Читать книгу Форма зла - Илья Луданов - Страница 2

Низко над землей, на бреющем полете, с ревом прошли два истребителя. Гудит в ушах. По уши в грязи они пробираются через кущи. Ветки хлещут по лицу, царапают руки. Всюду грохот взрывов, пальба. Он всё видит и чувствует – тяжесть рюкзака за спиной, как скользит автомат в грязных руках. Выходят на поляну. Теперь быстрее, быстрее. Впереди бежит парень, на вид они ровесники. Что-то шлепает по нему, парень отлетает в сторону. Вот он лежит в высокой жухлой траве и мелко дергает ногами. Нельзя смотреть, нужно бежать дальше, лейтенант орет, его не слышно, он знает об этом и всё равно орет, и всем понятно о чём он – что сам всех перестреляет, если они не будут бежать вперед.

Стрельба со всех сторон, стреляют по ним, стреляют они. Он тоже стреляет, сам не зная куда. В глазах всё трясется. Кричат уже все. Со стороны выскакивает отряд бойцов и кидается на них. Теперь либо они, либо их. Орудуют штыками. Кто-то хватает его, но он успевает замахнуться и отбивается прикладом. Тогда другой бьет его сбоку, он падает на землю, автомат вылетает из рук. Вскакивает, оборачивается и получает удар штыком в грудь. Хватает дуло руками, смотрит на своего врага. Лицо его также перемазано, военная форма порвана. Враг хищно улыбается, радуется точному удару. Но что это? Где он видел это лицо, почему оно знакомо? Он понимает, что это отец. В форме, непохожий на себя, но это отец. Чувство холодной стали штыка в своей груди. Волна слабости по всему телу, точно хочется спать. Он смотрит на отца. Тот улыбается ему в умирающее лицо. Что-то в нём не то. В глазах, в их самой середине, там в глубине его глаз что-то горит, как головешка, горит огнем.

Алексей вздрогнул и открыл глаза. Вокруг всё тоже: сумерки утра, дорога, гул автобуса. В глубину погружаюсь, в густую смоляную глубину, – думал Алексей, подъезжая к городу. Недоспав, с гудящей головой и шумом в ушах, он выехал еще затемно и вместо того, чтобы уснуть, как все пассажиры, весь час дороги наблюдал в окно – как за обочиной становится меньше огней и хотя близится рассвет, вокруг всё темнее, а воздух гуще – и вот только вздремнул на минуту.

В старом, жестко прыгающем на разбитых остатках дороги автобусе не многолюдно. Со стороны водителя сквозь гул мотора пробивался приемник с известиями о передвижении войсковых частей. Чёткий низкий голос рассказывал о налете на какой-то поселок и жертвах среди мирного населения. Новости и голос звучали издалека, невнятно, как из закрытой комнаты, о том, как где-то далеко от их автобуса, от этого сизого утра, что-то бурлило, кипело, самолеты бросали бомбы, в кого-то стреляли. Сколько я помню, сказал себе Алексей, всё время идет война. Далекая, почти незаметная в общей жизни война. Он не мог вспомнить где и какие шли войны за последние лет десять. Нынешняя шла ближе остальных, в далеком подбрюшье страны. О ней жужжали каналы, докладывали о победах и армейских достижениях. Он мало что знал об этом. Война идет всё время и поделать ты ничего не можешь – говорил он.

Теперь в автобусе фронтовые сводки мешали рассматривать женщину в черном. Она сидела через проход, правее Алексея. Черная юбка до колен и легкая, тоже черная, кофточка с глубоким вырезом на полной груди; пурпурная резинка в смоляных волосах довершала траурный образ. Алексей заметил ее перед выездом. Она стояла у автобуса и курила. В темноте он видел только красный огонек и отблеск глаз, тоже черных, в слабом свете станционного фонаря. Тело чуть покалывало, он совсем не выспался, но через всё это почувствовал тягу к женщине. В автобусе Алексей смотрел на женщину и сквозь темноту салона пытался заглянуть в разрез кофты. В один момент ему захотелось просунуть ей в разрез кофты ладонь, ощутить налитость груди. Откуда это желание заспанным утром, в грузном автобусе? В таком его положении. Есть что-то в том болезненное, надрывное.

Автобус остановился где-то в полях, под одиноким фонарем у ларька. Свет упал на женщину, он увидел сморщенную, дряблую кожу в вырезе и брезгливо отвернулся к окну.

Нехорошо, думал Алексей, вот так одному. Жил семьей, в радости, и вот так остался. Глупость, может это всё непоправимая глупость, что они разошлись? Он не мог точно сказать, почему так случилось. Хотелось с кем-то поругаться, накричать на кого-то.

