Читать книгу Носители. Сосуд - Иннокентий Лаженицын - Страница 2

– Что объединяет любовь, ненависть, нежность, жалость, скуку, злость, тоску, печаль? – каждое следующее слово было произнесено мною быстрее предыдущего и неразборчивее. Завершила это перечисление многозначительная пауза. Правый уголок губ приподнялся, пытаясь нарисовать на моем лице улыбку. – Все это чувства, – продолжил я, видя отсутствие интереса к моему актерскому таланту и мастерству, – и это далеко не полный их список. Порой ты даже не можешь объяснить, что конкретно чувствуешь. Тебя просто разрывает на части и бесит все! – последнее слово прозвучало слишком громко и напористо, собеседник дрогнул. – Можно это оправдывать проблемами с психикой, возрастными изменениями или же циклами луны, – загибал я пальцы. – Но все это лишь чувства, – загнутые пальцы распахнулись, выпуская невидимую энергию в сторону молчаливого слушателя. – Иногда они так переплетаются друг с другом, что мы не можем понять, что с нами происходит. – Второй уголок губ достиг уровня первого, улыбка окончательно сформировалась. Мне очень хотелось, чтобы в ней была нотка дьявольщины. – Даже шизофрения и сумасшествие – это лишь обострение каких-либо чувств. Каждый из нас пытался с ними бороться, пытался взять их под контроль, пытался научиться ими управлять. Абсолютно пустая затея. Они живут в нас с самого рождения, возможно, что и до него. – Очередная многозначительная пауза не возымела эффекта. – Никто не задавался этим вопросом, потому полемика тут бесполезна. Вероятно. Да я даже уверен! Порой ты вспоминаешь, какие решения принял, и думаешь: сделай ты другой выбор, все было бы иначе. Может, даже хвалишь себя. «Какой я молодец, поступил именно так, если бы не я, бабушка не перешла бы дорогу и ее сбил грузовик», – очередная пауза. Мне самому было не до конца ясно, в чем смысл этого монолога. Скорее всего, мне просто не хватало общения с людьми, и это была компенсация столь печального пробела в моей нынешней социальной жизни. – Но нет, ничего ты не решал, за тебя решили чувства. Ты марионетка в их руках, ты не способен их контролировать, – продолжил я свое выступление, присев на корточки около своего неблагодарного и молчаливого слушателя. – В своей жизни мне встречались два типа умных людей, ну не то чтобы умных, скорее сообразительных. Первый тип просто отключает сознание и живет чувствами, он понимает, что ничего не может сделать с собой, когда его мозг порождает то или иное чувство. Они быстро влюбляются, сразу лезут в драки, радостно и открыто веселятся, искренне ненавидят – в общем, премилые ребята. Жаль, но век их недолог, сгорают они быстро, чувства просто захватывают их. Когда организм не сопротивляется их влиянию, они, как вирусы, быстро добивают свою жертву, и происходит окукливание, как мы это называем. Это процесс, при котором человек окончательно теряет контроль над своим телом и разумом, можно даже сказать, он умирает, и хозяином его тела становится чувство. Такие куклы опасны для общества, потому что бесконтрольны. Они уже не люди, а чистое чувство, цель которого – наполнить себя силой любым способом. Это не так страшно, если человека поглотила скука, к примеру, а вот если гнев или так знакомая тебе ненависть, – подмигнул я собеседнику. – В итоге таких индивидов, точнее кукол, просто уничтожают. Кстати, очень много хороших музыкантов, и вообще творческих людей, тому яркое подтверждение. Они захлебываются чувствами и совершенно незаметно превращаются в марионеток. Окружающим поначалу это кажется последствием алкоголизма или наркомании, но, как правило, вредные привычки тут ни при чем. Мы их устраняем, и придумывают душещипательную историю о самоубийстве и его творческих муках. – Я встал с корточек. – А вот второй вариант, он более умный. Люди, концентрирующиеся на одном из чувств. Они, конечно, не лишаются полностью и других, но они выбирают доминирующее и питают его. Никогда не задумывался, почему самые противные и ненавидящие всех старушки живут дольше всего? – расхаживал я кругами, не прерывая рассказ, с детства не мог сидеть на одном месте. – Все это тонкий баланс, который они несут в себе. Они могут оправдать себя, когда они в шестнадцать лет со шпаной по подъездам гениталиями терлись. Но двадцатипятилетнюю соседку Любочку, приходящую с молодым человеком в десять вечера, считают проституткой. Они действительно искренне ее ненавидят. Она молода, красива и ходит с кавалером, в то время как бабки всех своих кавалеров уже довели до могилы. Но при этом вечером они с любовью пекут пирожки своим толстым, некрасивым, избалованным, тупым внукам. Которые еще и по-хамски с ними разговаривают. Все ради того, чтобы ненависть полностью не пожрала ее. Конечно, она делает это все неосознанно, но именно такая модель поведения дарует ей долгую жизнь. Как это ни печально, – изобразил я наигранную печаль на лице по поводу жизнестойкости самых неприятных и мерзких бабок в мире.

