Читать книгу Календарь с картинками. Повесть о русской Америке - Ирина Атнаева - Страница 6

Скучный дождливый январь, при всей своей монотонности принес очередные тревоги. По всем правилам, где-то в середине января им должно было прийти разрешение на работу. Но январь подходил к концу, а заветных карточек все не было. Даже с учетом неповоротливости и бестолковости эмиграционных служб сроки уже превышали допустимые. Они убеждали себя, что попали под праздники, – в декабре, как им обьяснили, деловая жизнь в стране замедляется, а там – пока раскачаются, тоже время возьмет. Особенно страдал Андрей, он весь месяц сидел дома, даже работы «под столом» не было из-за дождей, и вынужденное безделье на фоне недавних неприятных событий вгоняло его в тоскливое оцепенение, он храбрился и пытался рисовать, но чаще просто тупо смотрел в окно.

Вдобавок, им вдруг пришел огромный счет за телефон: на праздники они позвонили родителям с поздравлениями и проговорили дольше обычного. Денег не было, пришлось занять у Толи двести долларов, с открытым сроком отдачи. По вечерам все чаще они оставались дома из-за непогоды и безденежья – Галине на радость. Замечая, как мучается муж, Анна старалась подбодрить Андрея, хотя у самой на душе было муторно и тревожно. Главное, – у нее опять возникло в уголке сознания предвидение, что карточки не придут вообще, что в их случае произошел какой-то сбой: то ли INS не получила их бумаги, то ли долгожданный конверт случайно затерялся в пути, то ли еще по какой причине. С каждым днем Анна утверждалась в своем знании все больше. Она даже придумала под свое мистическое предчувствие логичное объяснение – из-за всей истории с Лорен не могло быть для их дела счастливого пути.

Предчувствие не подвело ее и в этот раз: январь закончился, прошел февраль, март, а разрешения на работу все не шло. Анна каждый день с утра вставала с надеждой, что вот сегодня чудо случится, и карточки окажутся в почтовом ящике; до двух часов – когда приходил почтальон, она старательно выполняла все свои обязанности, стараясь не думать о почте, и сдерживала себя, чтобы уже после полудня не начать проверять почтовый ящик, и только в два часа разрешала себе пойти за почтой.

Заветного письма в почте не было, и тут же наигранно – оптимистичный настрой покидал ее, настроение резко портилось, хотелось, чтобы день поскорее закончился, так, чтобы завтра с утра опять ждать почту. Это было похоже на психоз, когда весь смысл дня замыкался на ожидании почтальона. При этом нельзя было показывать свои настроения никому, тем более, Андрею, – Анна была уверена, что он переживает свой почтовый психоз.

Хорошо еще, что в начале февраля опять установилась солнечная погода, и Андрею перепала небольшая работа на стройке. Он уезжал рано утром и возвращался затемно, усталый, честно отработав свои шесть долларов в час. Если бы ему год назад сказали, что он будет рад весь день рыть траншею за минимальную зарплату, то он бы первый посмеялся милой шутке. Но жизнь (в насмешку? в наказание?) мало считается с нашим эго и корректирует планы на свой манер, – порой так и тянет возмутиться и спросить недоуменно «за что?».

Для Анны февраль принес новые сюрпризы. Ники вдруг резко поплошало.

До этого, совсем недавно, складывалось впечатление, что он выкарабкивается из болезни, по крайней мере, опухоль на спине действительно стала размягчаться. Ники теперь с нетерпением каждое утро ждал Анну – наверное, с таким же нетерпением, как она ждала почтальона, – но Анна, в отличие от почтальона, несла ему радостную весть. Он смешно делал вид, что даже не думает о злополучном наросте, и только выдержав обычный утренний обмен приветствиями, быстренько съев завтрак, вдруг как бы вспоминал о шишке и небрежно произносил, придав голосу насмешливую интонацию: – Ну, как там поживает моя «подруга» на спине?

И начиналась торжественная проверка опухоли: Ники поворачивался спиной и высоко задирал несвежую майку, Анна, стараясь не вдыхать парной запах немытого тела, надевала резиновые перчатки и обстоятельно щупала «подругу» со всех сторон. Иногда, чтобы сделать больному приятное, она опережала его и сама предлагала осмотреть шишку. И тут же видела в ответ благодарный взгляд старика.

Довольно долго, где-то месяца полтора она не видела в опухоли никакой разницы: та же шишка – твердая, крепкая, большая и неестественно неприятная. Чтобы не расстраивать больного, Анна всякий раз старалась говорить что-нибудь утешительно – обнадеживающее: «кажется, немножко помягче», «похоже, слегка уменьшилась» и все в таком же духе, шаблонное и заметно фальшивое. Но Ники фальшь не замечал, скорее, был даже рад, что Анна, в отличие от докторов, говорит обтекаемо и оптимистично. Со временем Анна уже не старалась находить новые слова, а говорила каждый день заученными фразами, приправив их заботливым тоном.

Но однажды ей показалось, что, действительно, до мелочей знакомый нарост вдруг как бы потерял упругость, она даже совсем искренне воскликнула: – Погоди, погоди, мне кажется, что она стала мягче.

И, хотя она говорила ту же фразу уже не раз, Ники по ее тону понял, что на этот раз она действительно говорит правду. Он попросил Анну еще тщательнее прощупать, потом сам посмотрел на спину в принесенное зеркало, и ему, конечно, тоже показалось, что опухоль стала меньше, хотя речь шла только об размягчении.

День для Ники получился счастливый; Анна видела по мимолетному блеску в глазах, что он постоянно мысленно возвращается к приятной новости, и ему хочется говорить о ней с Анной, но он не решается, чтобы не выглядеть в ее глазах таким радостным от проснувшейся вдруг надежды. Анна в тот день постаралась подольше посидеть у него в комнате, а к концу дня предложила сама еще раз осмотреть шишку, что стало для Ники большим подарком.

