Читать книгу Рай для монарха - Ирина Джерелей - Страница 3

Большой город, в который приехала Дарья Журавлёва, был великолепен. Ограниченный с двух сторон несколькими высокими холмами, плавно переходящими в покрытые лесом горы с юго-востока, он по-хозяйски захватил дикие пустоши на северо-западе, вольготно разбросав по ним современные микрорайоны. Из тесно застроенного центра – с театрами, дорогими магазинами, офисами и государственными конторами – во все стороны протянулись длинные щупальца трасс, ежедневно вбирая в себя потоки машин, чтобы к вечеру отпустить их обратно, к окраинам.

Днём здесь всегда было шумно – сигналили и шуршали покрышками сотни автомобилей, со всех сторон звучала реклама. Бурлящий людской поток, похожий на реку после весеннего паводка, заполнял центральные улицы, вливаясь в случайно освободившиеся свободные пространства своим пёстрым мельтешением. Город шевелился, ворочался, рычал, словно гигантский неповоротливый зверь, намертво прижатый к земле клетками проспектов и площадей, проросших сквозь его асфальтовую шкуру.

Вечером, когда поток автомобилей редел и на проспектах зажигались огни, на улицы выходили отработавшие свой очередной день жители и до поздней ночи праздно отдыхали, веселились, прогуливались, наслаждаясь прохладой, пришедшей с далёких гор. В глубине мерцающих приглушённым светом ресторанчиков играла музыка, едва доносясь на улицу. Хорошо одетые мужчины и женщины смеялись, громко переговаривались, курили. Дым сигарет, смешиваясь с дорогой парфюмерией, стелился над тротуарной плиткой. Где-нибудь на перекрёстке обязательно звучала живая музыка – скрипка или саксофон. Музыканту кидали мелочь и смятые купюры, но у него был такой вид, словно он вместе со своей музыкой давно остался совершенно один, и вокруг была не разноцветная толпа, а пустая сцена с освещённой рампой, отделяющей его от всего мира.

Первые недели у Даши кружилась голова от счастья. Это был иной мир – насыщенный событиями, постоянно ускоряющийся, ослепительно яркий и пока абсолютно незнакомый. Она не могла поверить, что у неё теперь есть возможность вместе со всеми двигаться в этом плотном людском потоке, всеми чувствами вбирая в себя его деловитую энергию. Ей нравилось рассматривать витрины магазинов и вывески, заходить в бутики и слышать приветствия вежливых продавцов, перебирать вещи на распродажах, наваленные кучей в металлических лотках – ее безмерно удивляло, что всё это было ещё новое, но стоило совсем недорого.

При мысли о том, что все торговые центры – с уютными кафе, детскими площадками, магазинчиками с незнакомыми ей товарами – были для неё отныне доступны, её охватывал детский восторг. В любой момент, как только появлялось свободное время, она устраивалась на мягком диванчике суши-бара под громадным куполом залитой огнями бизнес-галереи и расслабленно наблюдала за проходящими мимо людьми. Они были разные – старые, молодые, плохо или хорошо одетые, довольные, расстроенные. Но всех объединяло одно общее свойство – скорость, словно люди панически боялись выпасть из потока, потеряв направление.

В большом городе жизнь протекала стремительно, это Дашу возбуждало, захлёстывая незнакомым ранее состоянием эйфории, и позволяло думать о будущем в самых радужных тонах. В своих мечтах она видела себя за рулём собственной машины, участвовала в сложных переговорах, летала на международные конференции, контролировала бизнес, одевалась в самых дорогих бутиках. Она представляла себя строгой, сосредоточенной, обязательно в офисном обтягивающем костюме нежно-голубого цвета, белой блузке и очках в тонкой чёрной оправе. В руках – папка с договорами, на ногах – элегантные туфли. Эти мечты были сладкими и наполняли сердце ожиданием непременного благополучия, которое рано или поздно состоится.

