Читать книгу Рай для монарха - Ирина Джерелей - Страница 2

Наверное, самым замечательно светлым или, наоборот, предельно горьким временем в человеческой жизни всё же остаётся детство – с его обострённым восприятием сущего, когда каждое действие взрослых оставляет неизгладимую печать и в душе, и в сознании. Поступки родных могут навсегда лишить маленького человека радости, постепенно превратив в сухое бездушное существо, либо год за годом наделяют особым непрекращающимся источником энергии, способным не только помочь преодолеть любые трудности, но и поделиться этим светом с другим.

Даше Журавлёвой повезло. Взлелеянная любовью родителей, она благополучно выросла в малоизвестном городке с романтичным названием Солнечный Остров, утопавшем в вишнёвых садах где-то среди бескрайних степей юга России. Этот городок удачно расположился между оживлённой федеральной трассой и железной дорогой. Шум автомагистрали с одной стороны и пронзительные гудки паровозов с другой стали для жителей такими же привычными, как пение птиц на рассвете летом и беспрестанная слякоть зимой.

К счастью, здесь был расположен один из самых крупных консервных заводов – выстроенный ещё после войны, модернизированный десяток лет назад и обеспечивавший стабильным заработком добрую половину жителей города. Рабочий ритм здесь поддерживался круглый год, несмотря на то, что сам Солнечный Остров, похожий на тысячи таких же небольших российских городов, был тихим, пыльным и традиционно провинциальным.

Самыми оживлёнными здесь были две параллельно расположенные улицы, на которых теснились однотипные пятиэтажки с магазинами, аптеками, банками и ресторанчиками. Улица Ленина вела к железнодорожному вокзалу с автостанцией, затем поворачивала под углом сто двадцать градусов и упиралась в территорию больницы. На улице Кирова находились дом культуры с застеклённым фасадом и городская администрация. Здания советских времён, окружённые полусухими голубыми елями – такими же старыми, как и сами сооружения, – выглядели монументальным. Между ними стоял помпезно высился бронзовый памятник на постаменте, позеленевший от времени и давно полюбившийся голубям.

На клумбах, украсивших широкую площадь, давно ставшую местом городских гуляний, летом цвели традиционные розы, весёлые разноцветные петуньи и кроваво-красные сальвинии. Каждое утро старый садовник, он же по совместительству завхоз в администрации, поливал из шланга цветы и громко ругал местных хулиганов, швыряющих в клумбы окурки и пустые пивные банки. К нему привыкли так же, как к памятнику, не обращая внимания на ругань. Зимой площадь становилась безжизненной, старый садовник отдыхал.

Но главной достопримечательностью города был, конечно, базар. Он начинался сразу за площадью, тянулся вдоль широкой улицы с двухэтажными магазинами, парикмахерскими, современным супермаркетом и заканчивался возле федеральной трассы. Это было удобно – к нему неизменно сворачивали проезжающие мимо города отпускники, рассчитывая выгодно запастись дешёвыми фруктами и овощами по дороге к морю. Кроме того, каждое раннее утро съезжались сюда жители окрестных деревень – продать урожай, купить необходимое, узнать новости. Для них это был настоящий центр мира среди широко разбросанных по степи деревень, соединявший между собой невидимыми нитями даже самые отдалённые поселения.

Особенно оживлённо здесь становилось, когда разворачивались осенние ярмарки, собирая сотни людей. Весь городок в это время был загромождён припаркованными машинами – от стареньких жигулей до иномарок. Проезжавшие по своим делам мимо города считали своим долгом непременно заехать на базар, потолкаться среди беззаботного торгующего люда и с лихвой насытиться настроением провинциальной безыскусности, прежде чем снова окунуться в деловую суету больших городов.

Жизнь в Солнечном Острове была неторопливой и по-сельски однообразной, она оживала весной, с наступлением садово-огородного сезона, и сбавляла темп с приходом холодов. Бережливые горожане трепетно относились к урожаю и не давали себе покоя, пока последняя ягода не была определена по назначению – закатана, заморожена, перетёрта с сахаром. Особенно любимы здесь были вишни. Они росли по всему городку, куда падали на землю косточки, обильно плодоносили, закрывали дома от палящего солнца. Когда приходила пора, сбор вишен в Солнечном Острове становился значимым событием. Считалось дурным тоном не выйти с ведром в вишнёвый садок и не покрасоваться перед соседями собранными ягодами, словно вишни были щедрой данью матери-природе, которую горожане всячески старались ублажить.

В Солнечном Острове, как в любом закрытом сообществе, где все давно друг друга знали в лицо и являлись почти родственниками – кумовьями, сватьями, крёстными и крестниками – личная жизнь горожан проходила в миру. Например, тридцатилетнего сына тёти Любы, соседки Журавлёвых, за пьянство корили всей улицей, считая своим долгом воспитывать, но и не чурались пропустить с ним стопку по праздникам.

Самих Журавлёвых недолюбливали, но если бы ту же тётю Любу спросили, в чём это выражается, она бы ответить не смогла, втайне осуждая их за несколько обособленную жизнь, которая не всегда вписывалась в местные рамки – слишком сдержанна была Дашина мама в разговорах о делах семьи, слишком горяч был ее муж в суждениях. Впрочем, криминала в этом не было никакого – против местных правил они вроде бы и не шли, хотя Дашин отец всегда поступал по-своему. Это раздражало, но с этим мирились.

