Читать книгу Лекции по этике - Иммануил Кант - Страница 4

Всякая формула, выражающая необходимость моих действий, есть закон. Таким образом, могут существовать естественные законы, в которых действия подчинены всеобщему правилу, а также практические законы. Все законы бывают физическими или практическими. Практические законы выражают необходимость свободных действий и бывают либо субъективными, поскольку они осуществляются людьми, либо объективными, поскольку они должны иметь место. Объективные законы делятся на два вида: прагматические и моральные. Здесь мы будем рассматривать последние.

Право, поскольку оно обозначает законность, заключается в соответствии действия правилу права при условии, что действие не противоречит произволу или моральной возможности действия, то есть не противоречит моральному закону. Право как наука – это совокупность всех юридических законов. Jus in sensu proprio est complexus legum obligationum externarum, quatenus simul sumuntur. Jus in sensu proprio est vel jus late dictum, vel jus stricte dictum. Jus late dictum – это право справедливости. Jus stricte dictum – это право в строгом смысле как принудительная власть. Таким образом, существует общее право и принудительное право. Этика противопоставляется jus strictum, но не праву вообще. Этика относится к законам свободных действий, поскольку мы не можем быть принуждены к ним. Jus strictum, напротив, относится к законам свободных действий, поскольку мы можем быть принуждены к ним. Jus stricte бывает либо positivum seu statutarium, либо jus naturale. Jus positivum происходит от человеческого произвола, тогда как jus naturale основан на разумном рассмотрении природы действий. Jus positivum est vel divinum vel humanum. Jus positivum содержит предписания, тогда как jus naturale заключает в себе законы. Божественные законы одновременно являются божественными заповедями, то есть jus naturale есть также jus positivum божественной воли, но не потому, что они содержатся в Его воле, а потому, что они заключены в природе человека. Все божественные законы суть законы естественные, хотя Бог может дать и позитивный закон. Как jus positivum, так и jus naturale могут быть общим правом или принудительным правом. Многие законы суть лишь законы справедливости. Однако jus equitatis мало разработано, и было бы желательно, чтобы суды судили согласно этому принципу, поскольку они должны судить valide; тем не менее, jus equitatis не является внешним правом и действительно только coram foro conscientiae. В сфере jus positivum et naturale всегда речь идет о jus strictum, а не о jus equitatis, ибо последнее относится исключительно к этике. Все обязанности, включая принудительные, в равной мере принадлежат к сфере этики, если мотив их исполнения проистекает из внутреннего расположения. Законы могут относиться к праву или к этике в зависимости от их содержания, а также от мотива их применения. Землевладелец не требует, чтобы налоги уплачивались охотно, но этика требует, чтобы эта обязанность исполнялась с радостью; однако и тот, кто платит налоги охотно, и тот, кто делает это из-за принуждения, в равной мере являются подданными.

Расположение духа не может быть требовано сувереном, поскольку его внутренняя природа не позволяет его распознать. Однако этика предписывает действовать из доброго расположения духа. Соблюдение божественного закона – единственный случай, когда право и этика совпадают, образуя оба принудительные законы по отношению к Богу, ибо Бог может принуждать как к этическим, так и к юридическим действиям, но требуя такие действия не из-за принуждения, а из чувства долга. Следовательно, действие может обладать rectitudo juridica, поскольку оно соответствует принудительным законам, но соответствие действия законам из-за расположения и долга относится исключительно к моральности, которая заключается в доброжелательном расположении духа. Таким образом, следует различать моральную доброту действия и rectitudo juridica. Rectitudo – это род, и если она лишь юридическая, то лишена моральной доброты. Так, религия может соблюдать rectitudo juridica, если божественная заповедь исполняется из-за принуждения, а не из доброго расположения духа. Но Богу важны не действия, а сердце. Сердце есть принцип морального расположения. Поэтому Бог желает моральной доброты, и она заслуживает награды. Следовательно, следует воспитывать расположение к исполнению обязанностей, и именно это говорит Учитель Евангелия, утверждая, что всё должно делаться из любви к Богу. Любить Бога – значит охотно исполнять Его заповеди.

Leges могут быть praeceptivae, когда они что-то предписывают, prohibitivae, когда они запрещают определенные действия, и permissivae, когда они разрешают другие. Complexus legum praeceptivarum est jus mandati, complexus legum prohibitivarum est jus vetiti; можно представить также и jus permissi.

О высшем принципе моральности.

Прежде всего, здесь следует различать две части: 1) принцип распознавания обязанности и 2) принцип исполнения или осуществления обязанности. В этом контексте следует различать критерий и побуждение. Критерий – это принцип распознавания, а побуждение – принцип осуществления обязанности; если смешать эти два аспекта, всё в сфере морали окажется ложным.

Если вопрос звучит: «Что морально хорошо, а что нет?», то вступает в силу принцип распознавания, благодаря которому я сужу о доброте действий. Но если вопрос таков: «Что побуждает меня жить согласно закону?», то здесь появляется принцип побуждения. Справедливость действия – это объективное основание, но не субъективное. Те мотивы, которые побуждают меня делать то, что разум говорит мне делать, суть motiva subjective moventia. Высший принцип всякой моральной оценки покоится на разуме, а высший принцип морального побуждения к совершению действия – на сердце. Это побуждение формирует моральное расположение. Этот принцип побуждения нельзя смешивать с принципом распознавания. Принцип распознавания – это норма, а принцип побуждения – это мотив. Норма находится в разуме, но мотив пребывает в моральном расположении. Мотив не должен заменять норму. Это влечет за собой как практическую ошибку, уничтожающую побуждение, так и теоретическую ошибку, разрушающую суждение. Теперь мы кратко покажем в отрицательной форме, в чем не заключается принцип моральности. Принцип моральности не патологичен; он был бы патологическим, если бы исходил из субъективных принципов, наших склонностей, наших чувств. Мораль не имеет никакого патологического принципа, ибо она содержит объективные законы того, что должно быть сделано, а не того, что желательно сделать. Мораль состоит не в анализе склонности, а в предписании, которое противоречит всякой склонности. Патологический принцип моральности заключается в удовлетворении всех склонностей, что было бы грубым эпикурейством, но даже и подлинный эпикуреизм не таков.