Но сначала надо было получить диплом о высшем образовании, потратив на это долгие пять лет, и она, словно вырвавшийся на свободу узник, радовалась тому, что у неё эти пять лет впереди были. Никто теперь не мог их отнять – ни родители с их мелкими семейными проблемами, ни обстоятельства, ни окружающие, которым до неё, к счастью, не было никакого дела. Каждое утро она открывала глаза на рассвете, с наслаждением вслушивалась в ворчанье просыпающегося города, которое доносилось из открытого окна, и блаженно предвкушала новый день – солнечный, яркий, наполненный событиями, неуклонно приближающий к мечте. Она снова и снова чувствовала себе счастливой от того, что этот день у неё был.

А потом, не отдавая отчёта в собственных ощущениях, Даша начала уставать.

Почему-то расхотелось рано просыпаться и идти в институт. Яркое сентябрьское солнце показалось тусклым. Высотные здания и необъятные площади перестали вызывать восхищение, широкие пространства встревожили, сделав ее незащищённой. Начали раздражать неубранные обёртки и окурки возле заплёванных урн, грязь на улицах, осунувшиеся озабоченно-равнодушные лица жителей, бомжи, усердно роющиеся в мусорных контейнерах. Город мечты неумолимо терял свою прелесть, освобождаясь в ее глазах от красочной мишуры внешнего сверкающего великолепия, обнажая свою истинную сущность – обезличенную, бездушную, подавляющую, равнодушную к человеку.

Дарья всеми силами пыталась сохранить сладкое состояние очарованности, которое охватило ее после переезда, но оно безнадёжно ускользало, как вода сквозь пальцы, и удерживать его с каждым днём становилось всё сложнее. Неотвратимо подступало неудобное чувство разочарования, лишая сил. Она пугалась этого чувства, отгоняла его, уговаривала себя не обращать на него внимания.

Не получалось…

***

…Два дня назад у доктора Седова умер пациент. Умер он от сердечного приступа ночью, на даче, куда его зачем-то понесло после несложной операции под местной анестезией. Несмотря на то, что был он в момент кончины в состоянии сильного алкогольного опьянения, у него нашлись влиятельные родственники, пожелавшие получить немаленькую компенсацию от одной из ведущих медицинских клиник города. Они написали жалобу в министерство здравоохранения, жалобе дали ход, доктора вызвали в прокуратуру для объяснения.

В прокуратуре было нестерпимо жарко и пыльно. После кондиционированного комфорта «тойоты» Глеб чувствовал себя так, будто его заперли в аду.

– Глеб Владимирович, в каких отношениях вы были с вашим пациентом до того момента, когда он подписал согласие на операцию?

Молодой уставший следователь с трудом поднял тяжёлые припухшие веки и с нескрываемым презрением посмотрел на элегантно одетого доктора. Глеб на секунду задумался. Перед его глазами, как живой, предстал юркий мужичонка – извиняющийся, суетливый, в белоснежной рубашке с короткими рукавами. Мужичонка несколько раз повторял, что работал директором фабрики – Глеб не запомнил, какой, – а теперь на пенсии, и что лечение оплачивает сын. Глебу это было безразлично, но пациента надо было внимательно слушать, и его слова про фабрику он запомнил.

Неожиданно в тесный кабинет вбежал парень в штатском, швырнул на свободный стол папку, выругался и, хлопнув дверью, выбежал вон. Глеб вздрогнул и забыл, о чём его спросил следователь.

– Что?

– В каких отношениях вы были с вашим пациентом до того момента, когда он подписал согласие на операцию? – следователь повторил этот вопрос механически, будто задавал его уже тысячу раз и сам забыл смысл.

– Ни в каких.

Отвечая на протокольные вопросы, Глеб с омерзением вспоминал, как его заставляли выворачивать карманы и содержимое бумажника, как три раза просили пройти через рамку, и она каждый раз противно пищала, как давали расписаться в толстых грязных журналах. Он думал о том, что, если его не арестуют и он благополучно доберётся домой, обязательно ляжет в горячую ванну с какой-нибудь ядрёной ароматической солью – часа на два, чтобы избавиться от навязчивого запаха казённых коридоров прокуратуры. Хорошо бы отыскать в шкафу старый глупый детектив про Эркюля Пуаро и дать отдохнуть взвинченному до предела мозгу.