Даша хорошо запомнила историю с забором, отделившим владения тёти Любы и спрятавшим их собственный двор от ее нескромных взглядов. Так уж повелось, что в городке было принято хвалиться перед соседями идеально чистым двором, который надо было демонстративно подметать каждое утро – и чтобы непременно одобрили, дали знать, что видели. Если установленный порядок нарушался, начинались вопросы, и попробуй не ответь! Тут же сыпались нравоучения, подкреплённые местными суевериями – мол, нехорошо! Ещё дед с бабой так делали, а если по-другому, непременно быть беде.

Так произошло однажды и с Журавлёвыми, После язвительных замечаний тёти Любы по поводу неубранного двора и слёз матери, которые отец переживал крайне тяжело, Даша, вернувшись со школы на следующий день, с удивлением обнаружила высокую кучу строительного камня возле их старенького штакетника. Добротный забор был поднят за неделю. Тётя Люба, лишённая возможности наблюдать за жизнью Журавлёвых, наконец, угомонилась, Дашину маму задевать перестала. И затаила на соседей глубокую обиду.

***

Каждый год после первых летних ливней Журавлёвы отправлялись на машине в степь, и если везло, находили там поляны с шампиньонами – собирали несколько корзин, везли домой, чистили, мариновали.

Даша любила июньскую степь, напоминавшую ей необъятных размеров зелёное покрывало, любовно вышитое перелесками, взгорками, овражками. Девочке нравилось разглядывать далёкий ясный горизонт, за которым, как ей думалось, скрывались удивительные страны, а в них диковинные города, где люди были непременно счастливы. Тяжёлые, кипенно белые облака представлялись ей дворцами неизвестных королевств, волшебно парящими в воздухе. Она искренне верила, что жизнь в них текла по иным, магическим, законам – как в книгах о Гарри Потере.

В начале лета в степи было особенно нарядно – васильки и маки расцвечивали её яркими пятнами, невидимые жаворонки без устали звенели в высоком чистом небе. Воздух был пряным, насыщенным запахами полыни и чабреца. Его хотелось вдыхать очень глубоко, словно аромат чудодейственного настоя, сваренного доброй чародейкой-природой.

В июле лето окончательно вступало в силу – расцветала дикая ромашка, щедро укрывая степь белым ковром. Обильное цветение длилось почти месяц – до невыносимо жаркого засушливого августа, хозяевами которого становились бессмертники вперемешку с полынью и колючим синеголовником. Влажное разнотравье высыхало на корню, обнажая редкие приземистые кусты, груды камней и скальные пороги.

Степь превращалась в пустыню – до первых осенних дождей, когда, невзирая на похолодание, вездесущая трава снова выпускала из земли свои живучие изумрудные стрелки. Несмотря на это, кругом становилось уныло, и никто уже не посещал ее бесконечные владения. Собирать там было нечего – ни горькой полыни и чабреца, ни лечебной ромашки, настоем которой лечили почти все болезни, ни белых плотных шампиньонов. Только фургончики с продуктами да местные машины изредка курсировали по просёлочным дорогам между деревнями, стараясь не застрять в распутице и как можно быстрее спрятаться на спасительных стоянках. Осень укрывала уставшую от жары степь вместе с Солнечным Островом, деревнями и хуторами мягкой прохладой, застилала утренними туманами, меланхолично сыпала мелким дождём, заставляя людей прятаться в домах.

Зима приносила с собой сырость, непролазную грязь, выматывающие душу стылые степные ветра. Консервный завод работал вполсилы, федеральная трасса становилась полупустой, и только поезда деловито перекликались гудками, напоминая, что затишье это временное – до первых жарких дней. От безделья соседи гостили друг у друга по вечерам, сплетничали, делились новостями, обсуждали политику. Это скрашивало невыносимую скуку, позволяло быстро проживать слякотные дни.

Потом наступала весна, зацветали вишни, и всё начиналось сначала.

Подрастая, Даша считала такой порядок вещей неизменным и не понимала, как может быть по-другому. И вишни, и зловредная тётя Люба, и вечные лужи зимой гармонично вписывались в ее картину мира, не вызывая никакого внутреннего диссонанса. Жизнь виделась ей простой и замечательной, а о будущем, согретая любовью родителей, она не задумывалась. Оно казалось ей непередаваемо далёким, несбыточным и абсолютно нереальным, как ещё не придуманный роман.

***

Василий Алексеевич Журавлев – начальник гаража консервного завода – был и на работе, и в семье непререкаемым авторитетом. Смуглый, невысокий, подвижный, он никогда не сидел без дела – в любую свободную минуту что-то мастерил, вычерчивал, устраивал в собственном саду каменные горки, идеи которых выискивал в журналах по дизайну приусадебных территорий. Однажды он соорудил из круглых булыжников, закреплённых друг на друге, настоящий фонтан, которому Дашина мама радовалась, как ребёнок. Скамья, стол и барбекю из белого кирпича, возведённые рядом, ничем не отличались от заграничных с красочной рекламной фотографии. Соседи приходили смотреть, громко удивлялись, ахали, хвалили, а Василий гордо показывал проект и многословно объяснял, как это делается, совершено уверенный в том, что его фонтан в Солнечном Острове так и останется единственным.