Мой оппонент, если его можно было так назвать, с трудом улавливал суть всего произнесенного мною. По его лицу ручьем бежал холодный пот, зрачки были сужены от страха. Он был похож на зверька, загнанного в угол хищником, который был сыт и просто игрался со своей добычей. Жесткость не была мне свойственна, просто хотелось пообщаться, но вряд ли он это понимал.

– Знаешь, меня называют своего рода извращенцем из-за вот такого общения с вами. Мои коллеги просто приходят, щелк – и все. Но мне кажется, каждый имеет право на общение в свой последний час. Получить ответы, как и почему они тут оказались. Излить свою душу. Попросить прощения. Поплакаться, в конце концов. Последняя исповедь, она важна, а у меня времени много, потому я всегда готов выслушать. – Мой миролюбивый тон не возымел успеха и не подтолкнул собеседника к общению. – Кстати, многие из моих клиентов гораздо более разговорчивы, чем ты, – с упреком взглянул я на своего молчаливого оппонента. – Иногда мне даже хочется, когда время подходит прощаться, испытать к вам жалость. Но не могу, не умею, не моя это ниша. Ты пойми! – в очередной раз я попробовал привлечь его внимание громким голосом и наигранной театральностью. – Вы же мне как дети, нахожу вас. Взращиваю. Смотрю, как вы живете, как развиваетесь, набираетесь сил. Жду, когда станете посочнее, так сказать. Хотя знаешь, – приложил я палец к губам и поднял глаза вверх, обдумывая мысль, неожиданно сформировавшуюся в голове, – совершенно неожиданно меня озарило. Общение с тобой уже приносит свои плоды. – Улыбка в очередной раз украсила мое лицо. – Появляются новые мысли, умозаключения. Философия моего бытия пополняется. Ты полезен, черт возьми! – моя радость была, конечно же, наигранна. Но мне нравился этот никому не нужный фарс и показуха. – Так вот. Вы мне не как дети, а скорее как гуси, откармливаемые для фуа-гра. Но только не массовым способом, а индивидуальным. Как если бы у каждого гуся был свой диетолог, который точно знал, чем именно кормить его, чтобы печень была как можно больше и вкуснее. Но это не делает мое отношение к вам менее трепетным.

Мой неразговорчивый собеседник никак не мог отойти от шока. Причиной тому был не только страх, но и количество употребленного им алкоголя и, возможно, наркотиков. Мне не нравилось работать с людьми в неадекватном состоянии. Слишком много времени уходило на то, чтобы доказать им, что все это реально.