Мы можем представить два principia patologica моральности. Первое касается удовлетворения всякой склонности, и это есть физическое чувство. Второе касается удовлетворения склонности, соответствующей моральности, и потому основывается на интеллектуальной склонности; однако, как мы сейчас покажем, интеллектуальная склонность предполагает противоречие, ибо чувство, относящееся к объектам разума, есть нечто абсурдное и, следовательно, невозможное. Я не могу считать чувство чем-то идеальным, оно не может быть одновременно интеллектуальным и чувственным; и даже если бы было возможно испытывать ощущение относительно моральности, мы не могли бы установить никакого правила из этого принципа, поскольку моральный закон категорически говорит, что должно произойти, нравится это или нет, и потому не удовлетворяет нашей склонности. Более того, не могло бы быть никакого морального закона, но каждый хотел бы действовать согласно своему чувству. Если бы закон был чувством, одинаково сильным у всех людей, то не было бы никакой обязанности действовать согласно этому чувству, ибо это могло бы означать не то, что мы должны делать то, что нам нравится, а то, что каждый сам хотел бы делать это, потому что ему это приятно. Но моральный закон предписывает категорически, поэтому моральность не может основываться на патологическом принципе, равно как и на физическом моральном чувстве. Этот метод обращения к чувству в практическом правиле также полностью противоречит философии. Любое чувство действительно лишь приватно и непонятно для других; оно патологично по своей природе; когда кто-то говорит, что чувствует что-то внутри себя, это не может иметь значения для других, которые не знают, как он это чувствует, и тот, кто апеллирует к чувству, отказывается от всякого основания разума. Следовательно, патологический принцип неприемлем, и речь должна идти об интеллектуальном принципе, поскольку он берется из разума. Он заключается либо в правиле разума, поскольку разум предоставляет нам средства для согласования наших действий с нашими склонностями, либо в том, что основание моральности непосредственно признается разумом. Первое, несомненно, есть интеллектуальный принцип, поскольку именно разум предоставляет нам средства, но он явно основан на склонности. Этот псевдопринцип интеллектуальный есть прагматический принцип, который заключается в умении правила удовлетворять склонности. Такой принцип благоразумия есть подлинный эпикурейский принцип. В этом смысле утверждение: «Ты должен способствовать своему счастью» – означает: «Используй свой разум, чтобы придумать средства для удовлетворения своего удовольствия и своих склонностей»; этот принцип интеллектуален, поскольку разум должен изобретать средства для увеличения нашего счастья. Таким образом, прагматический принцип зависит от склонностей, ибо счастье состоит в удовлетворении всех склонностей. Но моральность не основывается ни на каком прагматическом принципе, поскольку она независима от всякой склонности. Если бы моральность имела отношение к склонностям, люди не могли бы согласиться в моральности, ибо каждый стремился бы к своему счастью согласно своим склонностям. Но поскольку мораль не может основываться на субъективных законах склонностей, принцип морали, следовательно, не прагматичен. Он, безусловно, должен быть интеллектуальным принципом, но не опосредованно, как прагматический, а непосредственным принципом моральности, поскольку основание моральности непосредственно признается разумом. Таким образом, принцип морали есть чистый интеллектуальный принцип чистого разума.

Однако этот чистый интеллектуальный принцип не может быть вновь тавтологичным и сводиться к тавтологии чистого разума, как предлагал Вольф: fac bonum et omitte malum – пустое и нефилософское предписание. Второй тавтологический принцип – это принцип Камберленда, который основывается на истине. Камберленд утверждает, что все мы ищем совершенства, но обманываемся видимостью; мораль учит нас истине. Третий – принцип Аристотеля: принцип середины, очевидно тавтологичный.

Этот чистый интеллектуальный принцип не должен быть, однако, principium externum, в том смысле, что наши действия имеют какое-то отношение к чужому существу, поэтому он не основывается на божественной воле. Нельзя сказать: «Не лги, потому что это запрещено», ибо принцип моральности не может быть externum и, следовательно, tautologicum. Те, кто утверждает это, говорят, что сначала нужно познать Бога, а затем моральность, чей принцип оказывается таким образом очень удобным. Мораль и теология не составляют принцип друг для друга, хотя теология не может существовать без морали, а мораль, в свою очередь, не может устоять без теологии; но здесь речь не о том, что теология есть побуждение морали – что так и есть —, а о том, является ли принцип распознавания морали тавтологичным, и он не может быть таковым. Если бы это было так, все народы должны были бы знать Бога прежде, чем иметь понятие о обязанностях, и, следовательно, народы, не имеющие адекватного понятия о Боге, не имели бы никаких обязанностей, что, однако, ложно. Есть народы, которые правильно знают свои обязанности и видят безобразие лжи, не имея адекватного понятия о Боге. Более того, существуют народы, которые сформировали ложное понятие о Боге и, тем не менее, имели правильные понятия относительно долга. Следовательно, обязанности должны быть взяты из какого-то другого источника. Причина выведения моральности из божественной воли заключается в том, что, утверждая, будто моральный закон предписывает делать нечто, думают, что должна быть третья инстанция, которая это запретила. Бесспорно, моральный закон есть заповедь, и могут быть заповеди божественной воли, но моральный закон не исходит из божественной воли. Бог повелел это, потому что это моральный закон, и Его воля согласуется с моральным законом. Более того, кажется, что всякая обязанность имеет отношение к тому, кто ее налагает, и потому можно сказать, что Бог есть obligans человеческих законов. Несомненно, в исполнении должна быть третья инстанция, которая принуждает делать то, что морально хорошо. Однако в сфере распознавания моральности нам не нужна такая инстанция. Моральные законы могут быть правильными без наличия третьей инстанции. Но в исполнении они были бы тщетны, если бы третья инстанция не принуждала нас к этому. Верно замечено, что моральные законы не имели бы силы без верховного судьи, ибо не было бы никакого внутреннего побуждения, никакой награды и никакого наказания. Таким образом, знание Бога необходимо для применения морального закона, ибо в противном случае те, кто совершенно невежествен в этом вопросе, не имели бы никакого морального закона и – как говорит сам Павел – судили бы его согласно своему собственному разуму. Следовательно, мы познаем божественную волю через наш разум. Мы представляем Бога как того, кто имеет святую и совершеннейшую волю, которая всегда действует согласно объективным основаниям.