Свою дочь Дарью он с детства приучил много читать, увлекая собственным примером. Иногда, перечитывая одну и ту же книгу, они начинали завзято спорить. Василий Алексеевич всегда был на стороне правильных персонажей, а Даше хотелось понять, что заставляло действовать плохих героев. Она пыталась взросло рассуждать о причинах их поступков, но отец мягко останавливал ее. По его словам, книги для того и были написаны, чтобы научить чётко различать, где плохое, а где хорошее, и заранее научиться избегать беды.

Он приводил ей в пример персонажей из «Властелина колец», пространно объясняя своё понимание их действий. Даша пыталась возражать, говорила, что человек не может быть изначально плохим, как, например, несчастный Горлум. С людьми часто происходит беда, потому что на них так или иначе действуют происходящие вокруг события – например, тётя Люба такая злая, потому что ее сын пьёт. Отец советовал ей не лезть в психологические дебри, говорил, что ей об этом думать рано. Она с ним, в конце концов, соглашалась, но про себя думала, что после школы обязательно будет изучать психологию, чтобы разобраться в этих сложных вопросах.

По вечерам они часто играли в шахматы. Даша, обладая отличной памятью, легко просчитывала свои ходы, ей было несложно объявить отцу шах и мат. Алексей Васильевич не думал о дочери как о достойном противнике, торопился. Проигрывая, он искренне сердился и настаивал на новой партии. Даша легко соглашалась, поддавалась, и его хорошее настроение быстро восстанавливалось. Для девочки, которая не считала шахматы серьёзной игрой, это было важнее всего. Все-таки отец в семье был главным, а главному оставаться в проигравших нехорошо.

Но самое большое удовольствие она получала, когда отец сажал ее за руль своей белой «семёрки», и они уезжали в степь. Там они катались по пустым просёлочным дорогам, сколько душе было угодно.

На прямых участках она разгонялась до шестидесяти километров и, заливаясь хохотом, громко, не стесняясь, кричала в открытое окно:

– Эге-геей! Я еду быстро! Смотрите все!

Отец смеялся вместе с ней, тоже кричал, махал рукой, словно кто-то издалека мог его видеть:

– Молодец, Дашка! Никогда ничего не бойся! Всегда крепко держи руль!

– Хорошо, папа!

Так, дурачась, они ехали до ближайшей деревни и, счастливые, возвращались домой. Заезжала во двор Даша самостоятельно, сама загоняла машину в гараж и гордо отдавала отцу ключи.

Как-то раз тётя Люба, поднявшись на цыпочки, неодобрительно выглянула из-за нового забора и начала выговаривать:

– Что же ты, Василий, делаешь? Ей вязать да шить надо учиться, а ты ее, такую несмышлёную, за руль сажаешь! Не парень ведь! Девушка растёт!

– Замолчи, Любаня, не лезь не в своё дело. Чему хочу, тому и учу. Иди домой, там командуй!

Тётя Люба обиженно убралась прочь, а отец недовольно заворчал под нос:

– Вот прицепилась! Да что ж ей наше вождение так не нравится?

Даша в разговоры взрослых не вмешивалась, быстро пряталась в доме. Вязать и шить ей точно не хотелось. Она опасалась, что тётя Люба своими железными доводами о женском предназначении убедит отца занять дочь домашним хозяйством, и тот перестанет кататься с ней по степи. Но этого, к счастью, так и не случилось. У Василия Алексеевича всегда было собственное мнение, к советам соседки он особенно не прислушивался, считая, что навыки вождения его дочери обязательно пригодятся.

Однажды четырнадцатилетняя Даша недоверчиво спросила:

– Папуля, ну книги и шахматы – понятно. А если у меня машины не будет? Я же всё забуду, придётся учиться заново!

– Пока ты со мной, не забудешь, машина под боком. А вообще, дочка, в жизни всякое бывает.

– Как это?

– Мы не знаем, что нас ждёт завтра. Вот представь себе – у тебя неожиданно появился собственный автомобиль, а ты не умеешь водить! Вместо того, чтобы сесть за руль и ехать, придётся учиться, ждать. Обидно! Подожди, ты у меня ещё права получишь!

– Папа, ты оптимист! Ну откуда у меня будет автомобиль? – она ответила весело, с задором, понимая, что отец её поддразнивает.

Он пожал плечами:

– Ну, не знаю. Всякое может случиться – и плохое, и хорошее. А я просто предусмотрительный. Хочу, чтобы у тебя было поменьше проблем в будущей жизни.

Даша была благодарна отцу за заботу, боготворила его и твёрдо знала, что он не подведёт. Эта уверенность избавляла от тревог о будущем и позволяла жить в безмятежном неведении – до тех пор, пока она не начала взрослеть.

***

Как бы отец Дашу не баловал, сколько бы времени не проводил с единственной дочерью, главным человеком для него оставалась жена Галина Борисовна. Выше на полголовы, необыкновенно красивая, крупная, белокожая, медлительная, она смотрела на мужа с обожанием, советовалась с ним во всех делах, никогда не спорила. Напоминавшая большую беззащитную девочку, Мусечка, как он ласково ее называл, интересовалась только жизнью мужа, полностью растворяясь в заботах о семье. А Василий делал все возможное, чтобы она радовалась: помогал по огороду, мастерил мебель в доме, развлекал, дарил подарки – словно опасался, что жена к нему может внезапно остыть.