– Ладно, хватит софистики, перейдем к конкретике. К тебе. Как упоминалось ранее, люблю поговорить. Потому хочу обсудить с тобой, что же это такое вокруг происходит и каким таким расчудесным образом мы с тобой тут встретились. – Я развел руками, охватывая помещение вокруг. – На самом деле у тебя была уйма шансов оказаться в совершенно другом месте, но твои чувства привели тебя ко мне. Точнее сказать, одно из чувств, кстати, ощущаю, как оно в тебе закипает. Оно ведь почти довело дело до конца, а тут появился я. В отличие от тебя, ему известно, чем все это завершится и что уже ничего не поделать. А все потому, что оно оступилось прямо на финишной прямой. Чуть больше осторожности – и не было бы меня тут. Но! Спасибо за такой сюрприз! – развел я руками и натянул максимально очередную улыбку. – Месяц назад обнаружить тебя на такой стадии. Просто сказка. Как правило, годы уходят на такой жирный кусок. Так что у меня своего рода праздник сегодня. – Он был ужасным собеседником, но отличным слушателем, я решил все же дать ему еще какое-то время прийти в себя, надеясь, что шок и стресс поборют тлетворное влияние алкоголя и наркотиков. – Говорят, перед смертью человек видит всю свою жизнь. Глупость! Я ничего не видел, хотя, скорее всего, причина в том, что смерть моя была скорее формальной, нежели реальной. Но в любом случае сведения у меня есть точные – ничего человек подобного не видит. Скорее всего, это просто его воспоминания сами всплывают, тем более если человек прожил хорошую жизнь и ему есть что вспомнить. Но это не про тебя, – похлопал я его по плечу. – Во-первых, ничего хорошего тебе о себе не вспомнить, ну только если последнюю группу детского сада. Во-вторых, ты столько пьешь и употребляешь, – наградил я его укоризненным взглядом. – Я вообще удивлен, как твой мозг еще способен вести хоть какую-то умственную деятельность, не то что помнить, что было неделю назад. Но у тебя сегодня счастливый день. Я с тобою, – еще один ободряющий хлопок опустился на его плечо, – моя миссия – помочь освежить свою память, рассказать, как все было. Ты, наверно, думаешь, что перед тобой добрейшей души человек и филантроп? – его пустые глаза подтверждали мою теорию, думать сейчас он был не способен.

Меня начали одолевать подозрения, что вся моя речь бессмысленна, она проходила мимо его сознания. Никогда не любил, когда мою работу не ценят. Тем более если все это делается исключительно ради того, кто не способен ее оценить. Пришло время более грубых и решительных мер.

Я отвесил две сильные, звонкие пощечины своему невоспитанному клиенту. Порозовевшие щеки и струйка крови из носа сразу сделали его вид более живым, а в глазах забрезжил хоть какой-то свет, дающий надежду на наличие в этой голове хоть каких-то мыслей и инстинктов.

– Ааааа? – простонал он и, свернувшись, насколько позволял его живот, в позу эмбриона, попытался прикрыться от последующих ударов.

– Да когда же тебя уже отпустит? – с досадой смотрел я на него, понимая, что мои побои не возымели успеха. – Что же ты принимал, что тебя даже стазис не отрезвляет? Столько разговоров, и все впустую.

Мой подопечный так и остался сидеть на полу в позе эмбриона, покачиваясь взад и вперед, продолжая стонать что-то нечленораздельное. Понять его, конечно же, можно было. Двадцать минут назад он сидел в кругу своих приближенных и женщин легкого поведения, нюхал кокаин, запивая его элитным алкоголем. А сейчас все его пиршество замерло, и не только его, но и весь ресторан. Посетители за каждым из столов застыли в самых разнообразных позах. Танцующие в центре зала люди выглядели максимально нелепо в своих неестественных позах, при которых в обычной жизни невозможно было бы сохранить равновесие. Пробки шампанского, вместе с пеной застывшие в воздухе, официант с подносом и даже жирные, ленивые мухи, не добавляющие престижа данному заведению – все это выглядело как очень живая картина талантливого художника. А среди всей этой статики только я и мой собеседник были представителями броуновского движения.

