Читать книгу Календарь с картинками. Повесть о русской Америке - Ирина Атнаева - Страница 4

Сентябрьский длинный день останется в памяти неправдоподобно ярким и солнечным – такая праздничная глянцевая картинка, хотя, в то же время, Анна будет помнить и низкое мрачное небо, и как она мерзла, и что ей хотелось есть, – она постеснялась признаться золовке и терпела до ужина. Но, без поправок на странные причуды памяти, тот день станет последним днем, соединяющим ее с Россией, как будто, качнувшись, в ней резко сместится центр тяжести.

Дальше пошли неприятные будни, связанные с хлопотами о билетах, о квартире, о нужных документах. Начались октябрьские промозглые дни, с неба то сеяло, то лило беспрестанно. Каждый день Анна с утра будила Соню, отвозила ее к Нине Андреевне, и по слякоти шла то к местным чиновникам, то ехала на электричке в Москву.

Вдобавок ко всему, у Сони с холодами и влажностью опять начались приступы астмы, некоторые дни Анна проводила с ней безвылазно дома, ждала, когда ей станет получше. Еще ее тревожило, что Андрей уже дважды звонил Нине Андреевне и просил, чтобы Анна поторопилась. Она не знала, почему он вдруг так занервничал – видимо забыл, как тут тяжело получить нужную бумажку, сколько нужно времени и терпения, не говоря уже о билетах в Америку. «Может он думает, что я просто тяну время по собственной прихоти?», и в душе появлялось легкое раздражение на эгоизм мужа.

Потом было прощание с родственниками: приехали родители, стало тесно и шумно в их однокомнатной квартире, где уже в углу возвышались две большие дорожные сумки. Мама привезла много «необходимых» для Анны вещей: наборы постельного белья, верблюжье одеяло, подушки, ночные рубашки и много «полезного» для маленькой Сони, вплоть до мочалки в виде половины яблока. Начались бесконечные споры о том, что там пригодится и что обязательно нужно взять. Казалось, что весь смысл отъезда для Валентины Павловны состоял в том, как увезти в Америку побольше нужных вещей. Анна даже стала уже раздражаться на мать, но тут увидела грустный сочувствующий взгляд отца, и вдруг поняла, что мама такими хлопотами скрывает свою растерянность перед непонятной близкой разлукой с дочерью и единственной внучкой.

На несколько часов подъехал брат Костя; он один не грустил по поводу отьезда сестры, даже наоборот, радовался без стеснения – он уже спланировал, что если у него не получатся дела с бизнесом, он поедет в Америку к сестре. Посидев у Анны полдня, он сказал, что у него еще дела в Москве, пожелал Анне счастливого пути, поцеловал племянницу и уехал в Москву.

Под занавес устроили совместные посиделки с Ниной Андреевной уже в ее квартире. Последними подъехали Колешко с детьми. Получилось шумно и бестолково, и уже не было времени расстраиваться и переживать, похоже, уже все свыклись с мыслью о близкой разлуке, и теперь просто общались друг с другом, тем более две семьи мало знали друг друга.

Анна вдруг начала сильно волноваться – ей стало казаться невозможным, что они вот так сядут в самолет и улетят в Америку. А вдруг разболеется Соня, или ее не пропустят на таможне, или они опоздают на посадку, или – много чего может еще случиться, совершенно непредвиденного. Волнение с каждым часом усиливалось, и она уже не думала о родных, о их переживаниях, она уже хотела поскорее сесть в самолет и успокоиться. Получилось, что она даже не расстроилась, когда уезжали родители. Позднее она подумала, что мама, наверное, в очередной раз убедилась в ее «черствости» и ей было неприятно и немножко стыдно…

Но Соня не разболелась, и ничего не случилось, и с утра все проснулись очень рано. Дима и Оля везли их в Шереметьево; Нина Андреевна решила не ехать – места в машине оставалось мало из-за больших сумок. Анна отдала ей ключи от квартиры, Нина Андреевна обнялась с Анной и Сонечкой, присели «на дорожку», помолчали несколько секунд, потом Нина Андреевна сказала «Ну, с Богом» и отвернулась, чтобы не видели ее слез; Оля с мужем схватили сумки, Анна взяла за руку Соню, и все они, не оглядываясь, пошли к машине. За окном только светало, природа как будто специально выбрала на прощанье самый неприглядный день: снег с дождем, серое мрачное небо, пронзительный ветер, грязь под ногами и потом из-под колес – в такой день уж точно «хороший хозяин собаку не выгонит на улицу». Вдобавок, был конец 1992 года, все вокруг было в плачевном состоянии, похожем на военное положение, казалось, что жизнь вокруг стекает в черную воронку…

В аэропорту оказалось пустынно и неуютно, единственный на то время международный аэропорт почти не отличался от местных, даже странно было, что тут обслуживают не только своих, которым все сгодится, а и более привередливых жителей зарубежья.