Он постоянно придумывал ей разные забавные имена – «птенчик», «галчонок», «моя крошка», но чаще всего называл «малышкой Одри» – в честь героини любимого ею фильма «Завтрак у Тиффани». Даше было смешно – ее большая мама мало была похожа на птенчика или крошку, но она отзывалась на эти имена так, как будто они заранее с отцом между собой обо всём договорились. Как-то раз, вернувшись со школы раньше обычного, Даша случайно увидела, как он, сильный и жилистый, прижал маму к столешнице возле плиты в кухне, крепко обнял большими руками, стал напористо целовать ее запрокинутое лицо, прижимаясь к ней всем телом. Хуже всего было то, что она, вместо того, чтобы спасаться, обхватила его за шею и тяжело дыша, отвечала такими же горячими поцелуями.

Девочка тогда испугалась, уверенная, что отец делает с беззащитной мамой нечто запретное, и в ужасе выбежала из дома на улицу. Тихонько прокравшись за калитку, она целый час гуляла по проулку, а, когда вернулась в дом, осторожно позвала маму, с ужасом думая, что больше не увидит ее. Но мама вышла к ней довольная, стала ласково спрашивать, как дела в школе. Обескураженная, Даша весь вечер пряталась в своей комнатушке и жаловалась на головную боль, ночью плохо спала, ей снились кошмары.

После долгого откровенного разговора с бабушкой, к которой Даша на следующий день зашла после школы, она стала делать вид, что не замечает их странных отношений, пугающих отцовским напором и маминой податливостью. Заставая их целующимися, она старалась тактично не обнаруживать своего присутствия, и тихонько исчезала из дома. А возвращаясь со школы, долго возилась в коридоре, хлопала входной дверью, будто не могла ее закрыть, кричала в комнату, что пришла.

Скоро это вошло у неё в привычку, и родители были благодарны за это.

Чем взрослее Даша становилась, тем чаще рядом с ними она ощущала себя лишней, будто мешала им. Все меньше и меньше времени проводил отец с дочерью, будто она резко подурнела, лишившись своего детского очарования, и перестала быть ему интересной. Это обижало Дашу очень глубоко, словно он по непонятной причине отверг собственную дочь. Но разве можно было обижаться на папу?

…К семнадцати годам Дарья смирилась с положением вещей в семье, осознав, что так было всегда. Будучи маленькой непосредственной девочкой, живущей в мире собственных фантазий, она не замечала родительской страсти. Но пришло время, и всё резко изменилось. Словно бабочка, тяжело вылупившаяся из тёплого уютного кокона, она из наивного ребёнка превратилась в молодую застенчивую девушку, с болью осознав себя в ином мире чувствований, ей пока не ясном. Единственное, что она вынесла из своего пока небольшого опыта наблюдения за родителями – осознанное недоверие к возможности найти себе пару. Ей очень хотелось, чтобы парень смотрел на неё с таким же обожанием, как отец на мать, но понимала, что это маловероятно. Их непостижимая взрослая любовь казалась Даше особенной, единственной на тысячу пар, ей до таких чувств было ещё очень далеко, а других она уже не хотела.

Качаясь в гамаке в тени зелёных шелестящих вишен, она лениво мечтала о том, что хорошо было бы полюбить так же самозабвенно, как родители. Внешностью Дашу природа не обидела, наградив гибкой фигурой, чистой смуглой кожей и копной длинных вьющихся волос. Глаза, нос, губы были у неё самыми обыкновенными, зато брови выдались сказочные – тёмные от природы, чёткой изогнутой формы. Мечта, а не брови, как говорила соседская тётя Люба. Длинные густые ресницы, обрамлявшие тёмно-ореховые глаза, даже не надо было красить – такие они были черные, в тон бровям. Даша и не красила, равнодушно относясь к собственному виду – зачем нужна красота, если ее никто не замечает?

Но если бы дело было только во внешности! Ей думалось, что должно было быть что-то ещё – едва ощутимое предчувствие судьбы, указывающее на то, что где-то там, в будущей жизни, обязательно встретится ее единственная любовь. Но она будет не такой, как у родителей, а собственной, отличной от всех, совершенно необыкновенной и волшебной.

Увы, ничего Даша не ощущала, кроме полного безразличия к противоположному полу и глухого, подспудно растущего раздражения по отношению к родителям.

Отец, представлявшийся ей в детстве чуть ли не героем, стал видеться жалким в своей запоздалой мужской страсти. Это гаденькое ощущение делалось всё более невыносимым, мешая любить родителей и доверять им так же безоговорочно, как раньше. Детство с его ясностью покинуло Дашу безвозвратно, но взрослеть ей не хотелось категорически, потому что она не знала, что в этой новой действительности делать – может, оставить родителей в покое и попробовать влюбиться самой? Или придумать что-то иное, что спасёт от всей этой внутренней неразберихи?