Как только хлопнула входная дверь, – Галина пришла с работы, в унисон собачьему лаю зазвучал требовательный голос больного, он звал, чтобы жена срочно зашла к нему в комнату. В тот вечер, уже после delivery, Галина позвонила Анне раньше обычного, и начала разговор о радостной вести еще довольно трезвым голосом, не забывая, однако, прикладываться к бутылке во время разговора. Она соообщила Анне, что она сама трогала tumor Ники и уверена, что он стал мягче; дальше, уже по мере опьянения пошли ее обычные разглагольствования о том, как бы им устроить жизнь Ники более удобной и радостной.

С того дня Ники буквально ожил. Он теперь не проводил весь день в своей спальне, а стал выходить на кухню к Анне или в столовую, посидеть у окна. Оттуда открывался замечательный вид на сад с огромным лимонным деревом, увешанным сотней зеленых и желтых, никому не нужных плодов. Вечноцветущее дерево привлекало колибри, и создавалось впечатление райской картинки, когда прямо под носом за стеклом крохотные птички живописно зависали над беленьким цветком…

Дальше больше: Ники отважился выйти в сад под присмотром Анны – впервые за долгое время он дышал свежим воздухом. С непривычки от избытка кислорода у него закружилась голова, и Анне пришлось завести его, совсем ослабшего, в дом. Но на следующий день он опять попросил вывести его и, постепенно, стал выходить и сам, когда не было дождей. В связи с прогулками у него появился аппетит, и он просил Галину заказать ему любимое печенье в delivery или что-нибудь особенное в ресторане. Около кровати вдруг появилась Библия, и судя по закладкам, он регулярно ее читал. Для Анны его религиозный настрой явился неожиданностью: в доме Митрохиных не было намека на религиозность ни во внешних проявлениях, ни в разговорах – Галина даже в сильном опьянении, когда говорила бесконтрольно, никогда не упоминала ни походы в церковь, ни праздники, ни своего отношения к религии и вере…

Но, к концу февраля Никина бодрость как-то незаметно стала сходить на нет: сначала он перестал спускаться в сад, оправдывая свое нежелание, вернее немочь, то дождями, то ленью, потом все реже стал выходить из спальни, и так получилось, что совсем скоро он опять залег у телевизора; Библия у кровати за ненадобностью припорошилась слоем пыли. Он по-прежнему ждал с нетерпением Анну и оживлялся после осмотра шишки – она становилась все мягче на ощупь, но уже утомлялся ее долгим присутствием, и стал жаловаться на боль под ребрами.

Наступил день, когда он попросил Анну проводить его до «уборной». Она помогла ему подняться с кровати, и тихонько повела его под руку – его легкое тело почти повисло на ней, и видно было, что движение причиняет ему боль, так, что он непроизвольно постанывал. Анна впервые видела его таким откровенно немощным и в голове промелькнуло: «Он умрет». К своему удивлению, она не ощутила при этой мысли ни ужаса, ни жалости к больному, как будто давно знала, что он не выздоровеет, и подсознательно готовила себя к такому исходу. Испугало другое – эгоистичная мысль, что ее попросят убирать за Ники, и мысль эта была чудовищно неприятна, – в голове эмоционально вспыхнуло: «Нет, я не могу это делать, я не согласна, ни за какие деньги..».

Вечером Анна с нетерением ждала мужа, чтобы с ним поделиться своими страхами. Она опять очутилась в безвыходной ситуации, хорошо, хоть теперь она не была совсем одна перед очередными проблемами – у нее был рядом муж – ее опора и защита. Она верила, что он сумеет найти выход – даже если выхода не будет.

Но Ники опередил ее страхи. Он уже совсем измучился от болей, а сегодняшняя немощь явно свидетельствовала о том, что притворяться дальше нет никакого смысла – ему явно нужна медицинская помощь. Поэтому он с трудом дождался прихода Галины и стал кричать, чтобы она немедленно зашла к нему. Спустя час у Анны зазвенел телефон, звонила Галина (кто еще!): она рассказала Анне, что Ники «что-то приболел» и хочет показаться доктору. Ей кажется, что у него просто «плохой день», но если он просит, то она завтра будет звонить его доктору.

«Плохой день» обернулся большими переменами для всех, – такой ужасной развязки никто не ожидал, меньше всех сам Ники. После обследований оказалось, что метастазы у него уже задели печень и почки – отсюда и сильные боли. Доктор сказал – оказывается, в Америке от больных не скрывают, что жить Ники осталось несколько месяцев и ему отныне нужен профессиональный уход. Предложил лечь в хоспис, но Ники вдруг заупрямился и заявил, что умирать будет дома. Из всех ужасных новостей именно слова о хосписе вызвали в нем панический страх и неприятие. Доктор не стал настаивать, миролюбиво согласился, что «дома и стены помогают», и он, безусловно, понимает Ники, и они постараются устроить так, чтобы дома он чувствовал себя по мере возможности, комфортно.

Все это Анна узнала позже, от Галины.

Пока Ники был у доктора, Анна решила немножко убраться у него в комнате. Она вытерла пыль, проветрила комнату, и уже собралась подмести пол, как увидела рядом с кроватью большую кастрюлю с грязной водой. Ее чуть не вырвало от отвращения – она поняла, что Галина перед походом к врачу мыла ноги Ники в этой кастрюле – обычной кастрюле, в которой Анна варила борщи, – видимо, взяла первую попавшуюся. Пришлось, превознемогая брезгливость, вылить вонючую воду и выбросить кастрюлю в мусорный бак. Впрочем, где гарантия, что и остальная посуда использовалась только по назначению? Брезгливые картинки так и лезли в голову, но Анна, наученная опытом, не позволила себе думать о странностях Митрохиных в связи с очередным сюрпризом, быстренько подмела комнату, вымыла липкие тумбочку и столик, принесла салфетки, взяла Библию и пошла с ней на кухню. Там она открыла Новый Завет и стала с интересом читать удивительные вещи.

