Читать книгу Форма зла - Илья Луданов - Страница 3

Темная и холодная, словно чужая и отталкивающая вода озера, далекое, с взбитыми облаками прозрачное небо. Всё ждало осени, первой изморози, промозглых дней, когда природа потеряет свежесть и станет медленно засыпать. А иноземный ветер будет убаюкивать ее.

У другого берега Иван Николаевич приглядел в бинокль крепко сбитый выводок уток. Решили обходить озеро. Но еще задолго до дистанции выстрела остроглазая стая поднялась и ушла за деревья. Ничего не говоря, они смотрели птицам вслед. Иссушенные солнцем, жесткие травы стояли по плечо, пробираться было нелегко, стало жарко. Здесь, в гуще лугов, под лучами последнего теплого солнца Алексей стал рассказывать отцу как всё было. Пробирались зарослями, и запыхавшись, отдельными рваными фразами, горячась и радуясь, что трудно выговаривать слова, Алексей рассказывал отцу как им с Ольгой было хорошо вместе, как думал, что всё наконец устроится; как верили и радовались, обдумывали устройство будущего, планировали работу, жилье, семью… Алексей говорил, как стал спокоен в осознанной части жизни и даже расслаблен – что мы так плохо умеем. Радость оглушила – пугающая, для них, молодых, легким трепетом внутри, но радость всё ж. Не то чтобы нежданная, заговаривали об этом давно, думали когда лучше, когда готовы будут. Решили – пробовать, и если случиться – играть свадьбу. И раньше чем ожидали, чем ему казалось должно быть – так и застыли перед ним испуганные глаза ее и две полоски на пробнике. В больнице утвердились – и обрадовались. Успокоились и готовиться начали. Думали родителям сказать, но решили подождать неделю, самим для себя утвердиться, осознать вроде. Ольга пугливая те дни ходила – как быть, что делать? Что родители скажут? Не поспешили ли они? Многого Алексею не говорила, у него свое восприятие, свои мысли. Видел он – неспокойна она, мечется, переменилась. Испуг тот ее первый, настоящий, не отошел сразу от него – не то что не хочет она, нет конечно, и Алексей рядом, всегда поддержать ее готов, но в своей уверенности – сомнение еще. Это же другой момент совсем и сила тут другого порядка нужна, и ответственность.

В ту неделю и случилось. Утром, задыхаясь в испуге Ольга схватила его за руку – постель в крови. Он не понял сначала, думал, такое случается в беременности. По ней увидел – плохо что-то. С Ольгой жутко было в те часы, никогда он такой ее не видел.

Слезы, утешения. Он говорил вначале – вместе справимся, ничего, решим. А себе думал – не исправить, не вернуть уже. И чем дальше шли дни, тем больше угнетался он. Такое важное, решительное для них – и не случилось. Стал чаще вспоминать начальный испуг ее, и после, думал, чего же они родителям не сказали, – тоже знак? Да и она ли – хотела? И не от ее ли испуга, нервов, всё случилось? Не обвинял он, права не имел – знал это. Да только стали отдаляться они, точно он сам отошел от нее. Ругал себя за это после, за свою нерешительность, видел что сил у него хватило, как глубины дыхания не хватило поддержать ее – но это после. А тогда расширялась трещина, разрасталась. Они не ругались, не спорили, только холодная, загруженное невысказанным молчание хуже дурной ругани.

День за днем, неделя за неделей, и она первая его прогнала; сказала, так честнее будет. Поговорили – давай разъедемся на время. И получилось – обоим лучше стало. Не только ему, он видел – и ей. Знал, нет у нее никого другого, не было и у него, а только раздельно стало лучше. С того времени Алексей несколько месяцев как жил один.

Природа радовала богатством, всего в ней было вдоволь. «Полная чаша» – так говорят, думал Алексей. Продышавшись, они свернули от озера обратно к городу. Всё в ней в достатке, крепко сшито мастером. Талантливо сотворено; никто не жалуется, не плачется, просто живет. За наше короткое лето птенцы встали на крыло, взросло и налилось зерно в полях, окрепла первогодная поросль. В природе сила, без слабости и сомнения. Не такими виделись люди. У всех кого Алексей знал как-то не так, ущербно, не сыто счастьем. Не складывалось в отдельных жизнях, в семьях, среди всех людей. Жаль смотреть на отдельного человека, на поломанные семьи, на весь неуютный город. Таким неуютным Алексей видел и себя.

Он резко отпрянул – из под ног, точно комья земли, брызнули в стороны пестрые куропатки. Стая скрылась в ближнем овраге, за кустами.

– Там овраг влево уходит, – азартно встрепенулся Иван Николаевич. – Они могли туда пойти.

Овраг спускался к ручью и шел обратно к озеру.

– Я туда спущусь, по ручью пойду, а ты с другой стороны балку проверь, – Иван Николаевич скинул с плеча ружье и скрылся за кустами ивняка.

Алексей стал огибать кусты и пошел по краю оврага. Вошел в высокую траву, обошел сплетенные заросли, за которыми скрылась стая и вышел на старую грунтовую дорогу между полем и оврагом. Скинул ружье с плеча, снял предохранитель. Руки сжали приклад. Впервые сначала охоты он услышал как бухает в груди – он ждал, что вот-вот прямо из под ног с громким хлопаньем – неожиданно, как бы ты ни готовился – бросятся в небо птицы и на выстрел будет секунда-две.