Анне в руки сунули декларацию о «вывозимой валюте и ценностях». Ей было стыдно за свои «ценности», но она послушно записала: «валюта – $37. 00, ценности: кольцо сережки, цепочка, общей стоимостью 350 руб. (все куплено было давно, и стоило даже меньше)». Таможенник пробежал глазами декларацию, презрительно перевел глаза на Анну, но тут, при виде статной Анны, к презрению во взгляде у него добавилась сальность. Это было ужасно, Анна сжала зубы, в висках застучало от волнения, а в голове в унисон зазвучало: «потерпи, потерпи…».

Потом, с тем же взглядом – смесью насмешки над ничтожеством нищей «тетки» и снисходительной оценкой самца, он лениво порылся в ее багаже, отлично зная, что глупо искать контрабанду в ее тряпках. Но желание поиздеваться над красивой молодой женщиной, видимо, развлекало мордастого парня, поэтому он неторопливо перебирал детские вещички, книжки, статуэтки и фотокарточки, потом пошли Анины личные вещи. Тут он ухмыльнулся, глядя в глаза Анне; но, вдруг, боковым зрением заметил, что к нему уже выстроилась очередь других пассажиров, строго отпихнул Анины сумки и официальным строгим голосом «человека на страже закона» сказал: «Проходите».

Анна не ожидала, что им не дадут шанса попрощаться с провожающими, пришлось только помахать им рукой, те помахали в ответ, что-то крикнули, типа: «счастливого пути», и их не стало видно за все пребывающей толпой пассажиров.

Дальше, уже в отстойнике – в темной душной комнате, они с Соней долго сидели и ждали, когда все пассажиры пройдут таможню. Ожидание превратилось в бесконечность, казалось, что все уже зашли в комнату, но их все равно держали. Анна после унизительного осмотра не могла успокоиться, у нее опять пропала надежда, что они все-таки улетят. Казалось, что в любой момент зайдет кто-то из тех мордастых в форме и скажет, издевательски улыбаясь: «Ну, все поиграли, потешились, а теперь марш по домам и живите, как все нормальные российские граждане, нечего вам по Америкам разъезжать».

Скоро стало заметно, что не одна Анна нервничает: люди то и дело тревожно оглядывались назад, тихонечко взволнованно переговариваясь друг с другом. Минуты тянулись, в комнате было душно и тесно, большинство людей стояло, переминаясь с ноги на ногу, но их упорно держали, не обьясняя причин задержки. Скоро даже совсем безразличным к неудобствам и унижениям стало тревожно, но все безропотно ждали – в такой ситуации никто не осмеливался устроить скандал.

Как выяснилось вскоре: какая-то бабка решила вывезти щенка без необходимого пропуска. Ей не разрешали, но она, несмотря на преклонный возраст, оказалась несгибаемой, да вдобавок не лишенная актерских задатков. Она падала на колени (в ее то возрасте), рыдала в голос, воздевала руки к небесам – сначала умоляла сжалиться над ней бедной, потом, видя, что равнодушных чиновников сочувствием не пробить, попыталась угрожать позвонить и пожаловаться важному лицу, но, почувствовав, что угрозы только разозлили ее мучителей, опять залилась слезами.

Концерт с бабкой продолжался довольно долго. Люди в отстойнике, узнав, в чем дело, готовы были ринуться на помощь таможенникам и растерзать бедную «мученицу». В конце концов кому-то из таможенников удалось выдавить упрямую старуху вместе с щенком в зал ожидания и заявить ей, что самолет летит без нее. После этого бравая бабка мгновенно перестала рыдать, передала бедного скулящего щенка кому-то из провожающих, и, как ни в чем не бывало, прошла в отстойник. Все смотрели на нее с любопытством и злобой, но ей, похоже, дела не было до других, она стояла с уверенным и независимым видом и смотрела поверх всех.