Не теряя надежды привести его в адекватное состояние, я схватил его за грудки и поднял с пола, прислонив к стене, ткань пиджака затрещала, но выдержала вес своего владельца.

– Ты рушишь все мои надежды на хороший вечер с интересным общением, – медленно и четко произнес я, старясь заглянуть в его глаза.

– Отпусти, не бей, – пробормотал он, закрывая лицо руками.

Ненависть во мне стала закипать, она все это время спала в предвкушении трапезы, но такое неуважение к моим речам пробудило ее. Мое терпение кончилось. В желании разбить его голову о стену я с силой раздвинул его руки, которыми он прикрывал лицо, и схватил за горло. Мне наконец удалось заглянуть в его глаза. И мне все стало ясно.

– Ах ты ж сволочь! – вырвалось у меня изо рта.

Его взгляд был абсолютно безумен, и виною тому были не алкоголь с наркотиками и даже не шок со страхом. Ненависть взяла над ним верх. Пока я вел светские беседы в своей обычной манере, она полностью подчинила его себе, да еще и так аккуратно. Обычно процесс окукливания сопровождается буйством, агрессией, я впервые столкнулся с такой тихой потерей рассудка.

То ли от удивления, то ли от досады мои руки сами отпустили его, он камнем рухнул на пол.

Клиент перезрел. Питаться таким не стоит. Рискнуть, конечно, можно, но ощущение будет, как будто съел в конце августа огромный, уже пожелтевший, перезрелый огурец: горько, невкусно, но сытость-то даст.

Неожиданно дверь в ресторан резко и громко распахнулась.

– Мне кажется, даже не стоит думать об этом, – услышал я знакомый голос. – Ты же знаешь, что за это наказывают и что куклы должны быть уничтожены на месте?

– Не будь занудой и моралистом, – ответил я, не оборачиваясь, – сам прекрасно знаешь, сколько этих кукол съедается, и никто этого даже не замечает.

Было очень непросто сдерживать себя и общаться нормальным тоном. Ненависть точила меня изнутри, понимая, что сегодня мы оба остались без столь лакомого кусочка. А мозг отказывался обвинить в этом мою любовь к длительным дифирамбам, он предпочел сделать виновником незваного гостя.

– Сколько ты уже держишь их в стазисе? – не обратил он внимания на мою реплику. – Они же две недели бессонницы словят и в днях напрочь потеряются. И кстати, кукол жрут на участке Безразличия Крушина. Честно говоря, мне вообще непонятно, как ему доверили это дело, равноправие – это, конечно, хорошо, но кто вообще надеется на Безразличие?

– Ну разок… – пытался я изобразить жалостливый голос, пропустив мимо ушей его демагогию о равноправии и безразличии.

– Я не закончил, на моем участке никто и никогда не сожрет куклу, причем ради твоего же блага. Ты сам знаешь, что может произойти.

– Да! Да! Да! Я могу сам превратиться в куклу, потому что употребляю уже не чувство как энергию, а чувство как личность, которое идентично тому, что уже есть во мне. У меня не хватит сил удержать их оба, и я сам стану куклой, – продекларировал я заученную фразу из подготовительного курса носителей.

– Видишь, сам все знаешь, а говоришь, я скучный. Тебе вообще повезло, что на этой неделе я дежурю. Был бы на посту Злоба Вакин, он бы тебя еще и подначивал, чтоб посмотреть, как ты лишаешься собственного тела и оказываешься его безмолвным заложником.

– О спасибо тебе, Скука Молибог, кланяюсь в самые ноги, – я демонстративно поклонился. Но он был прав, из-за этого ненависть во мне еще сильнее бесилась.