Какая воля самая совершенная? Та, которая показывает нам моральный закон и, следовательно, всю моральную вселенную. Но божественная воля согласуется с моральным законом, и потому Его воля свята и совершеннейша. Следовательно, мы познаем совершенство божественной воли благодаря моральному закону. Бог желает всего, что есть благо и честность, и потому Его воля свята и совершеннейша. Этика указывает на то, что морально хорошо.

Теологические понятия оказываются тем более испорченными, чем более испорчены моральные понятия. Если бы в теологии и религии понятия морали были чисты и святы, не было бы нужды стараться угодить Богу человеческим и неподобающим образом. Каждый представляет Бога согласно распространенному понятию как великого Господина, который могущественнее самого могущественного господина на земле. Поэтому каждый ребенок формирует также понятие моральности согласно понятию, которое он составил о Боге. Потому люди стараются быть угодными Богу, восхваляя Его и пытаясь завоевать Его благосклонность, и хвалят Его, как если бы речь шла о том великом Господине, которого мы не встречаем на земле; люди знают свои собственные пороки и думают, что каждый человек должен иметь подобные пороки, так что никто не был бы в состоянии делать что-то хорошее; они полагают, что, представляя свои грехи на коленях перед Богом и сокрушаясь о них, они почитают Его, не понимая, что такая жалкая хвала со стороны подобных червей – каковыми являются люди – есть нечто постыдное в глазах Бога. Они не замечают, что не могут хвалить Бога вовсе. Почитать Бога – значит охотно исполнять Его заповеди, а не воспевать Его хвалу. Однако когда нравственный человек старается применять моральный закон в силу внутреннего побуждения, основанного на внутренней доброте действия, он действительно почитает Бога. Но если мы должны исполнять Его заповеди потому, что Он так повелел и потому что Он столь могуществен, что может принудить нас к этому силой, тогда мы исполняем их из-за приказа, из страха и боязни, не принимая во внимание справедливость предписания и не зная, почему мы должны делать то, что Бог повелел, и почему мы должны повиноваться Ему; в конечном счете, vis obligandi не может заключаться в силе. Тот, кто угрожает таким образом, не обязывает, а принуждает. Если мы должны исполнять моральный закон из страха перед наказанием и могуществом Бога, это означает, что мы делаем то, что Бог повелевает, не из чувства долга и обязанности, а из страха, что, конечно, не улучшает наше сердце. Однако если действия основаны на внутренних принципах, если я исполняю действие по этой причине и охотно, это действительно угодно Богу. Богу важно лишь расположение духа, и оно заключается во внутреннем принципе. Ибо когда что-то делается охотно, это делается из доброго расположения духа. Даже когда божественное откровение должно быть правильно истолковано, оно должно толковаться согласно внутреннему принципу моральности. Добрая воля, следовательно, не есть благочестие – что соответствовало бы теологическому принципу —, а моральная нравственность заключается в добродетели, и только когда она осуществляется согласно доброй божественной воле, моральность превращается в благочестие.

До сих пор было показано, в чем не состоит принцип морали; теперь следует указать, в чем он состоит. Поскольку принцип морали является intellectuale internum, его следует искать в самом действии посредством чистого разума. В чем же он состоит? Мораль – это соответствие действий моему закону свободной воли, имеющему всеобщую значимость. Мораль заключается в отношении действий к всеобщему правилу. Во всех наших действиях то, что называется моральным, регулируется. Это фундаментальная часть морали: чтобы наши действия совершались по мотивам всеобщего правила. Если я устанавливаю основание, что мои действия должны согласовываться с всеобщим правилом, действительным во все времена и для всех, тогда такие действия будут происходить из морального принципа; например, выполнение обещания ради удовлетворения чувственности не является моральным, так как если – как можно предположить – никто не захотел бы выполнять свои обещания, в конечном итоге они стали бы бесполезными. Напротив, когда я сужу согласно разуму, является ли мое правило всеобщим, и поэтому выполняю свое обещание, желая при этом, чтобы все сдерживали свое слово по отношению ко мне, тогда мое действие совпадает со всеобщим правилом любой свободной воли.

Возьмем, к примеру, акт щедрости: когда кто-то находится в нужде, и я могу помочь ему, но предпочитаю потратить деньги на развлечения, тогда я должен спросить свой разум, может ли такое поведение быть всеобщим правилом, и было бы согласно моей воле, чтобы другой проявил равнодушие ко мне в подобной ситуации, что не совпадает с моей волей; следовательно, такое действие не является моральным.