Наконец-то их повезли к самолету. Но, похоже, кому-то нужно было, чтобы Анна надолго запомнила момент прощания с родной страной. (Может, для того, чтобы у нее не оставалось никаких радужных иллюзий). Когда пассажиров стали запускать в самолет, Анну с маленькой Соней провели в самый первый ряд – там, где места для пассажиров с детьми. Не успела Анна перевести дух (слава Богу, уже в самолете) и усадить Соню к окошку, как к ужасу своему увидела, что скандальная бабка занимает сидение рядом с ней. Она чуть не расплакалась, нервы ее были на пределе: ей предстояло опять смириться с обстоятельствами и покорно терпеть рядом с собой эту старую склочницу весь полет.

И как она оказалась права. Бабка, представившись Идой Борисовной, попортила ей крови, пусть и косвенно. И не только ей одной. Бедные – бедные стюардессы, кто привык на таких рейсах слегка надменно относиться к соотечественникам – они забегали перед вредной бабкой, с трудом скрывая злость и раздражение.

Как самой Анне не было неприятно сидеть рядом с самодуркой, чем-то похожей на жабу из детской книжки, но порой было занятно смотреть, как та ловко вертит экипажем. Ну, вылитая щедринская барыня со своими дворовыми. Нажимает кнопку над головой, подбегает стюардесса с дежурной улыбкой, и начинается: «Вы знаете, милая, тут дует непереносимо, сделайте что-нибудь, ну дайте хотя бы одеяло», через несколько минут: «Заберите одеяло, стало очень жарко и душно»; потом: «Принесите мне, пожалуйста, минералки», следующее: «Я просила минералки, а вы мне принесли воду, принесите минералки», «Нет, эта сладкая, я хочу простую, без сахара», «Мне что-то опять холодно, принесите одеяло», – и так бесконечно, с перерывами на сон. В это время весь самолет старался не шуметь, чтобы не побеспокоить драгоценный сон Иды Борисовны.

Впрочем, иногда той, похоже, самой надоедало мучить бедных стюардесс, и она вполне дружелюбно заводила беседу с Анной – расспрашивала ее, но больше рассказывала о себе, о сыне, к которому она летела, о его успехах в новой стране, о его семье и т. д. В такие минуты Анна понимала, что бабка психически нормальный, довольно умный человек, а с персоналом Аэрофлота она просто «дурит» – то ли в отместку, что ей не дали провезти щенка, то ли просто от скуки – тринадцать часов довольно долгий перелет, особенно для эконом класса.

За всем этим бесконечным спектаклем Анна так и не смогла подготовить себя к встрече с Америкой и с Андреем. Раньше ей казалось, что за долгие неспешные часы в самолете она наконец-то успокоится и обдумает те важные думы, которые за суетой и тревогой предотъездных дней она гнала от себя, – думы на тему «прощание с родиной» и «здравствуй, новая жизнь». Она сознательно откладывала их на полет, чтобы уже ничто ее не отвлекало – ей хотелось не спеша привести в порядок, подвести фундамент под жизненно важный поступок – переезд в другую страну. Имеют ли они с Андреем право решать судьбу маленькой дочери: лишить ее бабушек и дедушек, родного языка, привычного менталитета и культуры. О будущем она не думала – ей казалось, что там, в Америке, все сразу будет чудесно, иначе и быть не могло. Ведь главная трудность – добраться до страны, и она преуспела в главном – через несколько часов они приземлятся в Калифорнии.

Но из-за скандальной соседки глубоких мыслей не получилось, все скомкалось и сложилось впечатление, что они просто долго сидят в самолете, летящем неважно куда. Единственное чудесное, что осталось в памяти – это ощущение сюрреализма, когда долгое время в иллюминаторах с одной стороны самолета было по дневному светло, а в окошках напротив наступила глубокая ночь.

В перерывах, когда Ида Борисовна наконец-то засыпала, оживала Соня, она начинала задавать Анне многочисленные вопросы: о тетях – стюардессах, об Америке, о папе – она соскучилась по нему и, похоже, сильно волновалась, так, что ни на минуту не заснула. Бабка ее с самого начала сильно испугала, поэтому она со строгим видом смотрела в окошко, хотя там ничего, кроме белесой туманности, не было видно, и поворачивалась к Анне в полоборота, стараясь не смотреть на злую некрасивую старуху.