Дома в России они тоже обзавелись Библией несколько лет назад, – стало модно и относительно доступно, но Анна так и не открыла ее, как-то руки не дошли: все казалось, что для чтения такой книги нужен специальный настрой, а так, между делом, в суете, лучше не стоит. Но суета житейская не прекращалась, и великая книга осталась нераскрытой. И сейчас Анна с удивлением читала совсем простые по форме притчи и удивлялась их удивительно глубокой и доступной морали.

Она успела прочитать все Евангелие от Матвея, когда услышала, что открылась входная дверь – как обычно, залаял Декси (на этот раз от радости) – значит, вернулись Митрохины. Ники прошел сразу в свою комнату, а Галина заглянула в кухню, сказала Анне, что они были у доктора, и она позвонит Анне позже и раскажет обо всем, а сейчас она очень устала и ей нужно прилечь (понимай – заказать delivery). Анна поставила разогревать обед, заглянула к Ники, но тот уже спал, измучившись непосильно тяжелым для него днем.

Совсем скоро послышался знакомый стук в дверь, Галина закричала обычное «cоme in», опять залаял Декси, уже злобно, – уклады не меняются – это опять принесли для Галины традиционный продуктово – винный набор. Анна поспешила уйти к себе наверх, чтобы не сталкиваться со смущенной хозяйкой дома.

Они успели только пообедать с Соней, как затрезвонил телефон, Галина – уже «отдохнувшая», начала свое обычное: «Ну как вы..», и не слушая ответа Анны рассказала обо всем, что произошло у доктора, и какие теперь грядут для всех «нас» изменения. Во – первых, Ники от болей прописали морфин, и нужно им с Анной следить, чтобы больной не потреблял его бесконтрольно, давать ему только допустимую дозу. Во-вторых, раз в неделю будет приезжатъ nurse и осматривать его. В-третьих, каждый день будет приезжать специально обученный человек (Анна не запомнила, как он называется) и будет мыть Ники. На фоне шокирующих известий, последняя новость невольно обрадовала Анну: она вздохнула облегченно – слава Богу, ей не придется убирать за Ники. И мысли тут же переключились на Ники: в голове не укладывалось, как он, пусть больной и немощный – уже обречен на скорое небытие. А как же его разум, его своеобразные философские размышления, его привычки и раздражение на мир, куда это уйдет? Странно и страшно. Анна продолжала слушать Галину, поражаясь ее хладнокровию, совсем забыв, что та уже достаточно пьяна. Как ни странно, но деловитый тон собеседницы помог Анне справиться с первым шоком, скоро ее мысли повернулись в практическую плоскость: по крайней мере у Ники появится провессиональный уход, он избавится от невыносимой боли и наконец-то будет в чистоте.

Галина добавила, что завтра для Ники привезут специальную кровать и (тут она замялась), – может ли Анна немножко подмести в комнате: «А то, сами знаете, что он нехорошо себя чувствует, не может убирать за собой и там не очень чисто». Анна уже привыкла к таким обтекаемо-странным оборотам в речи Галины, она знала, что Галина начинает так уклончиво говорить, когда ей неловко. Анне самой стало неловко и она поспешно согласилась «немножко навести порядок» у Ники, тем более, что она уже сегодня прибиралась в его комнате.

На удивление Анны, изменения случились уже на следующий день: с утра начались звонки: от поставщиков новой кровати, из агенства по обслуге больного и от nurse. Пришлось Анне принимать все звонки и как-то обьясняться. В результате кровать привезли и разместили в центре комнаты, застелили чистым бельем, Ники помыли, установили ему катетер, обьяснили Анне, как управлять кроватью, какие давать таблетки и в каком количестве. Ники уже был под действием наркотика, поэтому безразлично относился ко всем изменениям, видимо, отдыхая от изнурительной боли.

Дождливый март перешел незаметно в апрель, и тут «почтовый психоз» вступил в стадию паники: обманывать себя дальше становилось невозможным, пришлось согласиться с фактом, что разрешение на работу уже не придет. Такого случая не было ни с кем из знакомых. Андрей был готов делать любую работу, но без заветной карточки никто его не мог нанять: иногда соотечественники давали кое-какую работу за cash, в обход закона, но и они боялись нарваться на неприятности.

Помимо неустроенности с работой над их дальнейшей судьбой зависли еще два очень неприятных момента: то, что Ники, как не отгоняй от себя эту чудовищную мысль, доживал последние месяцы (недели, дни?), и с его смертью договор с Галиной заканчивался – значит, ни жилья, ни денег совсем в скором будущем. А главное, в мае заканчивался для Андрея срок подачи документов на green card, после чего он автоматически становился «нелегалом». Без сомнения, глупо было надеяться на желанное «а вдруг завтра», нужно было действовать. Но как? Никто не знал, никто не мог подсказать. Дозвониться в эммиграционные службы не представлялось реальным – INS было одной из немногих организаций в Америке, которые не считали своих клиентов людьми, достойными внимания и участия.

Ничего другого не оставалось, пришлось Андрею ехать самому в то таинственное заведение, что вершило судьбами всех новых переселенцев: «Конечно, не Лубянка, но все равно не по себе». Единственное, что у него было – маленький бумажный листок – почтовая квитанция, подтверждающая отправку документов. И что она доказывает? Надежда эфимерная, из области хватания за соломинку – мало ли что ты отправил по почте, может просто листок чистой бумаги? Фактически, он ехал на авось…

Тот день запомнился Анне, как совершенно бесконечный, с набухшим низким небом, готовым разразиться очередным ливнем, и медленно текущим временем; казалось, день никогда не закончится. Она пробовала читать Библию – в подсознании появилась надежда, что это зачтется в их деле, но скоро Анна рассердилась на себя за такую нелепую хитрость, и она отложила книгу; тем более, что мысли были далеки от библейских повествований – мысленно она была рядом с Андреем – ей казалось, что если она будет думать о другом, то дело у Андрея не сладится.