Человек обладает максимами, противоречащими морали. Предписание – это объективный закон, согласно которому следует действовать; максима же, напротив, – это субъективный закон, по которому действуют на самом деле. Каждый рассматривает моральный закон как нечто, что можно публично признать, но в то же время считает свои максимы чем-то, что следует скрывать, поскольку они противоречат морали и не могут служить всеобщим правилом; например, у кого-то есть максима разбогатеть, которую он может не раскрывать – и так и сделает – никому, иначе он не достигнет своей цели; если бы это стало всеобщим правилом, тогда все хотели бы разбогатеть, и это стало бы невозможным, потому что все знали бы об этом и желали того же.

Примеры, касающиеся обязанностей по отношению к самому себе, сложнее исследовать, потому что они наименее известны. Их смешивают с прагматическими правилами личной выгоды, так как большинство из них относятся к этой категории; например, кто-то может навредить себе физически ради финансовой выгоды, торгуя своими зубами или продавая себя тому, кто больше заплатит. Где же здесь мораль? Мне остается только проверить, согласуется ли, согласно разуму, намерение действия с тем, чтобы оно могло стать всеобщим правилом. Намерение увеличить свою выгоду делает – как я считаю – человека вещью, простым инструментом животного удовольствия. В то время как люди – не вещи, а личности. В приведенном случае человек бесчестит человечество в своем собственном лице. То же самое происходит с самоубийством: согласно правилу благоразумия, могут быть случаи, когда кто-то под влиянием обстоятельств может быть вынужден лишить себя жизни, но это противоречит морали, поскольку намерение состоит в том, чтобы прекратить страдания своего положения, боли и несчастья своего состояния, низводя человечество до животности и подчиняя разум чувственным импульсам; следовательно, в этом случае противоречиво требовать прав, присущих человечеству.

Во всяком моральном суждении уместны следующие размышления: какова природа действия, если рассматривать его изолированно? Если намерение действия становится всеобщим правилом и совпадает с самим собой, тогда оно морально возможно; в противном случае – морально невозможно; например, лгать для достижения большей власти; в целом это невозможно, пока эта цель известна другим. Следовательно, это безнравственное действие, намерение которого самоуничтожается, как только оно становится всеобщим правилом. Оно будет моральным, когда намерение действия совпадает с самим собой, становясь всеобщим правилом.

Наш разум – это способность правил наших действий; когда эти правила совпадают со всеобщим правилом, они также согласуются с разумом и имеют мотивации, свойственные разуму. Если действия происходят потому, что они соответствуют всеобщему правилу разума, они происходят из principium moralitatis purum intellectuale internum. Однако, поскольку разум является способностью правила и суждения, мораль заключается в подчинении действий вообще принципу разума.

То, каким образом разум должен содержать принцип действия, трудно проанализировать. Разум вовсе не включает в себя цель действия, но мораль основывается на всеобщей форме разума (которая является интеллектуально чистой), а именно: может ли действие быть принято как всеобщее правило. Здесь заключается различие – о котором мы уже говорили ранее – между объективным принципом различения и субъективным принципом исполнения действия.

О субъективном принципе действия, мотиве действия, мы уже кое-что сказали; это моральное чувство, которое мы ранее отвергали как чужеродное разуму. Моральное чувство – это способность быть затронутым моральным суждением. Когда я сужу благодаря разуму, что действие морально хорошо, еще далеко до того, чтобы я совершил это действие, о котором уже вынес суждение. Но это суждение побуждает меня совершить действие, и это есть моральное чувство.

Разум может судить, но наделить это суждение разума силой, которая служила бы мотивом для побуждения воли к совершению действия, – это философский камень.

Разум принимает все, что соответствует возможности правила. Разум допускает все объекты, совместимые с применением его правила, и противостоит тем, которые ему противоречат. Безнравственные действия противоречат правилу, поскольку они не могут стать всеобщим правилом, и разум противостоит им, потому что они происходят вопреки применению его правила. Следовательно, в силу своей природы в разуме заключена движущая сила.

Таким образом, обстоятельства должны быть таковы, чтобы согласовываться со всеобщей формой разума, так чтобы в любое время они могли стать правилом. Но что является причиной действия, когда оно не морально? Разум или воля? Разум ошибается, если он недостаточно обучен различать действие, и тогда действие будет морально несовершенным; однако испорченность или зло действия заключается не в суждении и не в разуме, а зависит от мотива воли. Даже если человек научился судить все действия, он может ошибаться в мотивах, по которым совершает эти действия.

Безнравственность действия состоит, следовательно, не в недостатке разума, а в испорченности воли или сердца. Испорченность воли происходит, когда движущая сила чувственности преобладает над силой разума. Разум не обладает elateres animi, хотя и обладает побудительной силой, но не способной преобладать над elateres чувственности.

Та чувственность, которая совпадает с побудительной силой разума, была бы моральным чувством; конечно, мы не можем чувствовать доброту действия, но разум противостоит дурному действию, потому что оно противоречит правилу. Это сопротивление разума является основанием мотивации. Моральное чувство было бы этим основанием мотивации разума, которое могло бы служить мотивом в согласии с чувственностью.

Разум не ненавидит, но исследует ненавистное и противостоит ему; чувственность же должна только ненавидеть; когда чувственность ненавидит то, что разум считает ненавистным, возникает моральное чувство.

Невозможно заставить человека чувствовать отвращение к пороку. Я могу только сказать ему то, что анализирует мой разум, и заставить его тоже это анализировать, но нельзя заставить его чувствовать отвращение, если его чувства лишены такой восприимчивости.

Когда человек считает действие ненавистным, он желает, чтобы все так считали, и чтобы только он один мог извлечь из этого выгоду; это он чувствует лучше, если у него что-то есть в кармане. Следовательно, это трудная задача.