Когда были написаны три объяснительные – в министерство, следователю и в комиссию по правам потребителей, – подписан протокол допроса, завизированы ксерокопии анализов умершего пациента и медицинской карты, представлены разрешительные документы клиники – тоже с его подписями, Глеб с облегчением покинул это мерзкое режимное заведение, как он его про себя назвал. Но гаденькая мысль о том, что главные неприятности ещё впереди, сверлила его мозг раскалённым гвоздём. Ожидая, пока кондиционер нагонит в салон машины холодный воздух, он напряжённо раздумывал, что предпринять. Дело не стоило выеденного яйца, но к частным медицинским клиникам у прокуратуры почему-то было особенное отношение, будто ее сотрудники мечтали стереть эти клиники с лица земли, а их владельцев лишить всех лицензий и надолго упечь за решётку.

После значительных колебаний Глеб Седов решил посоветоваться с братом – известным в городе юристом. Ему крайне не хотелось, чтобы брат, доставивший в своё время ему массу неприятностей, знал о его затруднениях, но, похоже, другого выхода не было. Он включил автомагнитолу, которая проникновенно запела голосом Лёвы, солиста группы Би-2: «Этот город стал твоей тенью, за которой я иду следом, опускаясь по теченью огней…», и тронул машину с места. Глеб любил эту группу, как и Мумий Тролля, Наутилуса, Борю Гребенщикова, Юру Шевчука. В самой музыке и текстах этих исполнителей было что-то такое, что заставляло вслушиваться в слова, сопереживать и надеяться, что у них были похожие с ним проблемы.

Обыгрывая в голове различные варианты выхода из патовой ситуации, он поймал себя на мысли, что не хочет ехать к брату, и прибавил скорость, чтобы не передумать. Когда зазевавшаяся студентка шагнула на пешеходный переход прямо под его машину, глядя в свой телефон, он не успел затормозить – ударил ее бампером. Девушка вскрикнула и исчезла под колёсами.

Седова прошиб холодный пот:

– Вот чёрт, только этого мне не хватало ко всем неприятностям!

Обождав несколько секунд и с трудом заставив себя оторвать от руля взмокшие ладони, он открыл дверь машины и медленно вышел на дорогу. Его трясло.

***

Как Даше не хотелось в этом себе признаваться, она начала неудержимо тосковать по дому. Все ее мысли были в Солнечном Острове – с его мягкой осенней погодой, тёплыми безветренными вечерами, пронзительно синим небом над степью. Во дворе в это время пышно цвели разноцветные астры и оранжевые бархатцы. На грядках, чуть побитые первыми дождями, дозревали помидоры. При мыслях о помидорах Даша улыбнулась – ещё месяц назад она мечтала забыть о них навсегда, а теперь думала с тёплой щемящей грустью.

Каждой весной мама выращивала рассаду на подоконнике, высевая семена в ящик с землёй. Потом, когда появлялись первые нежные листочки, осторожно переносила ее в пластиковые стаканчики – пикировала. Через месяц они вместе с Дашей пересаживали в грядки чуть окрепшие ростки, всё лето поливали, с удовольствием наблюдая, как из маленьких стебельков с крепенькими ажурными листочками поднимались сильные кусты.

В августе начинали собирать урожай, и непременно в чистые эмалированные вёдра. По вечерам, когда отец приходил с работы, они все вместе их консервировали, перекладывая ароматными пряностями, потом аккуратно спускали ещё горячие бутыли в подпол. Журавлёвы искренне радовались этим сложным действиям, словно красные пузатые помидоры были одним из символов их семейного благополучия. В этом году старая добрая традиция нарушена не будет, но священнодействие произойдёт без Даши. И от этого ей почему-то было особенно грустно.

Сентябрьский день был настолько хорош, что зубрёжка теории бухгалтерского учёта показалась ей надругательством над собственной природой. Она лениво перелистывала страницы и с тоской поглядывала в широкие окна читального зала, за которыми застыли деревья с густыми кронами, чуть присыпанные первой позолотой южного бабьего лета. Очень хотелось, пока не наступили холода, успеть порадоваться мягкому теплу наступающей осени и погулять в Парке Студентов, расположившемся недалеко от института. Там можно было бесконечно любоваться старыми деревьями, которые гигантскими шатрами раскинулись над лужайками. Там можно было бродить в петляющих заброшенных аллеях или часами сидеть на деревянной лавочке возле пруда с шустрыми серыми утками. Там легко думалось и мечталось. Прогулки по парку успокаивали, настраивали на созерцательный лад, приводили в порядок мысли. Это было ее тайное место спокойствия и умиротворения.