Ники в последнее время почти не реагировал на ее присутствие, под действием наркотиков он теперь плавал в отрешенности от внешнего мира. Анна даже предложила кормить его из ложечки – иначе он все валил на себя, и он согласно кивнул – его уже не заботил собственный имидж, ему и есть не хотелось, но, если так положено, то можно и проглотить миску каши или супа. Он лежал на своей новой «управляемой» кровати, совсем худенький, маленький, в чистенькой голубоватой пижаме и, если не спал, то смотрел в телевизор, как и раньше; но теперь, скорее, по привычке: земная жизнь уже перестала его интересовать. Куда за короткий срок делась его желчь и постоянное раздражение, – теперь он лежал милым старичком, прислушиваясь только к себе, и единственное, что его бесспокоило, был страх перед возможной физической болью.

Анна поднялась к Соне, поиграла с ней в Барби, почитала ей книжку, но мыслями все время оставалась с Андреем, так, что даже Соня заметила ее отсутствующий взгляд и ей стало скучно – она не любила, когда мама была вот такая «задумчивая».

Внизу залаял Декси – вернулась с работы Галина, скоро она «расслабится» после трудового дня и позвонит Анне; за окном уже смеркалось, а Андрея все не было. Может с ним что-нибудь случилось, ведь уже все офисы закрыты? Анна села у окна, из которого видна была часть дороги, там, где они (Анна уже тоже получила права) обычно парковали свою машину. И тут же, как в кино, увидела, как подьехала их синенькая машина, и скоро из нее вышел Андрей, открыл багажник, что-то достал оттуда, потом наклонился, осмотрел бампер и пошел к крыльцу.

Анна с облегчением вздохнула, слава Богу – живой и невредимый. Она с любопытством смотрела на мужа со стороны: заметила, как он похудел после болезни. Теперь в сумерках его можно было принять за юношу: чуть выше среднего роста, хорошо сложенный, легкий и быстрый в движениях – ему никак нельзя было дать его 34 года. Он опять стал похож на того давнишнего Андрея, которого она встретила на вечеринке много (десять?) лет назад… Сердце сдавило от радости: как хорошо, что они вместе, что сумели достойно перешагнуть через тяжкий период (как бы иначе она выжила?). Но когда фигура мужа скрылась из вида, Анна очнулась от лирических мыслей и снова занервничала – какие новости ей предстоит сейчас услышать?

Из сбивчивого рассказа мужа получалось, что «лубянка для эммигрантов» не такое уж грозное и бесправное заведение. Их бумаги действительно затерялись, и та маленькая почтовая квитанция очень помогла. По номеру на ней нашли, что бандероль была получена несколько месяцев назад, но дальше их дело нигде не фигурирует. Андрею пришлось – и еще придется, походитъ по кабинетам, чтобы их занесли в списки, и чтобы они прошли необходимую проверку – бюрократия везде бюрократия.

Новости оказались, скорее, хорошие – могло получиться гораздо хуже. Даже вынужденная волокита и отсрочка с работой не пугали, Андрей воодушевился – у него появилась конкретная задача, и – главное, исчезла изматывающая душу неопределенность. Дело сдвинулось с мертвой точки: сначала Андрей ездил один, потом пришлось несколько раз поехать всем втроем с Соней (и оставить Ники под присмотром соседа). В этих поездках Анна познакомились с другой Америкой, совсем недружелюбной и неприветливой. Обстановка напоминала родные вокзалы – много людей с детьми, странно одетых и порой плохо пахнущих – и сплошная незнакомая речь, в основном испанская. И холодный, напряженный взгляд со стороны служащих.

Но, в результате походов по кабинетам и встреч с недружелюбными представителями власти, первого мая они получили заветные карточки. Их дело нашлось, чтобы сгинуть насовсем в бюрократической пучине. Но это уже другая история.

Считалось, что Андрею крупно повезло, ведь уже через несколько дней он легально развозил пиццу на их старенькой машине. Теперь вечерами они объедались нераспроданной пиццей и радовались чаевым, как реальной денежке на мелкие расходы. Но – опять проблемы, как заноза в сердце, – появилась тревога за мужа: пиццу развозят в основном по вечерам, и заказывают ее не только из приличных районов, даже, скорее, наоборот. Так что Андрею приходилось в темноте ездить в совершенно непредсказуемые черные кварталы, где вместо чаевых можно получить пулю в лоб. Анна уже часов с десяти, уложив Соню спать, садилась к окошку и ждала Андрея: по вечерам в их тихом городке ездили мало, и далекий свет фар очередной машины вселял в нее надежду, что это подьезжает Андрей. Часто так и случалось, но иногда ей приходилось ложиться спать, так и не дождавшись характерного звука паркующейся машины.

Андрей специально выбирал вечерний график, чтобы днем заниматься поиском настоящей работы. К очередной их неудаче страна в это время находилась на очередном экономическом спаде, безработица была внушительной, и найти более-менее квалифицированную работу свежеиспеченному эмигранту предстоялось делом маловероятным. Многочисленные резюме разлетались десятками по всей Калифорнии без единого отклика, как будто их даже не открывали, а прямиком отравляли в мусорную корзину.

Роптать не приходилось, считалось, что таким образом создается база данных на специалистов, и резюме не выбрасываются, а хранятся в компании до момента, когда им потребуется нужный работник. Насколько сие было правдой, трудно сказать, но это хоть как-то успокаивало и вселяло надежду. По крайней мере, на фоне предыдущих месяцев их жизнь казалась терпимой.

Вот только Ники становилось все хуже. Внешне он оставался таким же расслабленно —отчужденным, но Анна знала, что боли у него усиливаются, ежедневная доза наркотиков увеличилась вдвое, но и сквозь пелену отрешенности проникала боль, он начинал стонать и просить дать ему еще таблетку.