Мой бывший слушатель, а ныне кукла, так и сидел на полу после падения, продолжая что-то бормотать, периодически дергая руками, как будто отгоняя мух. Сейчас он был в самой безопасной фазе, когда чувство только взяло контроль над телом и нащупывало рычаги управления этим сложным механизмом. Все это было лишь делом времени, итог известен. Через несколько минут этот жалкий человек станет обезумевшим созданием, наделенным нечеловеческой силой, которое подлежит уничтожению без суда и следствия. А это и была моя работа – уничтожать Кукол. Этой не суждено было познать и мига свободы.

Стоя между своим нереализованным источником энергии и коллегой, испортившим мне ужин, я думал о том, что бы сделали мы на месте чувств. Существуя паразитом, запертым в чужом теле, наверно, будешь готов рискнуть всем, лишь бы хоть на пару часов почувствовать свободу.

Понимание того, что мне уже никогда не побывать на месте этого несчастного человека, да и любого другого, успокаивало меня. Пускай в моей жизни после смерти много условностей, ограничений и проблем, но я хотя бы был уверен в своем психологическом здоровье.

– Да что ты ее рассматриваешь-то? – с удивлением перебил ход моих мыслей Скука. – И так время потерял, декларируя свои бессмысленные речи. Сделал бы все полчаса назад и был бы сыт, – он щелкнул пальцами, кукла дернулась, обмякла и застыла навечно.

– Замечательно! – с неким разочарованием подытожил я, глядя на уже мертвое тело моего бывшего собеседника. – Вечер насмарку, питание насмарку, так еще ты пришел и все за меня сделал, уж мог бы подождать, я, может, хоть какое-нибудь удовольствие получил бы от его зачистки.

– Это вряд ли. Не нуди, не твоя тема. Запускай время сам, вдруг получишь хоть какое-то удовольствие, и пойдем уже отсюда, – с легкой ухмылкой ответил он мне.

– Спасибо, премного благодарствую за столь щедрое позволение. – Я максимально демонстративно, показывая свою ненависть к Скуке, щелкнул пальцами. Время начало постепенно разгоняться, набирая свои обороты. Молибог лишь усмехнулся в ответ.

Когда мы подошли к выходу, время окончательно набрало свой ритм. Уже выйдя за дверь, мы услышали встревоженные крики людей, кто-то громко просил вызвать скорую помощь. Все это уже было бесполезно, медики установят смерть, вскрытие покажет остановку сердца. Сплошь и рядом в нашем мире.

– Сигаретку? – предложил Скука, когда мы вышли на улицу.

– Не курю, спасибо.

– Здоровье, что ли, бережешь? Что-то поздно ты задумался. – Он глубоко затянулся. – Знаешь, – выдохнув, продолжил он, – мне всегда было интересно. Как ты, вроде неплохой парень, попался ненависти на крючок? Знаю я тебя, конечно, только по Конторе и редким встречам, но для носителя ненависти ты довольно приятный парень, даже переживаю, что тебя задавят конкуренты.

– Знаешь, Скука, что? – не поворачивая голову в его сторону и смотря вдаль, задал я вопрос.

– Что? – он тоже смотрел вдаль. Солнце медленно уползало за горизонт, накрывая Москву красным закатом, делая тени длинными и похожими на героев фантастических ужастиков.

– Фамилия у тебя дурацкая, Молибог, серьезно, глупее фамилии не встречал. Удачи в отлове Кукол, – попрощался я с ним и пошел в сторону ближайшей станции метро, голодный, уставший, ненавидящий все и вся.

– И тебе хороших выходных, – ответил Скука, напомнив мне, что сегодня пятница. В моей нынешней жизни последний рабочий день не приносил столько радости, как прежде, дни недели вообще не замечались.

Хороший летний вечер еще больше раздражал мою ненависть своей прелестью. Ни она, ни я не могли понять, кого и за что мы ненавидим сейчас. Мы сошлись во мнении, что больше всего сейчас ненавидим Скуку Молибога за его дурацкую фамилию.