Стало жаль себя, захотелось как можно быстрее спрятаться в прохладной тени аллей, успокоиться. Ей показалось, что достаточно как можно скорее пересечь оживлённую дорогу, и тяжёлые мысли о доме, сделавшие ее совсем слабой, исчезнут. Даша решительно собрала учебники, сдала администратору, вышла из корпуса, пробежала институтские кованые ворота. Перед «зеброй» она достала телефон, стала на ходу набирать мамин номер, чтобы отчитаться. Она не знала, что говорить, каждый раз произносила дежурные фразы, обижая мать. Говорить о своих истинных ощущениях она не хотела категорически – родители сразу заставили бы ее вернуться домой.

Буквы перескакивали, не задерживаясь в окошке поиска, нужный номер не высвечивался. Раздражённо глядя в экран, Дарья шагнула на переход, зная, что машины перед «лежачими полицейскими» всегда сбрасывали скорость. Вдруг возле неё неприятно взвизгнули тормоза, что-то большое толкнуло в бок, Даша вскрикнула, упала, больно ударилась локтём, в глазах на секунду потемнело. Новенький телефон, легко слетев с раскрытой ладони, нелепо подскочил на асфальте и рассыпался на жалкие пластмассовые запчасти. Не веря своим глазам, она вскочила и, снова опустившись на колени, лихорадочно начала его собирать, словно что-то можно было спасти, но быстро поняла, что он разбился окончательно. Зажав в ладони обломки, она отчаянно разрыдалась – это был ее первый сенсорный телефон, очень современный и дорогой! Ей показалось, что свершилось нечто действительно ужасное. Потерять подарок родителей в Солнечном Острове считалось самой плохой приметой. Жизнь отныне точно пойдёт наперекос, она не справится! Ну, почему было не подождать с разговором, зачем так спешить? Разве имело значение время звонка? С мамой можно было поговорить и в парке. Ну, поспорили бы слегка, в первый раз, что ли?

Рядом зашумели голоса, кто-то обозвал ее дурой, но Даше было глубоко безразлично, что происходило вокруг. Горе захлестнуло ее тяжёлой волной.

– Да она сумасшедшая, истеричка, сама под машину кинулась!

– Неправда, здесь переход, надо остановиться! Купил крутую тачку, и думает, что все разбегутся.

– Вызовите «скорую», у неё шок!

– Девушка, что у вас болит?

Гвалт человеческих голосов – растерянных, злых, возбуждённых – нарастал, машины сигналили с двух сторон. Даше стало горячо от стыда, она не знала, как сбежать с проклятой «зебры», и боялась поднять глаза. Кто-то начал набирать «скорую» и полицию. Вдруг ее с силой подняли за локоть, она оказалась лицом к лицу с высоким бледным мужчиной в светлом костюме. Светловолосый, аккуратный, он был похож на деловую модель со страниц журнала Forbes. Среди торговок с рынка, расположенного через дорогу, и неряшливо одетых прохожих он выглядел нелепо. Что ему нужно? Зачем он трогает ее своими цепкими руками? Тоже решил поиздеваться?

– Девушка, я водитель, идёмте, я помогу вам.

Обнаружив источник своей беды, Даша хотела накричать на него, оттолкнуть, но он не позволил: неожиданно обнял ее за плечи и, несмотря на сопротивление, настойчиво повёл к пассажирской двери большой белой машины, которая стояла прямо на переходе, загораживая проезд остальному транспорту.

– Куда он ее тащит? Да как вы смеете? Эй, молодой человек!

Он повернул к толпе голову и без выражения проговорил нападавшему на него дедку:

– Успокойтесь, уважаемый, это моя жена, мы сами разберёмся.

Зеваки ошарашенно замолчали, кто-то едко добавил:

– Да пусть едут уже, вон какая пробка! Набрали дорогих машин, не пройдёшь. Мажоры проклятые…

Даша опешила. Пока она соображала, как освободиться из его объятий, он усадил ее на пассажирское сиденье, пристегнул ремнём, сердито хлопнул дверью. Увидев злобные взгляды тёток с сумками, выскочивших из соседнего гастронома, она вдруг почувствовала себя предельно уставшей. Надо было как можно скорее добраться до общежития, там полежать в тишине и подумать, что делать дальше. Во всяком случае, она не искалечена, это уже хорошо, Ободранный локоть не в счёт. А выход обязательно найдётся.

