Читать книгу Гостеприимство матрицы. Философия, биомедицина, культура - Ирина Аристархова - Страница 5

Я предполагаю, что книга может вызывать конфликты интерпретаций, поэтому позволю себе в порядке дискуссии кратко изложить ее основополагающие концепты. Ирина Аристархова исследует базовые философские понятия матрица и гостеприимство и применяет их как инструменты для анализа эпистемологических оснований эмбриологии, иммунологии, биотехнологии. Она показывает, что матрица-место не абстрактно ни в своем именовании, ни в своей продуктивной работе. Это концептуальная трансформация все того же понятия, которое в течение веков было именем самки, пока не стало местом, откуда все исходит, парадоксальной пустотой откуда все появляется. Значит, есть задача реабилитации матрицы не как абстрактного принудительного, а как конкретного гостеприимного пространства, которое позволяет и обеспечивает становление. Ирина Аристархова предлагает развернутый анализ понятия матрицы в истории метафизики. Так, матрица-матка от Платона до Деррида мыслилась как место-вместилище, предпринимались постоянные усилия этически и этимологически отделить понятие матрицы от связей с материнским. Эта операция имеет свою цену в исключении реальных матерей (матрицид/матереубийство) и замещении их роли гипертрофированым отцом, то есть «отцовской схемой» антропотеологической космологии. Согласно феминистской критике Люс Иригарей, если материнское становится местом, то оно не может быть замечено, и тогда бытие принадлежит отцу согласно его желанию и закону и происходит политическая подмена материнского – властным, конкретного – абстрактным. За матрицей остается только возможность становления из бесформенного. Эта бесформенность приобретает политический смысл в гетеросексуально понятой метафизике, выводящей женское\материнское за пределы политического права. Но при этом неявно сохраняются дополнительные значения матрицы как пластичность, гостеприимство (что признается Деррида), род и дом. Ирина Аристархова видит в этой серии абстракций (феминность, гостеприимство, место, матрица) выхолащивание материнской практики и политическое вытеснение матерей. Если эти понятия вновь обретают конкретный смысл и происхождение, то матрица должна пониматься не как пустота или хаос, но как производство заботы, гостеприимства для других, коммуникации. Тогда материнское понимается не как природная сущность, а как политическая и теоретическая сфера. И это прерывает ту неопределенную бездонность (пустоту), которую европейская метафизика определила для женского/материнского. Задачу прервать нерефлексивность и тавтологию «природа – это ее природа» поставила Люс Иригарей, начав разрабатывать символизацию женского.

Ирина Аристархова отказывается видеть в матрице «уже данное» пространство и возвращает утерянный аспект порождения-кормления. Это позволяет перевести материнское из предмыслительной сферы в дискурсивное и политическое. Пространство и порождение производятся вместе, и мать неотделима от формы, вопреки метафизическому разделению материи и формы. «Материнское надо мыслить в отношении к пространству и материи, а не как пространство и материю», – говорит И. Аристархова, наделяя материнское техническим и процессуальным и тем отрицая материнское, понятое как природное «уже всегда готовое к порождению место» без индивидуации и, соответственно, без политических прав. Порождение происходит не из «ничто», не в пустом месте натурализованного женского тела, а работой конкретных матерей-субъектов. Женщина является уже готовым местом для эмбриона не более, чем мужчина или инкубатор. Вопрос должен ставиться о готовности к гостеприимству и принятию эмбриона, о выборе – взять на себя работу принятия конкретного другого. Беременность для женщин, мужчин, машин – это вопрос гостеприимства и ответственности за принятие решений.

Проблема возникает парадоксальным образом и с другой стороны несмотря на то что абстрагирование матрицы как места имеет следствием исключение матерей, никуда не исчезает идентификация женщины как матери. И это отнимает субъективность у конкретной женщины, назойливо погружая ее в темную тайну материнского. Таким образом, комплекс метафизических диспозиций со всех сторон направлен на исключение женского как политического, то есть имеющего право на собственное высказывание. И эта ситуация запускает метафору «женщина – это место» и таким образом натурализует материнство с последующим некритическим запуском эктогенетических машин (искусственной матки) и мужской беременности только как предоставление места.

Возвращение матрицы в ее конкретной материнской функции является прибавочным захватом смысла, болезненным и иррациональным для прежней модели. Возвращение конкретности материнского полемизирует с абстрактным толкованием матрицы как пространства, соотносимого с понятием «ничто». Матрица это не символическая разметка по типу большого Другого как отцовского языка, это этическое/политическое решение о принятии заботы и кормления. То есть матрица не враждебна, не избавляется от эмбриона, не угрожает хаосом, не действует как дикая неуправляемая стихия, она входит в культуру как материнское означающее, обещая сохранение и поддержку, приглашая к отношениям. Но такое основание для современной культуры вытеснено метафизикой Нового времени вместе с прежним понятием матрицы как беременной матки, то есть вместе с конкретным материнским смыслом, который постепенно был нейтрализован в абстрактном родительстве, а затем локализован в рациональном понимании культуры как запретов и долженствований согласно закону Отца. Таким образом, этические основания новоевропейского субъекта уже были предопределены рядом патриархальных метафизических установок, которые Люс Иригарей определила как фаллогоцентризм. Для феминистской критики матрица становится альтернативой отцовскому символическому пространству. При этом этический смысл матрицы как враждебной переопределяется как гостеприимный.