Человек не обладает столь тонкой структурой, чтобы быть мотивированным объективными основаниями; не существует никакого природного механизма, который мог бы вызвать нечто подобное. Мы можем создать только habitus, который не является природным, хотя и поддерживается природой, и становится habitus через подражание и частое повторение.

Но все методы сделать пороки ненавистными оказываются неэффективными. Уже с юности нам следует прививать непосредственное отвращение к таким действиям, что имеет лишь прагматическую пользу.

Мы не должны представлять действие как запрещенное или вредное, но как отвратительное само по себе. Например, ребенок, который лжет, не должен быть наказан, но пристыжен; следует вызвать отвращение, презрение ко лжи, как если бы она была покрыта нечистотами.

Путем частого повторения мы можем вызвать у него такое отвращение к этому действию, что оно станет для него привычкой. В противном случае, будучи наказанным в школе, он может подумать, что вне школы такие действия не наказуемы, и поэтому всегда будет искать возможность избежать телесных наказаний.

Так же думают и старики, которые решают раскаяться незадолго до смерти, как если бы они поступали морально всю жизнь; поэтому они считают внезапную смерть великим несчастьем.

В конечном итоге, воспитание и религия должны преодолеть все это и внушить непосредственное отвращение к дурным действиям и непосредственную радость от морали.

Baumgarten говорит далее, de littera legis.

De littera legis.

Littera legis – это связь закона с причинами и основаниями, на которых он основан. Мы можем исследовать значение закона, анализируя принцип, из которого он выведен, но мы также можем определить его смысл, не рассматривая принцип.

Anima legis – это смысл, который слова имеют в законе. Слова имеют определенное значение, но они также могут иметь смысл, отличный от общепринятого, и это есть anima legis; например, в положительном законе Бога о субботе, смысл которой не просто отдых, но торжественный отдых.

Когда говорят, что anima legis обозначает дух закона, имеют в виду не столько его смысл, сколько его мотивацию. Во всяком законе действие, которое совершается в соответствии с ним, соответствует littera legis. Но дух закона заключается в намерении, ради которого это действие совершается. Само действие есть littera legis pragmaticae, но намерение есть anima legis moralis.

Прагматические законы не имеют духа, поскольку они не требуют намерений, а только действий; но моральные законы содержат дух, поскольку они требуют намерений, и действия лишь выражают эти намерения.

Таким образом, тот, кто выполняет действия без добрых намерений, соблюдает закон quod litteram, но не согласно его духу.

Можно соблюдать божественные и моральные законы, как прагматические, quod litteram; например, кто-то, думающий перед смертью: если есть Бог, Он должен вознаградить все добрые дела, считая, что если у него есть возможность, он не может употребить ее ни на что лучшее, так что, совершая добрые дела, он делает это с единственной целью быть вознагражденным Богом, что отражено в библейском отрывке, где говорится о неправедном Маммоне и сказано, что дети тьмы мудрее детей света; таким образом, тот, кто делает то, что требует моральный закон, но без намерения сделать это, соблюдает закон quoad litteram.

Однако в этом случае anima legis moralis не удовлетворяется; он требует моральных намерений.

Мотив, по которому совершается действие, отнюдь не безразличен. Следовательно, моральный закон – только тот, который содержит дух; вообще объект разума обладает духом, но личная выгода не является объектом разума, так что действие, движимое этой целью, лишено духа.

Baumgarten подходит к разъяснению права столь поспешно, что проясняет лишь некоторые термины, одновременно затрагивая как этическое, так и юридическое.

Обязанность является этической, когда ее основание заключается в самом действии, но она является юридической, когда основание обязанности лежит в чужой воле.

Отличительные черты этики заключаются в следующем:

1) она отличается от права в отношении законов, которые относятся не к другим людям, а только к Богу и к самому себе;

2) когда она касается других законов, обязанность имеет свое основание не в чужой воле, а в самом действии;

3) мотив исполнения обязанности – не принуждение, а свободное намерение или долг.

Внешняя мотивация влечет за собой принуждение, и соответствующее действие является юридическим; внутренняя мотивация есть долг, и тогда действие этическое.

В сфере юридической обязанности не спрашивают о намерении, которое может быть любым, лишь бы действие совершалось. В этической обязанности мотив должен быть внутренним; действие должно совершаться потому, что это должное: я должен выплатить свой долг не потому, что другой может принудить меня к этому, а потому, что это правильно.

Baumgarten далее говорит о нарушении закона, соблюдении законов и лицах, которым наносится вред при нарушении законов, или о причиняемом им ущербе.

Закон не терпит ущерба, но нарушается, однако человек может пострадать. В этике ущерба нет, поскольку я никому не наношу ущерба, если исполняю этические обязанности. Но oppositio juris alterius – это ущерб.

Антиномия или противопоставление может иметь место в законах, если они лишь указывают основание обязанности; но когда законы обязывают сами по себе, они не могут противоречить друг другу.

Baumgarten предполагает три принципа, которые принимаются за аксиомы морали:

1) honeste vive,

2) neminem laede,

3) suum cuique tribue.

Первый принцип, honeste vive, может считаться всеобщим принципом этики, поскольку мотив исполнения его обязательности – не принуждение, а внутренняя мотивация.

Honestas означает поведение, которое является почетным, а также свойство человека, который так поступает. Этот принцип гласит: «делай то, что составляет для тебя предмет уважения и почтения».

Все наши обязанности перед самими собой вызывают уважение в наших собственных глазах и одобрение со стороны других. Чужая порочность вызывает ненависть, недостойность – презрение.

Таким образом, согласно этому принципу, следует показать, что человек достоин, так что, если это признано всеми, он заслуживает уважения и признания со стороны всех.