Машина мягко тронулась, заиграла спокойная музыка.

– Высадите меня, пожалуйста, за тем поворотом, подальше от перехода. Я хочу домой.

Она постаралась сказать это вежливо, с достоинством, но голос дрожал, был некрасиво гнусавым от рыданий. Получилось жалко.

Никак не отреагировав на ее просьбу, будто не расслышав, водитель заговорил, чётко произнося слова.

– Во-первых, хочу попросить прощения. Вы слишком резко остановились на переходе со своим телефоном. Я задумался, не успел затормозить, поэтому виноват. Во-вторых, прошу вас съездить со мной в больницу. Я врач. Надо проверить, нет ли трещины или перелома. Если у вас ушиб, назначат лечение.

Даше стало безразлично: больница, так больница. Кивнув, она стала смотреть в боковое тонированное стекло, изо всех сил сдерживая слезы. Приятный запах парфюма, исходивший от ее обидчика, навеял мысли об отце. Она подумала, что соскучилась невыносимо, не хочет больше никакой карьеры, что ей, вопреки наивным надеждам, крайне тяжело одной в этом чужом городе, где на пешеходных переходах наезжают дорогие машины, а прохожие готовы обозвать последними словами только за то, что с ней случилось такое несчастье.

Не выдержав захлестнувших ее эмоций, Даша захлюпала носом. Водитель, повозившись в бардачке, протянул ей пачку сухих салфеток. Она взяла, нервно выдернула одну, расправила, вытерла мокрое лицо и нос.

Стало легче.

***

В больнице он, не спрашивая, взял ее под руку, уверенно повёл по длинным гулким коридорам с бетонными полами и выкрашенными синей масляной краской стенами. По дороге он кому-то позвонил, попросил принять пострадавшую, то есть Дашу, без записи и открыл дверь в тёмный кабинет со светящейся табличкой.

Очередь зароптала, но ее обидчик не обратил на это никакого внимания.

Даша устало подумала, что этого напыщенного пижона простые люди, ожидающие вызова к врачу в очереди, не интересуют. Сейчас окажется, что со здоровьем у неё всё отлично, он с облегчением бросит ее в этих обезличенных, пропахших дезинфекцией коридорах, и она будет долго добираться в общежитие, потратив на проезд лишние деньги, которых у неё не было, – ежедневный бюджет она рассчитывала до копейки.

Впрочем, пусть едет! Он невыносимо раздражал ее своим невозмутимым видом. Мама, наверное, сходит с ума, и, не дождавшись звонка, набирает ее номер каждую минуту, с ужасом выслушивая, что «абонент временно недоступен». Вечером надо попросить телефон у соседки по комнате, установить сим-карту и успокоить маму. Можно сказать, что разрядилась батарея. Главное – говорить уверенно, чтобы мама не почувствовала ее ужасное состояние. Объяснять, что случилось, у Даши не было не сил.

Ничего, обойдётся…

В кабинете записали данные и предложили пройти в соседнее помещение сделать рентген.

Вдруг пожилая врач остановила:

– Журавлёва, что у вас в руке?

Даша разжала онемевший кулак – на запотевшей ладони лежали собранные с асфальта запчасти, про которые она совсем забыла. Ее сопровождающий подошёл, зачем-то забрал остатки телефона и вышел в коридор, тихо прикрыв за собой дверь. Даша так устала, что даже не спросила, зачем ему это надо, – наверное, решил выкинуть в мусор. Ну и ладно!

Она обречённо подумала, что ненавидит всех этих самоуверенных хозяев жизни за их дурное богатство и вседозволенность. Он возится с ней только потому, что виноват, только и всего. Если бы не авария, он никогда бы не посмотрел в ее сторону – слишком велика разница между ними.

Впрочем, зачем он ей? Она всего добьётся сама!

