Читать книгу Право на жизнь - Ильвир Ирекович Зайнуллин - Страница 7

Она бежала, не разбирая дороги. Ноги подкашивались, в легких обжигающе хрустел морозный воздух. Задыхаясь, она прислонилась к шершавой стене какого-то гаража. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь оглушительной пульсацией в висках.

Он. Он. Он.

Это слово стучало в такт бешеному ритму сердца. Оно было здесь, в нескольких километрах от ее дома. Дышал тем же воздухом. Сидел в одной комнате. Смотрел на нее. И в его взгляде не было ни капли злобы. Только тот же ужас, та же бездна, что и в ней.

Лиза сжала виски пальцами, пытаясь выдавить этот образ. Но он впился в сознание, живее и реальнее, чем газетная фотография. Бледность его кожи. Глубина отчаяния в глазах. Сжатые кулаки. Он не выглядел монстром. Он выглядел… сломленным. Таким же, как она.

Это было невыносимо. Ненавидеть абстракцию было легко. Ненавидеть живого, дышащего болью человека – оказалось невозможным. Ее горе, ее ярость, вся ее боль оставались без адресата, повисали в пустоте, не находя точки приложения.

Она медленно опустилась на корточки, пряча лицо в колени. Рыданий не было. Была лишь тихая, всепоглощающая дрожь.

В кармане прозвонил телефон. Ирина. Лиза сгребла его и нажала «отключить». Она не могла сейчас слышать этот голос, эти слова о «справедливости» и «негодяе». Сейчас эти слова казались плоскими и фальшивыми.

Прошло maybe полчаса, прежде чем она смогла пошевелиться. Ноги затекли, по телу ползла ледяная дрожь. Она поднялась и, не глядя по сторонам, побрела назад, к центру. К своей машине.

Подойдя к старой иномарке, она увидела на подтаявшем снегу следы. Не свои. Кто-то стоял здесь, у ее водительской двери. А рядом – свежий окурок. «Parlament». Такие курил Максим.

Он.

Он ждал ее? Хотел что-то сказать? Или просто смотрел, как она удирает в панике, как сумасшедшая?

Лиза резко дернула дверь, влезла в салон и захлопнула ее, повернув ключ в замке зажигания. Только оказавшись в замкнутом пространстве, она почувствовала, как понемногу возвращается способность думать.

Что он здесь делает? Он же должен быть в колонии. Ирина говорила – четыре года. Неужели уже выпустили? По УДО? Мысль об этом кольнула новой, острой обидой. Всего четыре года. И даже их он не отсидел до конца.

Она тронулась с места, давя на газ резче, чем нужно. Машина рванула вперед, выбрасывая из-под колес серую снежную жижу. Ей нужно было домой. В свою крепость-тюрьму. Спрятаться.

Но по дороге мозг, против ее воли, продолжал анализировать увиденное. Его поза. Его взгляд. Его жена… та самая «вторая погибшая». Что она для него значила? Он тоже ее любил? Или их брак был несчастливым? Может, они, как и они с Максимом, спорили перед самой аварией?

Остановившись на красный свет, она снова увидела его лицо. И снова – не злость, а жалость, острая и неуместная, шевельнулась где-то глубоко внутри. Она ненавидела себя за эту жалость. Это было предательство. Предательство по отношению к памяти Максима.

Войдя в квартиру, она с силой захлопнула дверь, прислонилась к ней и зажмурилась. Тишина. Знакомая, давящая тишина. Но теперь ее нарушал призрак нового призрака. В тени у гардеробной ей чудилась его сутулая фигура. В отражении в окне – его бледное лицо.

Она подошла к стеллажу с их общими фотографиями, взяла в руки рамку со снимком счастливой, улыбающейся пары в Крыму.

– Прости, – прошептала она, глядя в глаза улыбающегося Максима. – Я не знаю, что со мной происходит.

Она ждала, что на нее снизойдет чувство вины, праведный гнев. Но вместо этого была лишь усталость. Бесконечная, всепоглощающая усталость.

Вечером она не стала принимать таблетку, которую прописал врач. Она сидела в темноте, в гостиной, и смотрела в окно на огни города. И думала о том, что где-то там, в этом же городе, сидит в своей квартире (а есть ли у него теперь квартира?) человек по имени Матвей. И он, наверное, так же, как и она, смотрит в ночное окно. И так же ничего не чувствует, кроме ледяной пустоты внутри.

Их связала невидимая нить. Нить из общей трагедии, вины и боли. И Лиза с ужасом понимала, что порвать ее она не хочет. Потому что в этом аду, в котором она оказалась, он был единственным, кто понимал ее без слов. Даже если это понимание было проклятием.