В последнем классе школы Дарья Журавлёва твёрдо решила навсегда уехать из Солнечного Острова подальше от родителей с их пылкими чувствами, поступить в институт экономики и права, остаться жить и работать в большом городе. Это решение подарило ей устойчивую надежду вырваться из замкнутого круга семейных отношений и обрести полную свободу от условностей и ограничений маленького городка.

***

Накануне выпускного бала, которым местная администрация помпезно назвала убогое школьное мероприятие с вручением аттестатов, тридцативосьмилетняя Мусечка родила Мишку.

Требовательно орущий младенец полностью перестроил семейную жизнь Журавлёвых, заставив их всех на ходу приспосабливаться к новым обстоятельствам. Покинуть родителей Даша теперь не могла – маме, тяжело пережившей поздние роды, нужна была помощь. Два месяца они с ней по очереди носили на руках, баловали, тетёшкали, убаюкивали капризного малыша, который постоянно кричал и с чисто мужской страстью присасывался к набухшим грудям, требуя молока.

Василий Алексеевич был непередаваемо счастлив: суетился, громко говорил, возбуждённо жестикулировал. Улыбка не сходила с его помолодевшего лица. По вечерам и выходным он с энтузиазмом стирал, гладил, жарил картошку или яичницу – ничего другого он готовить не умел – и убирал дом. Иногда по ночам лично укачивал на руках своего долгожданного наследника, когда Даша с мамой особенно сильно уставали, и на работу уезжал сонный. Досыпал в гараже, где его старались не беспокоить, снисходительно посмеиваясь над его поздним отцовством.

Несколько раз приходила помогать бабушка, мать отца, но у Мусечки с ней были натянутые отношения, и посещения свекрови положение не спасли.

Когда маленький Мишка стал самостоятельно держать голову, получил долгожданный прикорм и немного утихомирился, стало легче, жизнь потихоньку наладилась. К концу августа на семейном совете Журавлёвы решили, что Даше надо временно, хотя бы на пару лет, устроиться на работу, пока Мишка подрастёт. Учёба в институте родителям была теперь не по карману, они попросили Дашу подождать и помочь им собрать деньги на поступление. Она согласилась, выбора не было.

После разговора отца с директором консервного завода Дарью приняли на должность помощника секретаря. Сезон был в самом разгаре, огромный завод работал без выходных, машины, груженные овощами и фруктами, приходили на переработку круглосуточно. К новому рабочему ритму Даша привыкала долго и тяжело: приходилось рано вставать, целый день проводить в конторе, с трудом вникая в новую работу. Ещё тяжелее ей было признать, что придётся провести в смертельно надоевшем городке с хорошо налаженной, но примитивной жизнью не одну тоскливую зиму.

Смирившись со своим вынужденным положением и клятвенно пообещав себе любыми способами вырваться из родного захолустья, Даша со временем втянулась в рабочий график. Часть зарплаты она стала откладывать на поступление в институт, остальное отдавала маме.

***

Прошёл год, потом ещё один и ещё…

Каждое утро, просыпаясь, Даша открывала глаза и вспоминала о том, что она дома, в своей девической комнатушке. Она искренне упрашивала ангелов-хранителей сделать что-нибудь такое, чтобы родители, ее, наконец, отпустили, но ангелы-хранители не слышали. Один раз, когда она заранее, никого не предупредив, купила билет на автобус, папа попал в больницу с аппендицитом. Билет пришлось сдать. Мама, узнав об этом, горько расплакалась, обвинила дочку в чёрствости. Даша промолчала, решив про себя, что в другой раз, отстаивая своё право на поступление, она сделает это открыто. Но на следующее лето неожиданно поломалась машина, все деньги пришлось потратить на капитальный ремонт – новая Журавлёвым была недоступна, а совсем без машины жить было невозможно.

Время было упущено, она снова никуда не поехала.

За эти годы Дарья окончила заочные экономические курсы, получила водительское удостоверение, стала ездить вместо отца по делам. Обязанности по посещению детской поликлиники с Мишкой и покупке продуктов вечно занятый Василий Алексеевич с облегчением переложил на Дашины плечи, относясь к ней теперь, как к взрослому члену семьи, и всё своё внимание переключил на маленького сына.

Заполненные деловой суетой восемь рабочих часов разбавляли заботами тоскливо тянущиеся стылые дни, особенно в межсезонье. Дарья нумеровала и подшивала документы в архиве, осваивала складской учёт, сложности прихода и списания готовой продукции. Она легко запоминала наизусть номера служебных автомобилей, фамилии водителей, быстро вписывала их в путевые листы, когда подходило время отгрузки. Директор Иван Афанасьевич, встречаясь с ней в коридоре конторы, шутил, что с такими способностями она скоро станет его замом по коммерции. Даша весело с ним соглашалась, но про себя думала, что ни за какие деньги на этом производстве работать не будет.

У неё были свои собственные мечты, но ни с кем, даже с родителями, она не хотела ими делиться, опасаясь насмешек.

Шло время, каждый прожитый в Солнечном Острове день лишал Дашу уверенности в себе. Она задыхалась в стоячем воздухе родного города, понимая, что ещё чуть-чуть, и ей не хватит решимости разбить сонное благополучие налаженного семейного быта. А через пять-десять лет, окончательно смирившись, она станет похожей на соседскую тётю Любу – грудастую, горластую тётку необъятных размеров, напоминавшую бочонок с ногами.