От этой мысли Даше стало совсем горько. То, что случилось с ней, свидетельствовало как раз об обратном. Таких тетёх, как она, в большой город отпускать нельзя – никогда никакого толку не будет, как бы она ни старалась. Только зря расстроила родителей своим отъездом. Права была тётя Люба, когда укоряла в гордыне.

…Ее мрачные мысли прервала лаборантка, вынесшая ещё влажный снимок. К счастью, результат оказался благополучным, трещин и переломов не было. Доктор, обстоятельно рассказав, сколько нужно полежать в покое и какой компресс сделать на ударенное место, попросила ее посидеть за ширмой – нужно было подготовить описание снимка и заполнить карточку. Даша облегчённо устроилась на шатком стуле и, закрыв глаза, прислонилась головой к холодной стене. Кажется, она задремала, потому что резко вздрогнула, когда назвали ее фамилию.

Равнодушно глянув на часы, висевшие на стене напротив, и отметив, что прошло почти двадцать минут, она встала и вышла в коридор с куском тонкого затемнённого пластика, на котором прозрачно обозначились ее собственные кости. При виде этих белых странных образований она почувствовала себя предельно обнажённой – словно с неё в рентген кабинете сняли не только одежду, но и кожу с мышцами. Дашу передёрнуло, она решила снимок выкинуть в ближайшую урну и никогда больше не вспоминать о происшедшем.

«Аристократ», как она ехидно обозвала его про себя, стоял у окна напротив кабинета. Всё в нем было «слишком» – слишком спокоен, слишком хорошо одет, слишком вежлив.

Она подошла к нему, задрала голову вверх и смело посмотрела в глаза.

– Спасибо за хлопоты, дальше я сама, – она сказала это уверенно и даже мысленно похвалила себя за то, что произнесла слова без запинки.

На его лице не отразилось никаких эмоций, хотя Даше отчётливо показалось, что он потешался над ней. Молча забрав снимок, он повернулся к ней спиной и стал внимательно его изучать на фоне стекла.

Не поворачиваясь, также равнодушно спросил:

– Хотите кофе с пирожными?

– Нет, – отрезала Даша, хотя кофе с пирожными захотелось нестерпимо.

Она подумала, что немедленно, как только избавится от «аристократа», пойдёт в ближайшее кафе. Надо было срочно компенсировать потерю телефона эклерами с масляным кремом, это определённо прибавит ей духу. По сравнению с потерей нового телефона сумма, которую она собиралась потратить на сладкое, выглядела до смешного мизерной.

«Аристократ» повернулся, отдал снимок.

– Хорошо, тогда я отвезу вас в общежитие.

– Нет!

– В такси вас можно посадить?

– Нет! У меня нет денег на такси, я поеду на автобусе, – она снова готова была расплакаться, но уже от злости, он ее жутко раздражал.

– Пойдёмте.

Дарья попыталась что-то сердито возразить, но он, не слушая больше, снова взял ее под руку и повёл прочь из коридора. Она сникла. Взрослый и уверенный мужчина, он мог себе позволить обращаться с ней, как с неразумной школьницей. Сопротивляться не было смысла, скоро этот позор закончится, она останется одна. Надо немного потерпеть. Да и кто она ему такая, чтобы продолжать устраивать сцены? Он забудет о ней уже завтра.

В фойе больницы он усадил ее на шаткий стул, сам подошёл к аптечному киоску, сделал заказ, расплатился, вернулся обратно.

– Покажите ободранный локоть.

Даша посмотрела на него с недоверием:

– Зачем?

Вздохнув с едва заметным раздражением, он терпеливо разъяснил:

– Обработать рану.

– Так заживёт…

– Не заживёт, – он взял ее за локоть и аккуратно развернул руку ссадиной к себе.

Даша отвернулась, невыносимо было видеть его совсем рядом. У него оказались тёплые, мягкие, большие ладони. Он прикасался к ее коже осторожно, но уверенно, и промывал перекисью рану так же заботливо, как отец в далёком детстве, когда она разбивала себе колени.

Даша замерла и почти перестала дышать, пока рана не была заклеена лейкопластырем.

Он снова взял ее за руку, мягко поднял со стула, словно она была уже не в состоянии что-либо сделать самостоятельно, повёл за собой. Даша почувствовала себя совсем разбитой, ей хотелось только одного – лечь, свернуться калачиком под одеялом, закрыть глаза и ни о чём больше не думать.