Галина заходила к Ники после работы буквально на минутку, чтобы спроситъ дежурное: «Ну как, ты, Ники, себя чувствуешь?», и тут же шла к себе заказывать delivery. Чаще всего больной никак не реагировал на ее посещения, но несколько раз слышно было, как он орал на нее: «Пошла вон, пьяница..». В таких случаях во время вечернего разговора Галина говорила, что «Ники что-то сегодня не в духе».

Анна оставляла для него ночную дозу морфина на столике, рядом с его кроватью. Все остальные таблетки стояли на комоде, чтобы он не смог до них дотянуться, но, в случае необходимости, Галина могла бы дать ему ночью добавочную дозу. Считалось, что ночью она ухаживает за больным мужем. Несколько раз случалось, что Ники действительно звал ее ночью, когда боль становилась невыносимой. В таких случаях просыпался весь дом, включая Соню, – ему приходилось кричать по несколько минут, при этом ругая Галину последними словами, чтобы прервать ее богатырский пьяный сон. Такие ночи в последнее время стали повторяться все чаще и чаще.

Закончилось все печально. В один из вечеров Галина решила устроить себе спокойную ночь и вместо одной пузатой бутылки вина заказала две. После такой дозы она заснула более чем «спокойно». И именно в ту ночь Ники стал опять звать жену, чтобы она дала добавочное обезбаливающее. Но разбудить Галину уже оказалось невозможно: Ники кричал, не переставая, то обзывал ее пьяницей, стервой и сукой, то кричал, что он умирает, а ей и дела нет, что ей всегда было на него наплевать. Потом он стал бросать в стену всем, что у него оказалось под рукой – последним полетел стакан с водой – послышался звук разбитого стекла. Дальше стало тихо, потом – грохот, как будто упало что-то тяжелое, и снова ругань, стоны, и вместе со слабеющими криками – монотонные удары, усиливающиеся эхом в ночной тиши, – похоже, больной колотил чем-то по стене. Удивительно, откуда в нем оказалось столько силы на протест – видимо боль стала невыносимой.

Анна с Андреем лежали, с ужасом слушая, что там происходит внизу, не понимая, почему Галина не просыпается. Через какое-то время Андрей не выдержал и сказал, что он спустится и посмотрит, что там случилось. Он стал натягивать штаны, и тут они услышали сирену подьезжающей полицейской машины.

…Оказалось, что Ники своими истошными воплями разбудил соседа – было уже тепло, и окна не закрывались, и тот, испугавшись, вызвал полицию. Полиция взломала дверь, поднялась в комнату Ники и застала там настоящий ужас.

Как прояснилось позже, Ники, отчаявшись разбудить Галину, решил сам встать и взятъ с комода баночку с таблетками: он сумел дотянуться до баночки, но когда открывал ее, то выронил из рук, и все таблетки высыпались на пол; он нагнулся, чтобы подобрать с пола, но поскользнулся на разлитой воде и упал (это и был сильный звук падающего). В результате, когда полиция ворвалась в его комнату, то увидела скрюченного Ники, лежащего на мокром полу, а вокруг валялись рассыпанные таблетки морфина и битое стекло. А в соседней спальне, посреди недоеденных объедков и пустых бутылок, спокойно спала пьяная Галина.

Анна с Андреем сидели у себя уже одетые, готовые к самому ужасному. Они не могли спуститься – с их статусом нельзя было светиться перед полицией. На какое-то время внизу стало тихо, но скоро послышался звук другой машины – Emergency, опять сильный лай собаки, и по лестнице чем-то загрохотали, – оказалось, что медики принесли тележку, куда положили Ники и отвезли его в больницу. Потом опять шум в Галининой спальне, видимо, пытались все-таки ее разбудить, – и только часа через два в доме затихло, когда тревожная тьма за окном разбавилась робким рассветом.

…Для «выспавшейся» Галины наступили черные дни. Во—первых, Ники, вопреки его заветному желанию умереть дома, оказался в больнице. После всего случившегося речи быть не могло, чтобы вернуть его домой. По поводу «преступно-халатного» отношения к больному мужу на Галину было заведено дело: ее вызывали то в полицию, то в социальные службы. Провинившейся женщине пришлось взять отпуск на работе, ездить то по инстанциям, то к Ники в больницу. Неизвестно как, но она сумела убедить проверяющих, что у нее на почве переживаний о больном муже в последнее время случился психический сбой, и она ошибочно обратилась за помощью не к доктору, а к алкоголю. Подтверждением ее теории служило то, что она была примерным работником, никогда не пропускала работы без уважительной причины, и то, что за Ники до недавнего времени был хороший уход – об Анне не упоминалось. Дело удалось замять, видимо, полицейских до того впечатлила картина спящей в грязи среди объедок и бутылок немолодой женщины, что поневоле складывалась впечатление психического срыва от переживаний, – кто бы мог подумать, что таков был многолетний стиль жизни Галины Митрохиной.

Самым кошмарным для Галины в новой ситуации оказались даже не постоянные хлопоты об отпущении грехов, и уж никак не переживания о муже, попавшем в больницу; самое главное – она теперь не могла пить – ей нужно было доказать, что у нее нет проблем с алкоголем. Воздержание по-настоящему выматывало Галину, и на сей раз она действительно была близка к психическому срыву.

Алпатины одни, без Сони, несколько раз ездили в больницу к Ники; он лежал под капельницей с морфином и другими препаратами; их он то ли уже не узнавал, то ли они ему стали совершенно безразличны, но он никак не реагировал на их присутствие. А порой вдруг начинал говорить настойчиво о каких-то своих проблемах, очень странных и непонятных – из его наркотических видений.