Но тревожно было не только Даше, сильное беспокойство испытывала и мать. Однажды, улучив удобный момент, когда они вместе занимались хозяйством, Галина Борисовна осторожно намекнула дочери на то, что хорошо бы ей завести собственную семью, а не возиться с маленьким братом.

– Доча, ну посмотри, уже все с мужьями, у меня давно мог бы быть внук.

– Мам, тебе Мишки мало? И так еле живая ходишь.

– Да не в этом дело! Тётя Люба говорит, что на тебя все пальцем показывают.

– Ну и пусть показывают, в Солнечном Острове выходить замуж бессмысленно, а за кого попало я не пойду. И детей рожать от кого попало не буду.

– Значит, останешься старой девой.

– Значит, останусь.

После этих слов Даша обняла свою маму очень крепко:

– Не бойся, мамуль, старые девы не так уж и плохи. Буду тебе помогать воспитывать Мишку.

– Зря ты так, доча. Не нужно выделяться.

– Нужно, мам, если я так хочу. Это моя жизнь. Мнение тёти Любы меня не интересует.

Галина Борисовна обиделась, отвернулась, стала похожа на большую нахохлившуюся птицу. В глазах матери застыла боль, будто она, будучи счастливой, чувствовала свою вину за то, что у дочери такого счастья нет. Даша не могла ей объяснить, что ее счастье не в Солнечном Острове, и жизнь у неё будет другой – не похожей на родительскую.

Подождав несколько минут, когда мать перестала дуться, Даша поцеловала ее, уговорила улыбнуться, убедила в том, что обязательно всё будет хорошо. Та ей поверила и успокоилась – до следующего разговора с тётей Любой.

***

Так незаметно пролетели пять бесконечных лет.

За эти годы Дарья превратилась из простодушной выпускницы школы с мечтательным взглядом в замкнутую немногословную девушку. Свободное время она проводила в собственной комнатушке за книгами, с отцом за шахматами или в хлопотах по саду – домашнее хозяйство Даша не любила, с удовольствием предоставляя возможность управлять домом матери. Семейная жизнь Журавлёвых неспешно катилась по наезженной колее, но в отношениях Даши с родителями появилось незримое напряжение. Выражалось оно в нежелании обсуждать с ними общие дела, словно это было ей давно не интересно.

Когда в начале мая Даше исполнилось двадцать три года, она, без энтузиазма отпраздновав свой день рождения, окончательно поняла, что ждать дольше не сможет. Последней каплей стал подслушанный в хлебном магазине разговор местных кумушек. За спиной, в очереди, краем уха она выхватила обидное слово «порченая». Так в городке называли одиноких девушек или женщин, которые держались в стороне, ни с кем не водили дружбу, замуж не выходили. Почему-то здесь считалось, что нужно обязательно хоть какое-то время жить вместе с мужчиной, пусть даже агрессивным алкоголиком, и заботиться о нем, полностью испив чашу собственного горя до дна. В противном случае женщину осуждали, считая её слишком разборчивой. Для Даши такая перспектива казалась кошмарной. Любые отношения, унижающие женское достоинство, виделись ей грязными и порочными. Она не собиралась приносить себя в жертву общепринятому мнению.

В этот же вечер, за ужином, Даша очень спокойно, почти бесстрастно, сообщила родителям о своём решении уволиться с завода и сдавать экзамены в институт экономики и права. Впервые за долгое время кажущегося спокойствия в семье Журавлёвых состоялся крайне бурный разговор. Отец недовольно ворчал, что дочь не знает, чего хочет, потому что у неё есть всё – дом, работа, образование. Мама ему слабо возражала, утверждая, что Даша одинока, ей срочно надо замуж, образование и работа здесь ни при чем. Даша возбуждённо фыркала и спрашивала, уж не на аркане ли мать притащит ей жениха? На это отец отвечал, что дочь и сама могла бы побеспокоиться о себе, а не сидеть над глупыми книгами, что она вбила себе в голову бог знает что, мечтает чёрт знает о чем, стала совсем странная, не от мира сего. Даша резко ответила ему, что он сам её этому научил. Отец обиженно замолчал и задумался.

Мишка смотрел на них, сидя в углу на табуретке, грыз пряник с повидлом и настороженно удивлялся, не понимая, радоваться происходящему или, на всякий случай, зареветь. Впервые при нём взрослые так громко разговаривали, энергично размахивая руками. Уходить из кухни он не собирался, ему было интересно.

В конце концов, отец махнул рукой:

– Уезжай!

– Как уезжай?! – мама горой поднялась из-за стола и посмотрела на мужа широко открытыми глазами, – Вася, да куда она поедет-то?!

– Всё, Муся, разговор закончен, хочет – пусть едет, – он добавил в сердцах нечто крепкое, матерное и ушёл в спальню, громко хлопнув дверью.

Мать отправилась за ним и не вернулась. Даша, подождав некоторое время, покормила брата, повела его спать, прочитала сказку про трёх поросят.

Когда она выходила из спальни, Мишка вдруг ее позвал – осторожно, словно проверял, откликнется или нет:

– Даша!

– Что?