В машине, прежде чем повернуть ключ зажигания, он совсем близко придвинулся к ней, ослабевшей и расстроенной, и, вытянув из гнезда ремень безопасности, пристегнул ее к креслу. В какой-то неуловимый момент Дарья встретилась с ним взглядом. Его тёмно-серые глаза завораживающе глубокого цвета, с густыми короткими светлыми ресницами ее внезапно обожгли – словно он своим взглядом проник в самое сердце и остался там раскалённым угольком, мешая дышать.

Этого ещё не хватало! Да что с ней? Зачем она рассматривает его глаза?

Резко отвернувшись в окно, Даша насупилась. Они ехали долго, через весь город. Водитель включил радио, зазвучала реклама вперемешку с музыкой, но рекламы было больше. Дикторы кричали, смеялись, отпускали плоские шутки в прямом эфире. Даша пыталась понять, о чём они говорили, тут же забывала услышанное и боялась повернуть голову в его сторону. Его случайный взгляд застал ее врасплох. Этот франт с обложки модного журнала теперь долго будет смеяться над ней и представит случай на «зебре» своим друзьям, как милый анекдот.

Машина остановилась. Он помог ей спуститься с подножки, провёл до входа в общежитие, вручил пакет.

– Вот, возьмите.

– Что это?

– Телефон. Пока вас обследовали в рентген кабинете, я купил, рядом магазин.

– Но…

– Послушайте, Дарья Васильевна, – он сказал это спокойно, но также твёрдо, как во время аварии про выдуманную жену, – я уже понял, что вы девушка гордая и независимая. Но для студентки потеря телефона почти катастрофа. Вы приехали издалека, живёте в общежитии. Лишнего дохода у вас нет. Я действительно был виноват. Так что давайте закончим этот разговор и не будем друг другу портить нервы. Если вы хотите подать на меня в суд, подавайте, я выплачу вам любую компенсацию, – на слове «любую» он сделал акцент.

Его правильные, чёткие, логичные слова о «любой» компенсации окончательно взбесили Дашу, ей нестерпимо захотелось нахамить. И глаза! Такие замечательные глаза не могли принадлежать самодовольному представителю местной элиты. У того они должны были быть наглыми, порочными, скользкими – да какими угодно! В машине ей наверняка что-то померещилось, она придумала этот внимательный изучающий взгляд, устав от внезапно навалившейся беды.

Даша резко повернулась к нему, едва не наступив на носки вычищенных до блеска туфель, и, чуть подавшись вперёд, с вызовом произнесла:

– А вам не кажется, что вы слишком самоуверенны? К счастью, мы с вами никогда больше не встретимся. Поэтому знайте: я беру ваш подарок в силу крайней необходимости. Мне действительно не за что купить телефон, надо срочно звонить родителям, они там с ума сходят. Но чувства благодарности к вам я не испытываю.

– Я понял, Дарья Васильевна.

Он ответил предельно серьёзно, будто ему только что сообщили новый курс валюты. Идиот! Тихо, но достаточно отчётливо обозвав его индюком ряженым, Даша с силой хлопнула дверью и побрела на четвёртый этаж.

К ее облегчению, соседки в комнате не было. Прямо в испачканной одежде она завалилась на свою кровать и открыла пакет. В нем оказался белый сенсорный телефон в картонной коробке, к нему такие же белые наушники – просто мечта! И конверт. В конверте – чек на приличную сумму, бланк гарантии с печатью магазина, несколько тысяч наличными и записка на рецептурном бланке: «Если будут проблемы, позвоните. Всегда готов помочь. Глеб Седов». Возле подписи – цифры телефонного номера.

И ещё в пакете лежали два невероятно больших яблока с багряно-красными боками – донельзя аппетитные, тяжёлые, необыкновенно сочные на вид, с твёрдой блестящей кожурой.

Это было выше Дашиных сил! В первое мгновенье захотелось разбить телефон о стену, а деньги с яблоками вышвырнуть за окно! Но она сдержалась и, не отрывая глаз от телефона, задумалась. В конце концов, она сама во всем была виновата. Этот незнакомый ей Глеб Седов помогал, как умел, при этом не читал нравоучений, не угрожал! Наверное, другой на его месте потребовал бы возместить ущерб – свидетелей ее вины было предостаточно.