Галина теперь звонила Анне очень коротко, только по делу, рассказывала вкратце о своих делах, о визитах к «бедному Ники», о разговаре с доктором и т. д. При этом она старалась не касаться щекотливых тем, старательно обходя в разговорах чудеса той памятной ночи. Анна в очередной раз убедилась, насколько Галина разумно и адекватно мыслит в трезвом виде, – бедная женщина, как она довела себя до такого неприглядного облика; но, даже со скидкой на обстоятельства, «бедная» женщина вызывала в ней мало сочувствия, скорее же презрение и насмешливую брезгливость.

Именно в эти дни судьба, похоже, решила наградить Алпатиных за мужественное перенесение тягот – Андрей совершенно неожиданно получил работу в одной из архитектурных фирм. Он удачно прошел интервью – им нужен был человек, умеющий рисовать и в то же время знающий архитектуру, чтобы рисовать фасады домов для рекламных брошюр, – как раз то, что Андрей мог делать профессионально. После испытательной недели его утвердили в штате, заключили с ним договор, дали почасовую зарплату со всеми бенефитами.

Надо ли говорить, как они себя чувствовали – они оба очутились на седьмом небе… Наверное, никогда человек в России не будет так радоваться при слове «работа», в то время, как для американца это основа основ, наряду с семьей. Деньги, машина, даже дом – все второстепенно и не существенно, по крайней мере для среднего класса; один из первых и главных вопросов при знакомстве: «Чем ты занимаешься или как ты зарабатываешь на жизнь» – отсюда и начинается менталитет, выросший из глубин сурового протестантизма. И хотя в то время они были далеки от мудрых заключений, но именно тогда в их сознании зародились ростки американизма, из которых потом вырастет новое отношение к жизни. Не они первые, не они последние – так Новый Свет обращает новоприбывших в свою веру…

Волшебное слово «offer» вмиг поменяло статус их семьи: они стали удачливыми, признанными и почти богатыми – при зарплате десять долларов в час. Заветные мечты о своем – разумеется, съемном жилье оказались доступной реальностью и даже необходимостью: архитектурная фирма находилась в Главном городе, который жители городков уважительно называли The City, и ездить на работу было далековато. Этот факт стал для Анны дополнительным бонусом к счастливым переменам в жизни – она все не могла привыкнуть к патриархальной жизни маленького городка – ей не хватало города в традиционном понимани: с уличным шумом, магазинами, забегаловками и незнакомыми прохожими. О Боже, как все удачно складывалось!

В ближайшие выходные они с самого утра поехали по гаражным барахолкам подыскивать себе необходимые вещи для самостоятельной жизни. Сонечка прыгала от радости, ей нравилось ковыряться в коробках с игрушками, которые продавались за бесценок. Было смешно наблюдать за ее вдруг проснувшимся вещизмом, но сами они мало отличались от дочери, так же радовались удачным приобретениям: тарелкам, стульям, настольной лампе. Подобно перелетным птицам, собирали нужный хлам для нового гнездышка.

Мечты и планы на ближайшее будущее кружили голову, в их наступившей счастливой жизни не осталось места для бедных Митрохиных. Порой у Анны мелькала мысль об умирающем Ники, но она отгоняла ее, успокаивая себя тем, что больной уже никого не узнает и ему не нужны их визиты. Как оказалось, визиты нужны были не Ники, а самой Анне: после смерти старика ее периодически мучило сознание, что она как бы воспользовалась на время его болезнью и скорой смертью, чтобы выжить в тяжелый период, и выбросила умирающего из своей жизни за ненадобностью…

Смерть Ники хоть и ожидалась, но произошла неожиданно и до странности буднично. Андрей был на работе. Анна спустилась вниз, чтобы сварить кофе. Галина вошла в кухню, попросила сварить и для нее и ушла опять к себе. Тут зазвонил телефон, через минуту опять вышла Галина, ровным голосом сказала: «Ники умирает, я еду в госпиталь», и стала надевать туфли. В это время опять зазвонил телефон и ей сказали, что Ники только что умер.

…Вот так закончилась жизнь никому не нужного Николая Митрохина – в госпитале – чего он так боялся – и никого рядом, ни жены, ни сына, ни даже Анны. Да, у Митрохиных был сын – Петя, с которым Ники крупно разругался несколько лет назад и с тех пор слышать о нем не желал. Галина несколько раз по пьяне туманно рассказывала об их несогласиях, но Анна так и не поняла, что же все-таки между ними произошло. Удивительно, что сама Галина говорила о сыне, как о постороннем человеке, очень коротко, не упоминая при этом об ее личных чувствах к единственному отпрыску.

Петя приехал на похороны, и по внешнему виду можно было сразу сказать, что он родной сын Митрохиных – он казался улучшенной копией Ники: еще молодой, высокий – не в отца, но те же черты лица, те же ужимки и тот же настороженный взгляд. Младший Митрохин не корчил из себя примерного скорбящего сына, – заметно было, что ему тяжело находиться в грязном доме, тяжело общаться с подвыпившей матерью, еще тяжелее – исполнять ритуальная порядки и ехать сначала в церковь, а потом на кладбище – хоронить отца. На Анну и Андрея он смотрел равнодушно – люди из России его не интересовали. Спал он на диване в гостиной – единственной более менее чистой комнатой внизу – ей никто не пользовался, уходил из дома рано утром и возвращался к вечеру.

Он не скрывал, что приехал только для того, чтобы выполнить неприятный для него сыновий долг, и вел себя корректно и внешне невозмутимо. Но от его присутствия всем, включая Галину, становилось неуютно. Впрочем, как скоро выяснилось, он действительно исполнил сыновий долг перед отцом – только его стараниями Ники был все-таки похоронен. Галина в первый же вечер сорвалась. Как только приехала из госпиталя, где подписала соответствующие бумаги, она заперлась в комнате; и уже через пару часов у Анны зазвонил телефон, и в трубке послышалось традиционное Галинино вступление «ну, как вы..»