– Ты уедешь?

Она вернулась к нему, села на кровать, погладила по светлым, как у матери, волосам, поправила одеяло.

– Уеду, мой хороший.

– А ты будешь ко мне приезжать?

– Обязательно!

– Хорошо, тогда уезжай, – Мишка, успокоенный, отвернулся к стене.

Глядя на его нежный розовый затылок, Даша внезапно расстроилась – будто маленький брат единственный из всей семьи дал ей позволение на отъезд. Она не понимала причину жёсткого сопротивления родителей и думала, что это, возможно, связано с нежеланием матери с ней расставаться: слишком она к ней привыкла, нуждаясь в ежедневной поддержке. Но что было такого печального в этом расставании, если у неё оставались рядом муж и сын? А, может, причина была более глубокой, не ясной ей самой? Страх потери, например? А может, что ещё хуже, она втайне боялась отца и не хотела оставаться с ним одна?

Нет, не похоже. Тогда что!

С этими мрачными мыслями Даша уснула далеко за полночь, ей приснился кошмар – будто ушла она от родительского дома в мрачную зимнюю степь, а навстречу ей внезапно пополз густой тёмный туман. Даша почему-то решила, что у неё не осталось выбора – только идти ему навстречу, пересечь это безжизненное пространство и обязательно добраться до горизонта. В последний момент, когда плотная клубящаяся стена готова была накрыть ее с головой, девушка резко очнулась. Последнее ощущение, которое ей врезалось в память, было крайне необычным: там, за непроглядным туманом, кто-то ее ждал. Ей непременно надо было его увидеть, но она не успела. Ощущение тайны было непередаваемо сильным, держало в напряжении всё утро, наполняя странным предвкушением судьбы, о котором она когда-то так мечтала, а потом забылось.

***

На следующий день Дарья подала заявление об увольнении.

В отделе кадров ее бумагу начальница приняла в штыки – мол, ягода на подходе, работать некому, – и отправила к директору в надежде на то, что тот откажет. Даша, взвинченная разговором, фурией вбежала в директорский кабинет, некрасиво хлопнула дверью, зацепила ногой стул. После отдела кадров в ней кипела злость: «Да кто она такая, в конце концов, чтобы распоряжаться моими желаниями? Начальница? Дура она крашеная, а не начальница!»

Иван Афанасьевич, несмотря на предупреждающий звонок грозной кадровички, встретил Дашу спокойно, внимательно прочитал заявление, вежливо попросил сесть за стол.

– Ну что, Журавлёва? Ты, значит, хочешь уехать совсем?

– Хочу, Иван Афанасьевич, – Даша с вызовом посмотрела на него.

Он неожиданно мягко улыбнулся:

– Ну-ну, не кипятись так, никто тебя не обижает. Я сюда приехал десять лет назад из столицы – завод ваш перестраивать. Мне тогда уже за сорок было, вроде взрослый совсем, и то думал, что никогда не привыкну к вашему Солнечному Острову. Деревня – деревней. Тебя я хорошо понимаю, хотя отпускать не хочу. Думал подтянуть до более высокой должности, но ты меня опередила.

– Я бы всё равно уехала, не имеете права держать, – она глянула на него исподлобья, готовая всеми силами отстаивать своё право на самостоятельность.

– Хорошо, милая, давай с тобой поступим так, – он задумчиво поскрёб пятернёй затылок, – я тебе не только подпишу заявление, но ещё премию дам за хорошую работу, ты заслужила. Езжай, учись. Но знай – если будет плохо, возвращайся. Пока я работаю, ты всегда будешь пристроена. Договорились?

Даша облегчённо вздохнула, подумав про себя, что напрасно он надеется. Ей настолько опротивел изученный до последнего угла завод с его грязными ангарами, бесчисленными складами, бесконечной территорией, грубыми разнорабочими, что она готова была уйти в степь пешком без воды и еды, только бы больше никогда его не видеть.

Но Ивана Афанасьевича обижать не хотелось, поэтому она покладисто согласилась и благодарно улыбнулась в ответ:

– Хорошо. Спасибо вам большое.

– Ну, вот и ладненько, – он подмахнул листок.

Даша отработала, как положено, две недели. Получив расчёт, она засела за учебники. Долго сдерживаемая семейными обстоятельствами, девушка с огромным энтузиазмом начала зубрить вопросы, не отвлекаясь на лежание в гамаке под вишнями, игру в шахматы и чтение книг. Даже с родителями ей разговаривать теперь было некогда, да и не о чем. Их обвиняющие взгляды сбивали ее с толку, но она старалась не обращать внимания и, поужинав, пряталась в своей комнате – писать конспекты. Отец с матерью молчали, скандалов ей не устраивали. В их семье было принято уважать чужое мнение, а в Дашиной устремлённости ничего плохого пока не было. Но ее не покидало навязчивое ощущение, что они настойчиво ждали, когда она передумает.

Пришло время, и Даша без происшествий выехала в большой город. Недорого сняв на неделю спальное место у пенсионерки недалеко от института, экзамены сдала легко – без тревоги, спешки, бессмысленного волнения, будто заранее знала итог. Дождавшись результатов зачисления, слегка удивилась, что, несмотря на большой конкурс, прошла по льготной квоте как приезжая. Она оформилась в общежитии, получила документы и, окрылённая успехом, вернулась домой.