В момент напряжения на Алексея надвинулось всё его положение, все нервы прошлых месяцев. Привиделось лицо Ольги: красивое, строгое, молчаливое. С чувством вопроса и ожидания. Как же так у них вышло? Почему так? Он одернул себя, сделал злую гримасу. Как и все последние месяцы, одно наслаивалось на другое, копилось. Нужно вырвать это из себя. Вот зачем он приехал, вот почему предложил отцу открыть сезон. Не так уж он любит охоту, стрелять живность вовсе не хочется. А ездит сюда чтобы своих увидеть, в угодьях пройтись, и даже нет, не так, а только подышать в полях, между терпеливой землей и просветленным небом, где нет тяжести, нет проблем и тревог; здесь он чует волю, настоящую, не в документе прописанную, неназванную и, показалось вдруг, нет щемящей вины перед Ольгой, родной, настоящей, и внутри затихает, становится легко, прозрачно, можно думать во всю силу и удивляться окружающему.

Потому и хотелось на охоту – это всегда риск, выплеск, и можно освободиться от тяжести. Они где-то здесь, сейчас они взлетят, думал Алексей, и я выстрелю – с радостью освобождения и очищения. Даже странно, что их еще нет, куропатки любят сидеть по дорогам между лугом и полем.

Дорога делала резкий поворот и спускалась к ручью. Отец шел метрах в трехстах берегом речки, прочесывая заливной луг. Шагов через десять с его стороны раздались хлопки. Иван Николаевич стоял с ружьем в руках, через речку перелетала стая куропаток и было непонятно – взята птица, либо промах. Алексей закинул ружье за спину и побежал к отцу.

За поворотом на дороге увидел лесную горлицу. Когда-то они ходили на крупных лесных голубей – вяхирей – добыть которых считается удачей. Ставили чучела на полянах, мастерили засидки… Сейчас перед ним на дороге, собирая зерна, сидела белая горлица – чуть меньше городского сизаря. Алексей на миг замер, потом с остервенением соврал со спины ружье, вскинул к плечу и не целясь выстрелил. Голубь упал на бок и задергал крылом. В ушах стоял легкий свист, словно отдаленный птичий крик. Алексей подошел к голубю. Молочно белая горлица уже затихла. Птица лежала на боку, поджав крылья и лапы. Черные глаза ее смотрели на него. Можно было думать, что птица отдыхает на последнем в это лето солнышке, если б не два алых пятна на ее груди и черная капля на кончике клюва.

Он хотел взять ее, но отдернул руку. Зачем стрелял, он же не хотел? Алексей наклонился над птицей и подумал, что ничего красивее не видел. Горлица была словно девушка. Аккуратная белая головка, стройная шейка, маленькое, округлое, с кулак, тельце. Такого голубя Алексей не встречал в их местах, и теперь не мог отвести глаз. Как ты оказалась здесь? Зачем тебе этот город, эти люди? Алексею захотелось скорее уйти и не видеть ее. Мысль о том, что он должен забрать голубицу в виде трофея пугала. Для этого нужно взять ее тело в руку, положить в рюкзак и нести по дороге, зная, что она лежит за спиной и из ран ее вытекает кровь. Дома нужно взять птицу, обдать кипятком, чтоб шел пар, и выдергивать липкие белые перья в таз. Затем отрезать голову, лапы, опалить на газу тело и видеть сизые пятна на груди. Положить тушку на доску, разрезать ножом брюшко, вычистить потроха, достать органы, сердце, срезать грудное мясо, отделить окорочка, все это промыть в розовой воде, сложить в мешок и убрать в холодильник. Все эти обычные на охоте действия теперь казались Алексею невозможными, он не мог сделать с голубицей это.

От ручья махал и что-то кричал отец. Нужно было говорить ему про выстрел, решать с горлицей. Алексей бережно взял ее тельце на ладонь. Почудилось, оно вздрогнуло в руках.

Отец издали видел, что он несет добычу и улыбался.

– Чего стрелял-то?

Алексей скорее отдал ему горлицу.

– Красивая, – поднял Иван Николаевич горлицу. – А у меня поднялась стая, та самая – и через речку! И как в присказке – бац, бац и мимо, – смеялся Иван Николаевич, радостный удаче Алексея. – Теперь-то не достать.

По другому берегу, куда ушла стая, насколько хватало глаз стоял высокий бурьян.

– Да, видно – не судьба, – пожал Иван Николаевич плечами и ловко убрал горлицу в походный вещмешок.

Они вернулись на дорогу и двинулись к городу.

Немного в стороне располагался обширный дачный массив из участков, что давали заводчанам в шестидесятых годах. Участки помогали городским картошкой и зеленью, иные смельчаки умудрялись растить помидоры и подсолнухи, чтобы лузгать на лавочках своё. В последние времена молодые в суете не находили сил огородничать. Грядки стояли в запустении.

Куропатки на дачах расплодились во множестве. Когда Иван Николаевич предложил зайти туда напоследок, Алексей заметил как у него дрожат руки. Сегодня он стрелять больше не сможет. Никакого чувства свежести не осталось. Он всё думал о горлице. Зачем он взял птицу? Нужно был отнести ее в вольное поле и отпустить в пшеницу. Она бы лежала там, ветер шевелил ей белоснежное оперение, жемчужный глаз смотрел в небо. А после старый ворон порвет ей грудь черным клювом, насытится густой кровью и проживет еще полвека.

Алексей сказал, что на дачи не пойдет, что ему нужно в город. У дач, где расходилась дорога, они разошлись. Слегка косолапя, отец зашагал между серых белесых заборов. Иногда Алексею казалось, что родители заметно постарели и вот-вот совсем сдадут. Теперь он смотрел на отца с улыбкой – столько в нём еще было сил, даже резвости! Может, у них еще всё получится, решил он и свернул к торчащим из-за перелеска трубам городских котельных. У окраинных переулков он сложил ружье и убрал в рюкзак так, чтобы не было заметно, что он несет.