В тот вечер она выпила свою бутылку вина – понятно, с горя, и на следующий день почти трезвая встретила сына, поговорила с ним; а потом ушла в свою спальню, позвонила в delivery, и оставшиеся два дня до похорон никто не видел ее трезвой. Она сбросила на сына все организационные дела, а сама наконец-то после долгого воздержания буквально ушла в запой. Мало того, она даже в церковь на отпевание покойного мужа явилась навеселе и всю службу, под скорбные звуки: «Со святыми упокой…», глупо улыбалась и подхихикивала. Неизвестно, как прошли сами похороны – Алпатины на кладбище не поехали – но мать и сын вернулись домой порознь, и на следующее утро Петя с утра улетел, даже не попрощавщись с матерью.

После похорон они с Андреем стали срочно искать жилье. Галина в пьяных вечерних разговорах уговаривала их не торопиться, уверяла, что она к ним привыкла, и что все равно верхний этаж пустует, и, вообще, дом слишком велик для нее одной. Анна подозревала, что за всеми ее привязанностями и сладкими речами скорее всего стоит свой интерес: если они съедут, то кому Галина будет надоедать своими пьяными откровениями. А, может, овдовевшую женщину на самом деле пугала перспектива остаться одной в пустом доме, – в чужую душу не влезешь, особенно, если эта душа зависит от порции алкоголя.

Впрочем, дело заключалось не в Галине, Анна была даже благодарна ей за предложение пожить бесплатно, но им обязательно нужно было съехать: Андрей забирал машину, и Анна оставалась на весь день прикованная к грязному дому. Ей самой наступала пора искать работу, но уже на новом месте. Да еще приближалась осень – Соне исполнилосъ пять лет, и она должна была пойти в kindergarten – подразумевалось, что школа будет рядом с новым жильем.

Жизнь новоиспеченных эмигрантов всегда полна сюрпризов, приходится тыкаться, как слепым кутятам, и зачастую больно получать по носу. Оказалось, что снять квартиру не так просто. Андрей только начал работать, Анна не работала, но, главное, у них не было необходимой злополучной «кредитной истории». При всем желании как можно быстрей съехать, им приходилось жить у Галины. У Анны со смертью Ники закончились все дела в этом странном доме, она теперь вместе с Соней проводила весь день наверху. Единственным их развлечением на каждый день оставались походы на детскую площадку. Но там, среди американских мамаш и детей, они обе чувствовали себя скованно: Анна старалась сесть на самую дальнюю скамейку, а Соня играла сама по себе, и любые попытки других детей вовлечь ее в игру оставляла без внимания. Было тревожно за нее – скоро в школу, а она совсем не говорит по-английски, вопреки распространенной теории, что маленькие дети на ходу схватывают язык. Чтобы занять себя и Соню, Анна стала учить ее русской азбуке. Дело продвинулось довольно быстро, Соня быстро запоминала буквы, и совсем скоро она знала весь русский алфавит. Анна немножко успокоилась – значит, у Сони с памятью нет никаких проблем, так что и английский тоже выучит.

Судьба пошла им навстречу и в этот раз. Похоже, там, наверху, Великий мастер решил передвинуть фигуры, и все опять началось с Лизы. Ей, энергичной и амбициозной, давно уже надоело сидеть в РАСе и делать примитивную работу. В то время как раз начался великий бум с компьютерами; вдруг стало очевидно, что именно за ними большое будущее. Самые умные стали учить пограммирование, остальные кинулись изучать программы по специальностям. Лиза решила, что пора и ей заняться делом, и пошла на курсы изучать график дизайн. В то время комьютерная графика было делом новым, и она очень скоро нашла работу за чертой города. В результате, получилось, как в поговорке: «Каждой сестре —по серьге»: если Анна мечтала переселиться в Большой город, то Лиза хотела уехать из него – главным образом из-за школы сына – Олег должен был пойти в среднюю школу, а школы города, особенно средние и старшие, были на плохом счету. Лиза и Борис переезжали в городок в северном направлении, совсем неблизким от главного города, но зато с хорошей комьюнити, и, соответственно, с хорошими школами. Борис первое время соглашался поездить в город на работу, а потом хотел открыть свою собственную компанию по строительству и ремонту.

Апартмент, где жили Ларинцевы, освобождался. Они замолвили перед хозяином слово об Андрее и Анне, поручились за них, как за ответственных и аккуратных – что было правдой, хозяин познакомился с ними и согласился сдать им освобождающееся жилье. Как удачно все получилось! Анна даже не могла поверить, что ее новогоднее желание сбывается: Андрей нашел работу, и они съезжают из дома Митрохиных. Ей нравился сам апартмент, нравился район, где он находился – все близко и удобно: общественный транспорт, школа для Сони, магазинчики с овощами и продуктами, кафе и кондитерская, и даже русский магазин с замороженными пельменями и колбасой.

Оставалось две недели в Митрохинском доме. Анна решила пока не говорить Галине о предстоящем переезде – незачем раньше времени напрягать отношения. Она уже мысленно обставляла их новое жилье, составляла списки, что им нужно обязательно купить, вечером с нетерпением ждала Андрея, чтобы сьездить в магазины – как жаль, что Андрей забирал машину. Днем от избытка времени учила сама английский и продолжала учить Соню русскому. Получилось, что к моменту их переезда Соня уже с гордостью читала по слогам «Мойдодыр», что не скажешь об Анином прогрессе с английским.

Теперь почти каждый вечер они уезжали: после смерти Ники Анна с никому не нужной щепетильностью считала невозможным есть Галинины продукты, несмотря на то, что ее холодильник был забит, и, кроме того, каждый день пополнялся новыми продуктами за счет delivery (Галина не могла заказывать только вино – как ни парадоксально, она заботилась о своей репутации среди соседей, даже после всего происшедшего). Но, – рассуждала про себя Анна, – отныне они всей семьей перешли в статус приживалов, – не платят за свет, газ и воду, – было бы совсем наглостью еще и бесплатно есть, даже зная, что все там портится. Они теперь вечерами заезжали за продуктами, и только из них Анна готовила еду. Кроме моральных принципов, в покупке продуктов оказался своего рода fun: они почти целый год питались тем, что выбирала Галина на свой вкус, и теперь вдруг открыли для себя, что в магазинах так много всего другого, и так интересно пробовать новое. Особенно радовалась Соня – вдруг обнаружилось, что столько сортов одного только мороженого – можно покупать каждый день новое.