Наконец самолет пошел на посадку, и Анна с Соней прилипли к иллюминатору: сначала за окошком стало белым-бело от облаков, а потом неожиданно ярко прорезалась синева океана, скоро она сменилась видом каких-то странных водоемов, почему-то часть из них отливала снежной белизной, потом – опять, совсем близко, волнистая синь океана, и скоро замелькали деревья, полоса воды побоку, и колеса самолета коснулись земли.

Анна принялась поспешно натягивать на Соню теплую курточку, на что Ида Борисовна со знанием дела сказала: «Да не кутайте вы ее». Анна почувствовала себя неловко, но потом вспомнила, что в Калифорнии должно быть тепло, так что кое-как запихнула ненужные теплые вещички в сумочку, и они встали между рядов, с волнением Колумба готовясь ступить на новую землю.

Их пригласили на выход и стюардесса вежливо сказала им: «Всего хорошего», и они вроде бы вышли из самолета, но вместо привычного трапа вдруг очутились в довольно узком коридоре, и Анна поняла, что нужно идти по нему вперед, не останавливаясь – сзади них шли уже другие пассажиры. Она крепко схватила Соню за руку и уверенно пошла вперед, как будто она всю жизнь пользовалась при выходе из самолета только таким путем.

Дальше память сохранила только рваные яркие куски, как вспышки на фоне черной ленты давно отснятого фильма. Вот Соня вдруг тоненько завизжала, Анна обернулась на нее и увидела, что та смотрит наверх, а там, за стеклом, на втором этаже стоит Андрей и машет им рукой и строит смешные рожицы. Потом Анна помнит себя в обьятиях мужа, помнит состояние вдруг нахлынувшей слабости, как от внезапно вспыхнущего в памяти родного запаха у нее внутри что-то оборвалась и закружилась голова. Но Соня тянула Андрея, и он разжал обьятия, повернулся к дочке и, смеясь, подхватил ее на руки. Потом они ехали втроем на машине по странной дороге в несколько рядов, и было ощущение автогонок на стадионе – все машины ехали на одинаково быстрой скорости и как бы привязанные друг к другу невидимыми веревочками. Потом вдруг сбоку от дороги на фоне лилового заката появились стильные высокие здания необычной формы – Анна не удивилась бы, если в тот момент Андрей сказал бы ей, что они на другой планете – так все было непохоже на мрачную холодную Россию.

Дальше пошли разноцветные, похожие на игрушечные одно-двухэтажные домики среди щедрой зелени, что немножко напоминало их дачу в разгар лета, только дома были большие и ухоженные, с дорогами и красивыми машинами, так, что все казалось увеличенным макетом нереальной жизни. «Ведь уже ноябрь», удивилась про себя Анна: «Так не должно быть».

Но, сюрпризы самого удивительного в жизни дня еще не закончились… Они остановились около одного из домов: – Вот и приехали, – сказал Андрей, – только постарайся ничему не удивляться.

Хорошо, что он предупредил. Они зашли в дверь и от порога на них дохнуло спертым воздухом, залаяла собака и задребежжал мужской голос: «Shut up, Декси».

Они прошли в большую комнату с буфетом и овальным столом. Бардак в комнате был необычайный: громозкий буфет как будто специально припорошили слоем пыли, стекла лоснились от отпечатков пальцев, так, что не видно было, что там – за стеклом, по углам были «забыты» какие-то не принадлежащие этой комнате вещи, на грязном полу клочками лежала собачья шерсть. Однако стол был относительно чистый, похоже, что незадолго до их прихода с него смели все в углы комнаты.

За столом сидели очень полная женщина лет пятидесяти с широким отекшим лицом без шеи и мрачный костлявый старик. Оказалось, это и были знакомые Анне по письмам мужа Галина и Николай Митрохины. Тут же крутился облезший грязный пес со слюнявой мордой. Они познакомились. Галина с трудом подняла свое грузное тело и принялась накрывать на стол, а Андрей провел Анну и Соню наверх по крутой лестнице, туда, где им предстояло теперь жить.

Наверху находились две небольших спальни распашонкой и ванная, все было достроено гораздо позже, скорее всего, раньше тут был просто чердак. В комнатах, обставленных немногочисленной разномастной мебелью оказалось чисто. Ветхость обстановки не бросалась в глаза, наоборот, Анне показалось, что им предстоит жить в шикарном месте, получше чем их маленькая квартирка в Коломне. В каждой спальне стояло по телевизору с дистанционным управлением; в России такие новшества имели только избранные семьи, и обычно пульт держали завернутым в полиэтилен, чтобы не истерся. А тут пульты просто валялись на покрытом бежевым бобриком полу. Анна вопросительно посмотрела на Андрея, указывая на телевизоры. Он понял, чему она удивилась и сказал: – Не волнуйся, это их старые, у них самих более современные. И, вообще, многое тебе поначалу покажется странным и абсурдным, но ты скоро привыкнешь.