Не желая тратить оставшееся время впустую, Даша начала наводить порядок в доме и во дворе – перебрала шкафы, расчистила дорожки и палисадники. Она с воодушевлением хваталась за всё, к чему можно было приложить руки. Будущее представлялось ей свершившимся, ничто больше не удерживало ее в Солнечном Острове. Но ей хотелось напоследок отдать дань дому своего детства, попрощаться с ним всей душой и поблагодарить родителей. Она делала это страстно, уверенная, что расстаётся со всем, что так дорого, навсегда.

Как-то раз, когда Даша возвращалась из магазина, у ворот её подстерегла тётя Люба. Девушка уже почти вошла во двор, но соседка успела придержать её пухлой рукой за локоть, остановив у открытой калитки.

– Говорят, ты в институт поступила?

– Да, тётя Люба, – Даша опустила глаза, чтобы та не увидела их восторженный блеск.

Но тётю Любу обмануть было трудно.

Она сложила под грудью толстые руки с перетяжками, как у младенца, и раздражённо накинулась на Дашу, будто та приходилась ей дочерью:

– Ну, что тебе неймётся, чего не хватает? Работа хорошая была, отец при должности, лицом бог не обидел… Всё журавля поймать мечтаешь, а синицу в ладони не видишь. О родителях бы подумала!

Даша, вскинув голову, спросила резко, с вызовом.

– А что такое?

Соседка сделала шаг назад, смутилась, глазки ее забегали.

– Да ничего, деточка, ничего. Ты учись. Вернёшься, большим начальником станешь, нас всех учить будешь…

Даша, взведённая разговором, хотела ей запальчиво возразить, что и без неё начальников в городке хватает, но тётя Люба, опередив ее, насмешливо кивнула и убралась за свою калитку. От этого разговора остался неприятный осадок, будто Дашу уличили в непомерной гордыне или ещё бог знает в чём, известном только проницательной тёте Любе.

***

В конце августа, туго набив две сумки самыми необходимыми вещами, Даша собралась на установочную сессию с твёрдым намерением не приезжать домой до Нового Года.

Стоя возле автобуса, мама плакала навзрыд. Отец вяло успокаивал жену и, глядя куда-то в сторону, грубовато пенял:

– Муся, прекрати немедленно распускать сопли. Нехорошо, люди смотрят.

– Но как же, Вася, она такая беззащитная, пропадёт ведь!

– Не пропадёт, ты плохо ее знаешь, не суди по себе. Дашка другая, ей нужно всё попробовать самой. Надоест, обратно приедет. Дай ей пожить самостоятельно. Ты сильно родителей спрашивала, когда замуж выходила? Уехала со мной, никого не предупредила. Тебя по всему району с милицией искали!

– Так родители против тебя были! Я же с тобой уехала! А она совсем одна. Кто её защитит, если что-то случится?

– Успокойся, таких, как она, тысячи. Ещё никто не пропал.

Галина Борисовна от этих слов ещё больше разрыдалась, оплакивая дочь так, будто провожала на войну и не надеялась увидеть. Даша недовольно смотрела себе под ноги, эта сцена была ей неприятна. Со всех сторон на них глазели знакомые и малознакомые люди – чувствовалось, что они заинтересованно обсуждают ее проводы. Василий Алексеевич злился, не в состоянии успокоить жену, ему было неловко, а у его Мусечки, похоже, была настоящая истерика, совладать с которой она была не в силах, всерьёз обижаясь на мужа.

Наконец, проводы закончились. Даша, поцеловав на прощанье зарёванную мать и недовольного отца, с облегчением вошла внутрь салона. Ей досталось самое лучшее место – рядом с водителем. Она радовалась тому, что долгие пять часов будет видеть перед собой дорогу, небо и степь. Когда автобус отходил с платформы, девушка с неожиданной болью в сердце отметила, как мама, сгорбившись, побрела прочь, отец – следом, в нескольких шагах. Оба выглядели предельно несчастными, постаревшими, но она запретила себе жалеть их.

У неё впереди была совсем другая, новая жизнь, родителям в ней места не было.

Несмотря на тяжёлый осадок после расставания, Дашиному ликованию не было границ. Многолетняя мечта сбылась – она стала, наконец, свободной. У неё были теперь комната в общежитии на двоих с однокурсницей, стипендия и новый сенсорный мобильный телефон – подарок родителей. Она пообещала себе, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не вернётся в свой сонный, отсталый городок, как бы тяжело ей не пришлось. Слишком долго пришлось ждать, надеяться и разочаровываться, слишком устала она от своих влюблённых родителей, слишком запуталась в собственных чувствах. Будущие трудности Дашу не пугали, она страстно хотела независимости и полного одиночества, рассчитывая для начала разобраться, на что способна сама.

Автобус мчал ее сквозь выжженную августовским солнцем сухую степь с пустыми шарами перекати-поля, накрытую лазурным куполом бескрайнего чистого неба, в новый мир – ещё незнакомый, но такой манящий и красочный. В наушниках победно звучала песня группы Би-2: «…и за тонким краем небосвода все мерещится неясным светом мне короткая свобода, и в ней…» Даша была счастлива.