Дом Митрохиных уже воспринимался почти ностальгически: сколько в нем прожито и пережито, хватило бы на насколько лет, – и вот, буквально через несколько дней они простятся с Галиной, с мерзким Декси, с пустой комнатой Ники, со своим этажем. Было даже немножко грустно, что нет уже той наивной Анны, которая почти год назад зашла в этот дом. И Соня тут, вдали от любящих родственников тоже внезапно повзрослела, изменился и Андрей. Как там: «за морем житье не худо…».

Но, оказалось – это было не все: дом Митрохиных напоследок приготовил им еще один сюрприз.

Анна за суматохой последних дней как-то не заметила, что Галина перестала ей звонить. Впрочем, они вечерами уже редко бывали дома, и Галина знала об этом. Днем Анна почти не спускалась вниз, только иногда в кухню. Давно уже претерпевшись к вони в нижнем этаже, она вдруг заметила, что запах собачьих экскриментов в последние дни стал непереносим, она заглянула в собачий уголок и увидела, что стопки газет буквально погребены под собачим дерьмом, значит, Галина уже давно не убирала за любимым псом. Декси, несмотря на его мерзкий характер, был, пожалуй, единственным существом, о котором Галина заботилась —регулярно кормила, и, менее регулярно, но стелила ему свежие газеты. Что-то было не так, Анна испугалась не на шутку. Она со страхом заглянула в комнату Галины и увидела, что та крепко спит, а рядом лежит Декси и доедает остатки чипсов из пакета. Анна вздохнула с облегчением, но потом вспомнила, что сегодня будний день, а Галина спит – такого еще не бывало. Анна поднялась наверх, но уже не могла успокоиться: время от времени спускалась вниз и заглядывала в ее спальню. Галина по-прежнему спала, но Декси вдруг поднялся и пошел за Анной. Такого за все время тоже не бывало: Анна и пес взаимно не любили и игнорировали друг друга. Анна заглянула в собачью миску – там было чисто вылизано. Она достала сухой корм и увидела, как Декси просяще завилял хвостом и даже хотел ткнуться ей в колени своей слюнявой мордой. Анна отпрянула – ей еще не хватало его предательских ласк, но корма насыпала полную миску и налила воды. Пес жадно набросился на воду, вылакал всю миску, а потом также жадно стал грызть сухие катышки. Видимо, он не пил уже давно и именно жажда погнала его за Анной. Теперь Анна совсем уверилась, что с Галиной что-то случилось, она не знала, что предпринять – она даже хотела позвонить Андрею на работу, что никогда не делала, но потом передумала – незачем его пугать, лучше дождется его с работы.

Когда он приехал, они уже вдвоем зашли в комнату Галины и попробовали ее разбудить. Она не просыпалась. Впрочем, Галина всегда спала очень крепко, особенно пьяная. Но что-то в ее сне было непривычно: она спала странно тихо, без обычного богатырского храпа. Тут Андрей заметил на тумбочке, рядом с кроватью, большой аптечный пузырек – по форме пузырька и наклейке Анна узнала в нем Никину баночку с морфином. Стало понятно, что Галина забрала себе его таблетки и переключилась с алкоголя на наркотики. Как много она их приняла – неизвестно, но они оба испугались, что Галина может умереть от передозировки. Андрей тут же кинулся звонить в скорую и путанно обьяснять ситуацию. Вскоре приехала Emergency и забрали Галину в госпиталь. Посоветовали им как можно быстрей свазаться с ее родственниками.

Хороший совет – связаться, но как? Они попытались было отыскать хоть какую-нибудь зацепку в бардаке Галины, открывая наобум один мешок за другим, но никакой персональной информации там не находилось, только текущие дела. Пока Анна рылась в очередном мешке, Андрей пошел в комнату Ники и на его заветном столе обнаружил записную телефонную книжку, где значился номер телефона Пети Митрохина – жирно перечеркнутый, но различимый.

Петя молча выслушал новость, Анна стояла рядом и услышала, как в ответ Петя произнес только shit, но потом спохватился и извинился перед Андреем. Спросил название госпиталя, поблагодарил и попрoщался.

На следущее утро Анна, проснувшись, услышала, что внизу кто-то ходит. Она быстро оделась и осторожно спустилась на нижний этаж. На кухне был Петя – он прилетел ночью и до утра находился в госпитале с матерью. На этот раз он вел себя более дружелюбно: рассказал Анне, что с Галиной все в порядке, ее откачали, и он признателен им за помощь – передозировка была, и они вовремя спохватились. Потом они вместе на кухне пили кофе и беседовали. Петя рассказал про свою семью, про детей, про работу, Анна в свою очередь рассказала о том, что они переезжают буквально на днях в главный город. Они тактично не касались щепетильных тем, но Петя из мимолетных фраз правильно понял, что Анну волнует будущее Галины. Он сказал, что Галина должна еще полежать в госпитале – оказалось, что у нее проблемы с сердцем, и что он побудет здесь, заодно разберется в бумагах, и потом они с Галиной вместе обсудят, где ей лучше будет жить. Так и сказал «где», значит, решил не оставлять ее одну в этом доме. Говорил Петя на русском с большим акцентом, постоянно подыскивая слова и, не находя, вставлял английские. При этом смущался, смотрел извиняюще, и тем самым сильно напоминал Галину…

Спустя три дня они переехали, Пети не было дома и некому было сказать «до свидания». Начались радостные дни по обживанию своей квартиры, и дом Митрохиных уплыл в прошлое, как большой корабль со случайными спутниками…