить внимание на себя, немедленно перехватила инициативу:

– Я не читала стихов Одеда, но я знаю его самого. Этот парень вечно витает в облаках, живет в своем внутреннем мире, и никогда не рассказывает о том, что творится в его голове. И, если он сочиняет стихи, то, наверное, не о природе и о погоде, а сам надумывает себе свои сюжеты. Стоит ли ожидать, что он решится понести свою писанину в журналы, если даже нам, своим друзьям, показывать ее не хочет? – протароторила она осипшим голосом.

– Значит, ты полагаешь, что это стихотворение Одеда неправдивое? – переспросила Шимрит, не скрывавшая своего удивления.

Лиат, прекрасно понимавшая в душе, что Одед не солгал ни в единой строчке, тем не менее недоверчиво пожала плечами, не спуская воспаленных глаз с Шахара и его девушки.

– Я так не считаю, – мгновенно выпалила Галь, всем своим видом выражая недоумение. – Этот стих, сам его заголовок, не показались мне надуманными. Уж очень все в них было реалистично. Даже искренне.

– Почему ж тебе так показалось? – сухо возразила ей Лиат. – Что же в нем такое было, что ты купилась на фантазии Одеда? Мне просто хочется понять.

– Лиат, поскольку ты не читала этот стих, то нам будет сложно тебе объяснить, – перебил ее Шахар, стараясь избежать нового конфликта. – Но написано было душещипательно.

– Для поэта необязательно быть во всем искренним. Главное – вызвать сочувствие. Верно? – подытожила Шели, которую напряг спор, затеянный Лиат.

– Давай завтра спросим об этом у Даны, – кивнула ей Галь и потесней прижалась к Шахару.

Покоробленная Лиат, которой хотелось развить эту тему, смирилась с нежеланием приятелей говорить об их общем наболевшем. Уткнувшись в чай, который щедро наливала ей Шимрит, она стала молча прислушиваться к застольной беседе на отвлеченные темы. Но в конце концов ей стало настолько плохо, что ни чай, ни работающий вовсю радиатор, не облегчали ее состояния. Девушку пробрала мелкая дрожь, лицо ее сильно побледнело, глаза налились. Теперь у нее не было сил ни на что, даже на то, чтоб уйти домой.

Охваченная волнением Шели, которая с самого начала вечера досадовала про себя на то, что явилась в гости к Галь без предупреждения, да не одна, а с их общей подружкой, прислонила ладонь к склоненному лбу Лиат и горячо воскликнула:

– У тебя температура! И когда это ты успела заболеть? Почему не сказала мне ни слова, когда я зашла к тебе?

Шимрит Лахав тут же вскочила и побежала к домашней аптечке за жаропонижающим, а Лиат резко произнесла, обращаясь к Шели:

– Сколько раз нужно тебе повторять, что у себя дома я неплохо себя чувствовала?!

Хотя голос ее срывался от кашля, девушка не скрывала своего раздражения, и все это ощутили.

– Поехали! – решила за нее Шели. – Сейчас я договорюсь с папой, чтоб он забрал нас.

И, по давней привычке, чисто формально спросив разрешения у хозяйки, завладела телефоном и несколько минут разговаривала с отцом.

А Лиат пребывала в такой прострации, что не знала, радоваться ей такой заботе о себе, или огорчаться. Сегодня она лишний раз убедилась, что никаких надежд на Шахара у нее не было и не должно было быть. Перед уходом, она сознательно сторонилась не только юношу и Галь, но и Шели, якобы чтоб не заразить, а на самом деле оттого, что сгорала от стыда.

Когда ж за этими двумя закрылась дверь, и Шахар, Галь и ее мать вновь остались одни, то еще некоторое время испытывали жгучую неловкость из-за Лиат. Им хотелось понять причины ее раздражения, но в итоге они все сошлись во мнении, что все упиралось в плохое самочувствие той, и что в общем и целом, вечер в тесном кругу прошел весело и удачно. Шахар помог своей подруге и Шимрит убрать со стола и также заспешил домой. Час был отнюдь не ранний.

– Приходи еще, почаще делай нам сюрпризы! – ласково сказала Шимрит. – Ты же знаешь: мы всегда тебе рады.

– Конечно! – с удовольствием ответил юноша и привлек Галь к себе, на прощание.

Шимрит бегло осмотрела остатки ужина и угостила Шахара последним пирожоком. Пирожок был еще еле теплым.