Напротив, противоестественные пороки таковы, что оскорбляют человечество в собственной личности; тот, кто их практикует, недостоин, и если это становится общеизвестным, он будет презираем.

Положительная оценка – это ценность тех действий, которые заслуживают похвалы, которые содержат больше, чем должны. Но эта оценка будет лишь не-недостойной, если речь идет об устранении всего вредного; это честно, но не заслуживает похвалы; это как минимум моральности, поскольку находится на шаг от подлости.

Поэтому очень плохо положение той страны, где честность переоценивается, поскольку, когда ее мало, она ценится еще больше.

Однако те действия, которые являются этическими, содержат больше, чем требует долг. Если, действуя, я делаю только то, что должен, я веду честную жизнь, но не заслуживаю никакой похвалы. Но если я делаю больше, чем должен, это действие достойно уважения и находится в сфере честности.

Следовательно, этот принцип этики возможен.

Два других принципа – neminem laede и suum cuique tribue – могут считаться принципами юридической обязанности, поскольку они относятся к принудительным обязанностям.

Оставить каждому свое означает: ты должен оставить каждому то, что он может потребовать от тебя по принуждению.

Оба принципа могут быть связаны с другим, поскольку, когда я отнимаю у кого-то его собственность, я причиняю ему вред.

Я могу причинить вред кому-то либо бездействием, если не дам ему его, либо действием, если отниму у него его.

Таким образом, я могу отнять у кого-то его собственность отрицательно и положительно. Отрицательная форма важнее, поскольку важнее не отнимать у другого его, чем не давать ему его.

Ущерб основывается, следовательно, на действии, которое противоречит закону другого, поскольку я причиняю вред лицу, которое имеет право требовать от меня что-то необходимое согласно всеобщим законам свободной воли.

В морали законы связаны с чужым счастьем. Ethice obligans respectu aliorum est felicitas aliorum, juridice obligans respectu aliorum est arbitrium aliorum.

Первое условие всякой этической обязанности – чтобы юридическая обязанность была предварительно удовлетворена.

Та обязанность, которая вытекает из права другого, должна быть удовлетворена предварительно, поскольку, если я нахожусь под юридической обязанностью, я не свободен, так как подчинен чужой воле.

Однако, если я хочу исполнить этический долг, тогда я хочу исполнить свободный долг; если я еще не свободен от юридической обязанности, я должен сначала освободиться от нее, исполнив ее, и только потом могу исполнить этический долг.

Многие оставляют свои обязательные обязанности, желая исполнить заслуженные. Так поступает тот, кто, совершив множество несправедливостей и отняв у многих их имущество, в конце концов жертвует свои богатства больнице. Но пронзительный и непреклонный голос торжественно провозглашает, что человек еще не исполнил всего, что обязан был сделать по долгу, и это нельзя обойти, так что такие заслуженные деяния становятся еще большими преступлениями, поскольку они предложены как взятка Высшему Существу для смывания вины. Таким образом, счастье не является главной мотивацией всех обязанностей. Поэтому никто не может сделать меня счастливым против моей воли " , не совершив несправедливости по отношению ко мне. Один из способов принудить другого – навязать ему, как он должен быть счастлив; такова уловка знати по отношению к подданным.

О законодателе.

Следует различать моральный закон и прагматический закон. В первом смысл заключается в намерении, во втором – в действиях. Поэтому власти обязывают к действиям, а не к намерениям. Прагматические законы могут быть даны, это легко проанализировать, но если кто-то может устанавливать моральные законы и повелевать нашими намерениями – которые не в его власти – это требует тщательного рассмотрения. Тот, кто провозглашает, что закон – согласно его воле – обязывает другого, дает закон. Не всегда законодатель является также автором закона; только если законы условны. Если законы практически необходимы, тот, кто их провозглашает – так, чтобы они соответствовали его воле – является лишь законодателем, но не их автором. Нет ни одного существа, даже божественного, которое было бы автором моральных законов, поскольку они происходят не из произвола, а практически необходимы; эти законы не были бы необходимы, если бы могло случиться так, что ложь стала добродетелью. Однако моральные законы могут находиться под законодателем; может существовать существо, обладающее всей силой и властью, чтобы исполнять эти законы, и способное объявить, что этот моральный закон одновременно является законом его воли и обязывает всех действовать согласно ему. Таким образом, это существо – законодатель, но не автор закона. Подобно тому, как Бог не является причиной того, что треугольник имеет три угла.

Дух моральных законов заключается в чувствах, и моральные законы также могут рассматриваться как божественные, поскольку воля Бога соответствует им. Однако моральные законы могут также рассматриваться как прагматические законы Бога, поскольку мы видим только действия, предписанные в законах; моральный закон требует, например, способствовать счастью всех людей, и этого же хочет Бог; действуя согласно моральному закону и творя милосердие с целью, чтобы Бог вознаградил нас за это, я действую не из моральных чувств, а ради вознаграждения от божественной воли. Поскольку человек прагматически удовлетворяет божественный закон, но все же исполняет его, ему обещано великое счастье, так как он сделал то, что хотел Бог, даже если чувство было нечистым. Но Бога интересует только то, чтобы душевный настрой соответствовал морали и, следовательно, его воле, становясь таким образом законом. Действие, совершаемое в соответствии с моралью, есть наибольшее соответствие божественной воле. Таким образом, мы рассматриваем Бога не как прагматического законодателя, а как морального.

О наградах и наказаниях.