Мама с вечера поставила пироги и теперь кормила его теплыми, пухлявыми ватрушками.

– Как на работе, Леша? – они сидели на маленькой родительской кухне, оформленной скучным гарнитуром.

Он отвечал – всё в порядке, как отвечал всегда, когда работы не было.

– Осень скоро, у тебя куртка есть? – Мария Александровна бережно подкидывала ему вопросы.

– Есть, есть конечно, – когда она смотрела на него, Алексей шире улыбался. Лишь бы мама думала, что у него всё хорошо и ничего не нужно.

Рюкзаки собраны заранее, Иван Николаевич одет, в бодром, подтянутом настроении. Алексей торопливо переодевался в походное. Выходя, неестественно и криво улыбнулся маме. Каждый день живя одним и тем же, казалось, она расстраивалась не от чего-то гадкого и досадливого, а от привычного, из чего и состояли все дни.

С высоты третьего этажа Мария Александровна наблюдала, как они выходят из дома по протоптанной дорожке к окраинным переулкам. Снова сбилась и ничего не спросила. В семье мало говорили об Алексее и Ольге, боялись тронуть тему. Надо будет свахе, Ирине Петровне позвонить. Для самой себя она не хотела добавлять – бывшей свахе. Обе матери быстро подружились: обменивались рецептами, ходили вместе по магазинам, по праздникам встречались семьями, прошлым летом вместе солили грибы. Когда Мария Александровна с Иваном Николаевичем приезжали в областной центр, вместе навещали молодых.

Иван Николаевич тоже задумал поговорить с Алексеем как только узнал, что тот выберется к ним в субботу, на девятнадцатое, на первую зорьку. Думал завести разговор на выезде из города, когда тряслись маленьким квадратным автобусом по проселочным буеракам, но слова не получались, да и шумно. Алексей выглядел неважно. Сколько матери ни улыбайся, за завтраком ни шути, Иван Николаевич приметил замкнутое, словно набухшее лицо, ленивые глаза, вялые движения. Непорядок быть увальнем в молодости, крякнул про себя Иван Николаевич. Всяко бывает, что поделаешь. После разрыва Алексей приезжал к ним лишь раз, родители еще мало что знали и рассчитывали – всё решится к лучшему. В тот раз Алексей ничего не рассказывал, как в полусне прошатался день по городу и уехал.

Природа радовалась сытному лету, золотистым, жирным полям, густым, волнистым лугам. Расходилось солнце. Небрежно порванные облака темнели серединами, грозя зарядами небесной воды.

Проехав несколько остановок, пройдя мимо покореженных заводских заборов и осевшего в серость колхоза, утопшего в бурьяне, они собрали ружья у мелководной речушки. Берегами ее раскинулись свежеубранные, а где-то еще колосящиеся поля. Вдалеке гудели комбайны. Август надувал запахи позднего лета – сады дышали яблочной зрелостью, запруды престарелой тиной, в полях стоял дух пыльной соломы и теплого зерна.

Алексей забыл уже как вольно и спокойно в окрестных полях. Грело высокое небо, по берегам трещали редкие коростели. За перелеском, в трепещущей осиновым листом деревне, перекликались петухи. В минуты тишины хотелось остаться здесь. Сесть на пригорок, слушать деревню.

Они спускались по речке в надежде на случайные выводки уток под пышными ивовыми кустами, на стайки перепелок, забившихся в убранные копны, на шумных куропаток в островках крапивы и сплетенного красноголовника. Долго шли впустую. Лишь раз из-под ног у Алексея вспорхнул перепел, по кругу обошел охотника, и когда Алексей с разворота вскинул ружье, ушёл за край выстрела. Еще шагов через двести, заметив издали людей и громко шлепая по воде, поднялся выводок добротных, разжиревших на зерне, крякв. Поднялись далеко, стрелять было нельзя.

Алексей досадливо поглядел им вслед, буркнул что-то растерянное.

– Ничего, ничего, – улыбнулся Иван Николаевич. – Пущай летят. Будет еще всё. Повезло нам – погода какая! Хорошо.

– А у нас все по-прежнему, – Иван Николаевич не знал с чего начать. – А вы там как?

Алексею не хотелось говорить. Из ложбины русла они вышли к озеру, куда впадала речушка. Во все стороны раскинулась долина, утопающая буйных травах и поздних цветах. Было тихо, птицы давно отпели и наступало время когда звуков в природе становилось все меньше.