Внизу послышался стук в дверь и вслед за стуком собачий лай и голос Николая: «Shut up, Декси». Принесли пиццу, – сообщил Андрей, и они все трое поспешили вниз.

Стол накрыт был, мягко говоря, оригинально: бумажные одноразовые тарелки с блеклым узорчиком по краям, бумажные салфетки, но рядом с тарелками лежали солидные серебряные приборы и гордо возвышались хрустальные бокалы. А посреди стола – две большие коробки с пиццей. Галина стала извиняться за бумажные тарелки, за такой «демократичный» прием гостей, Анна в ответ стала уверять, что все в порядке, она как раз и любит, чтобы было попроще. Андрей молчал во время их обмена любезностями, а уже после, когда остались вдвоем, на упрек Анны, что он ее никак не поддерживал, он искренне удивился: «Неужели ты не поняла, что со стороны Гали был просто обыкновенный набор положенных „извинений“, и ей совершенно безразлично, как ты будешь реагировать, вернее она знает, что ты тоже произнесешь ответный набор любезностей. Но, даже если бы ты сказала, что привыкла только к парадному приему, ничего бы не изменилось».

Но Анна действительно относилась ко всему серьезно, ей хотелось понравиться в тот первый день, поэтому она старалась быть милой и интересной. Она ожидала расспросов о России, о последних новостях, о настроениях народа. Но говорили в основном о пицце: кто какую любит, о вине, и уж совсем о ненужном и неважном. Анна поначалу старалась повернуть разговор на Россию, но в ответ услышала вежливое: «о да, это интересно», и опять разговор поплыл по мелочам. Самое интересное, что и Андрей говорил в таком же ключе: о передачах о природе по общественному каналу, о разнице между непонятных ей Merlot и Cabernet, о каком-то особенном цветке в саду и о недавно прошедших пожарах. Вернее, говорила в основном Галина, Андрей поддакивал, а Николай (Галина звала его Ники) только раздражался на Галю, и время от времени вставлял что-нибудь поперек ей, на что Галина делала заговорщески-покорную гримасу, которая означала: «мы все понимаем, что Ники не в настроении», чем еще больше раздражала последнего. Сонечка сидела тихо, ела пиццу и пила «соду» из банки. Галина пару раз сказала, что Соня «очень мила», но никаких разговоров с ней не заводила, а Ники как будто совсем ее не заметил.

Видно было, что ему нехорошо, он с трудом проглотил кусок пиццы, хлебнул пива из бутылки и закашлялся. После приступа кашля он совсем ослаб, поднялся из-за стола, пошатнулся и сказал: – Вы продолжайте без меня, а я пойду полежу. Андрей поднялся и предложил проводить его до комнаты, но Ники буркнул недовольно, что он «о' кей», позвал собаку и зашаркал по коридору. Галина театрально громко вздохнула и сказала: «Он сегодня молодец, хорошо поел, мне кажется ему лучше, не правда ли, Андрей», на что Андрей опять согласно кивнул.

Скоро и Галина поднялась из-за стола, сказала, что Анне и Соне нужно отдохнуть с дороги, а она пойдет посмотрит «телевизию». Сонечка действительно уже засыпала за столом, да и Анне хватило впечатлений на сегодняшний день, ей хотелось остаться вдвоем с Андреем. Когда они поднялись наверх, уложили Сонечку на диван и Андрей уже уверенно обнял Анну, она отпрянула и сказала: «Ты что, там же Галина еще не спит». Андрей громко рассмеялся и сказал: «Догадайся, что сейчас делает Галина?», – и сам же ответил: «Лежит перед телевизором, а рядом с ней пицца – та, которую мы даже не открыли и пузатая бутылка вина. Она – пьяница и обжора, я же писал тебе, еще необыкновенная грязнуля и неряха, но, в принципе, неплохой человек. Для нее сейчас началось ее любимое время – в одиночестве, с вином и любимой едой, с телевизией и грязным Декси под боком». И он уверенно привлек к себе Анну.