Не следует путать praemium in с merces. Praemia бывают либо auctorantia, либо remunerantia. Auctorantia – это те награды, которые являются мотивами для действий, так что действие совершается исключительно ради обещанного вознаграждения; remunerantia – это награды, которые не являются мотивами для действий, совершаемых ради доброго расположения духа, ради чистой морали. Первые – стимулирующие награды, вторые – воздающие. Таким образом, praemia auctorantia не могут быть moralia, тогда как praemia remunerantia могут. Auctorantia прагматичны, а remunerantia моральны. Тот, кто совершает действие ради физического благополучия, то есть исключительно ради ожидаемого вознаграждения, лишен морали в своих aedones и, следовательно, не может ожидать praemia remunerantia, а только auctorantia. Но aedones, совершаемые ради добрых чувств и чистой морали, могут получить praemia remunerantia. Praemia auctorantia – это лишь естественные и предсказуемые последствия; например, здоровье – это praemium auctorans умеренности; но я также могу быть умеренным из моральных побуждений. Так, когда честность проявляется ради выгоды и одобрения, она получает praemium auctorans. Тот, кто действует из моральных побуждений, заслуживает praemium remunerans. Эти praemia больше, чем auctorantia, поскольку в этом случае речь идет о соответствии действия морали, а это – высшее достоинство счастья. Поэтому praemia moralia должны быть больше, чем pragmatica. Praemia moralia обладают добротой. Морально доброжелательный человек заслуживает бесконечной награды и счастья, поскольку всегда готов совершать добрые дела. Нехорошо, если в религии представлены praemia auctorantia и если нужно быть моральным, потому что в будущем будешь вознагражден, ведь ни один человек не может требовать, чтобы Бог вознаградил его и сделал счастливым. Человек может надеяться на награду от Высшего Существа, Которое знает, как возместить ему это; однако эта компенсация не должна быть мотивом его действия. Человек может надеяться быть счастливым, но эта надежда не должна мотивировать его, а лишь утешать. Тот, кто живет морально, может ожидать награды за это, но не должен позволять этому мотивировать себя, поскольку люди не имеют адекватного представления о будущем счастье; никто не знает, в чем состоит то, что провидение тщательно скрывает от нас. Если бы человек знал это счастье, он желал бы достичь его как можно скорее. Но поскольку никто не обладает таким знанием, всегда хочется оставаться здесь как можно дольше, и хотя каждый жаждет этого будущего счастья – которое ценит гораздо больше, чем эту жизнь, полную страданий – также верно, что никто не хочет ускорить свое вступление в него, думая, что еще слишком рано его достигать, и, кроме того, естественно желать больше испытать эту настоящую жизнь, поскольку она может быть познана и ощущена более ясно. Поэтому бесполезно представлять praemia как auctorantia, хотя они должны быть представлены как remunerantia, и этого ожидает каждый человек, ведь моральный закон несет это обещание для субъекта, обладающего добрыми моральными чувствами, даже если ему не разъясняли и не рекомендовали эти praemia remunerantia. Каждый честный человек имеет эту веру, и невозможно быть честным, не ожидая одновременно – по аналогии с физическим миром – что он также будет вознагражден. По той же причине, по которой он верит в добродетель, он верит и в награду.

Merces – это воздаяние, которое можно по праву требовать от кого-то. Не следует путать воздаяние с наградой. Когда кто-то ожидает своего воздаяния, он требует его от другого по долгу. Мы не можем требовать от Бога никакого воздаяния за наши действия, поскольку Ему не важно, сделали ли мы добро, а важно, чтобы мы делали все возможное из того, что обязаны делать. Конечно, если мы не должны ожидать никакого воздаяния от Бога как заслуги, мы можем ожидать praemia gratuita, которые все же можно считать воздаянием, особенно по отношению к другим людям, перед которыми мы совершили добрые дела. Мы можем считать Бога Тем, Кто оплачивает все долги людей, вознаграждая те заслуженные действия, которые совершены ради пользы других и которые мы не были обязаны делать. Таким образом, наши действительно заслуженные действия не являются таковыми по отношению к Богу, а только по отношению к другому человеку. Этот человек имеет столько общего с моим долгом, что не может возместить мне ничего; Бог должен возместить все, ибо, как говорит Евангелие: «Если вы сделали что-то для нуждающихся, вы сделали это для Меня…». Таким образом, человек заслуживает воздаяния от других людей, хотя именно Бог воздает ему. Не следует представлять здесь фантастическую чистоту морали, устраняя все заслуженные действия. Ведь Бог желает счастья всех людей и, конечно, чтобы оно было достигнуто через них самих, и если бы все люди совместно и единодушно стремились к своему счастью, мог бы возникнуть рай в Новой Зеландии. Бог помещает нас на сцену, где мы можем делать друг друга счастливыми, и это зависит только от нас. В том, что люди страдают от бедствий, виноваты они сами. Человек часто терпит нужду, но не по божественной воле. Однако Бог допускает это, чтобы показать людям, что они могли бы избежать этой нужды, помогая друг другу. Бог определил нас помогать друг другу. На этом основан принцип Баумгартена: «Делай то, что принесет тебе наибольшее вознаграждение, даже если это явно противоречит морали». Мотивация отдается на откуп тому, кто предложит больше. Однако правильно было бы сказать: «делай то, что достойно наибольшей награды».

Наказание вообще – это физическое зло, назначаемое кому-то из-за морального зла, которое он совершил. Наказания бывают либо предупредительными, либо возмездными. Предупредительные объявляются, чтобы зло не произошло. Возмездные – потому что зло уже случилось. Таким образом, наказания – это средства предотвращения или искупления зла. Все наказания, исходящие от власти, носят предупредительный характер, служа уроком для самого нарушителя или примером для других. Однако наказания от существа, которое карает действия согласно морали, являются возмездными.

Наказания относятся либо к уголовной справедливости, либо к благоразумию законодателя. Первые – моральные наказания, вторые – прагматические. Моральные наказания назначаются согласно совершенному проступку, являясь следствием морального нарушения. Прагматические назначаются с целью предотвращения проступка, служа средством предупреждения преступления. Баумгартен называет прагматические наказания poenae medicinales. Они бывают correctivae или exemplares. Correctivae применяются для исправления преступника, и это – animadversiones. Exemplares служат примером для других. Все наказания, налагаемые князем и властью, прагматичны и служат для исправления или устрашения. Власть наказывает не потому, что было совершено преступление, а чтобы преступления не совершались. Однако преступник, независимо от этого, заслуживает наказания за содеянное. Эти наказания, которые необходимо вывести из действия, – моральные, poenae vindicativae. Подобно тому, как награда следует за хорошим поступком не для того, чтобы поощрять дальнейшие хорошие поступки, а потому, что поступок был хорошим.

Если сравнить наказания и награды, мы увидим, что ни те, ни другие не должны рассматриваться как мотивы действий. Награды не должны быть мотивом для совершения добрых дел, а наказания – мотивом для отказа от дурных поступков, поскольку в таком случае они порождают низменное состояние духа, indoles abyecta. У тех, кто совершает добрые дела ради награды, это называется indoles mercennaria, а у тех, кто воздерживается от дурных поступков из страха перед наказанием – indoles servilis; обе формируют indoles abyecta. Мотивация должна быть моральной. Мотив совершения доброго дела не должен заключаться в награде, а само действие должно быть вознаграждено, потому что оно хорошее. Точно так же основание для отказа от дурных поступков не должно заключаться в наказаниях, а мы должны воздерживаться от них, потому что они дурны. Награды и наказания – это субъективные мотивы, которые появляются, когда объективные не действуют; они служат лишь для восполнения недостатка морали. Прежде всего, субъекта нужно приучить к морали. В первую очередь, прежде чем подталкивать человека наградами и наказаниями, следует пробудить indoles erecta, необходимо пробудить моральное чувство, чтобы субъект мог быть тронут моральными мотивами, и, главное, следует избегать вспомогательного обращения к субъективным мотивам наказаний и наград. Тот, кто получает награду за добрые дела, снова будет совершать добрые дела не потому, что они добрые, а потому, что они вознаграждаются, а тот, кто наказан за дурной поступок, ненавидит не дурные поступки, а наказания; так что он продолжит совершать дурные поступки, пытаясь хитростью избежать наказаний. Следовательно, нехорошо в религии рекомендовать воздерживаться от дурных поступков из-за мотивации вечного наказания, поскольку в таком случае каждый будет совершать дурные поступки, думая в конце избежать наказаний через внезапное обращение. Награды и наказания могут служить лишь косвенно как средство морального воспитания. Тот, кто совершает добрые дела ради награды и таким образом привыкает к добрым поступкам, возможно, в конце концов станет совершать их, не обращая внимания на награду, а только потому, что они добрые. Тот, кто воздерживается от дурных поступков из-за наказания, привыкает к этому и находит, что лучше отказаться от таких действий. Если алкоголик бросает пить, потому что это вредит ему, он привыкает к этому, так что потом бросит даже без вреда, а просто потому, что считает, что лучше быть умеренно пьющим, чем пьяницей. Награды более соответствуют морали, поскольку, совершая действие, я делаю это потому, что его последствия приятны, и могу любить закон, который обещает мне награду; однако я не могу так же любить закон, который угрожает наказаниями. Любовь – огромная мотивация для действия. Поэтому в религии лучше начинать с наград, чем с наказаний. Тем не менее, наказания должны соответствовать indoles erecta, благородному образу мыслей, а не быть низменными и позорными. Иначе они порождают вялое состояние духа.

«De imputatione».

Всякая импутация есть суждение – вынесенное в соответствии с определёнными практическими законами – о действии, поскольку оно является результатом свободы лица. Следовательно, в импутации мы должны учитывать свободное действие и закон. Мы можем приписывать что-то лицу, не доводя до импутации; например, мы можем приписывать действия безумцу или пьяному, но не можем их импутировать. В импутации действие должно происходить из свободы. Действительно, действия пьяного нельзя ему импутировать, а лишь само опьянение. В импутации должны сочетаться свободное действие и закон. Акт есть свободное действие, подчинённое закону. Оценка акта – это imputatio facti; оценка закона – imputatio legis.

В imputatio facti содержатся momenta facti, то есть различные аспекты акта, составляющие основание импутации. Эти momenta являются elementa fundamenti, компонентами импутативного основания, они суть in facto momenta импутации. Momenta facti не предоставляют никакой импутации, но являются её основанием. Momenta бывают либо essentialia, либо extra essentialia. Momenta essentialia должны быть предварительно собраны; когда все momenta essentialia in facto перечислены, мы получаем species facti, то, что свойственно акту. Extra essentialia facti не являются momenta facti и не принадлежат к species facti. В imputatio facti не должна одновременно присутствовать imputatio legis; например, кто-то мог убить другого, но не совершить убийства. Вопрос, прежде всего, в том, совершено ли действие им. Когда акт должен быть импутирован закону, происходят две одновременные импутации. Imputatio legis состоит в вопросе, находится ли действие под тем или иным практическим законом. Здесь вопрос в том, можно ли импутировать кому-то то, что он должен был сделать в силу закона; например, можно ли импутировать генералу смерть множества врагов, павших на поле боя? Безусловно, смерть – да, но не убийство. Здесь следует учитывать, что, поскольку его действие не было свободным, а принуждённым законом, оно не может быть ему импутировано. Оно может быть импутировано, если речь идёт о свободном действии, но не о действии, предписанном законом, то есть навязанном законом.

Всякая импутация вообще происходит либо in meritum (заслуга), либо in demeritum (вина). Последствия или результаты действия могут быть или не быть импутированы субъекту.

Об импутации последствий.