Эти мысли вернули ее на землю.

Даше вдруг стало до такой степени стыдно за своё поведение, что спина и ладони вспотели, она почувствовала, как загорелось лицо, и прижала ладони к пылающим щёкам. Любая старшеклассница из богом забытого Солнечного Острова постаралась бы использовать ситуацию в самом выгодном свете! На самом деле, это была великолепная возможность завести полезное знакомство, которое ей помогло бы в будущем! Она же, вопреки здравому смыслу, опрометчиво упустила эту возможность, зачем-то гадко оскорбила вместо благодарности.

Нет, худшего дня в ее жизни ещё не было! И это в первый месяц учёбы!

Мстительно порвав записку на клочки и вышвырнув ее в форточку, Дарья снова разревелась. Она всхлипывала, грызла плотные сладкие яблоки и искренне сожалела о том, что невозможно вернуть этот день обратно. Мама была права: нельзя было отпускать ее одну в большой город. Предел Дашиных возможностей – должность заместителя директора по хозяйственной части на консервном заводе – считать пустую тару, ругаться с грузчиками и отмечать трудодни рабочим.

***

Глеб приехал домой, когда солнце начало заваливаться раскалённым оранжевым боком за горизонт. В комнатах было чисто и сумеречно. Бесцельно побродив по нижнему этажу, он поднялся в мансарду и зачем-то прямо в костюме улёгся на кожаный диван. Наверное, надо было снять стресс, расслабиться, но Глеб обессиленно лежал, глядя в мансардное окно с замкнутым в нём темнеющим небом, и не двигался. Было невыносимо лень вставать, спускаться вниз, откупоривать бутылку. Пить также было лень.

В мыслях занозой сидела колючая, как ёж, зарёванная девчонка, сбитая им на переходе. С ней невозможно было договориться, на все вопросы она отвечала отрицательно. Но его поразило другое – несмотря на явную враждебность, она была податлива, как доверчивый ребёнок, и послушно шла за ним, едва он брал ее за локоть, словно эти прикосновения ее успокаивали. Глеб подумал, что слишком часто за эти два часа трогал ее, и поморщился – это было ему несвойственно. А яблоки зачем? Что за безотчётный порыв? Пожалел девчонку? Но это была явная глупость! Если уж захотел подкормить – уж больно она показалась ему замученной, – так надо было купить ей какие-нибудь зелёные, простые, а не эти – тяжёлые, яркие, наполненные жизненной силой, зовущие попробовать, вгрызаясь зубами в нагревшуюся на солнце мякоть. Мысль о яблоках его почему-то смутила, сердце забилось чуть сильнее, на душе сделалось совсем скверно.

Он так и не понял, какой была эта незнакомая ему Даша Журавлёва. Порывистая, упрямая, непосредственная, предельно обиженная? Наверное… Именно это почему-то врезалось в память, а вот внешность ее не запомнилась. К тому же, она была или очень глупа – не сообразила, что его можно было легко использовать, потребовав денег, или действительно слишком горда, что никак не вязалось с ее явной наивностью. Да и откуда у жительницы затерянного в степях городка гордость? Впрочем, он оставил ей свой номер телефона. Нет никаких сомнений, что утром, посоветовавшись с родителями или подружками, она скромно постучится в его кабинет и предъявит немаленький счёт. По-другому просто не бывает.

Чтобы отвлечься, он заставил себя подняться, выпить кофе и засесть за статью для коммерческого журнала. Он писал ее до поздней ночи, мастерски бравируя сложными медицинскими терминами – словно пытался отомстить издателю сложным текстом. А потом, укрывшись шерстяным пледом, уснул в кабинете на диване: не хотелось спускаться в спальню, где его ждала необъятная пустая кровать в раздражающем спальном комфорте.

На следующее утро, когда он, приехав в клинику, приготовился к самому худшему, позвонили из министерства и сообщили, что после получения официального заключения независимой медэкспертизы жалоба была отклонена, в прокуратуре дело о смерти пациента закрыли. Он не удивился и не обрадовался – после случая на пешеходном переходе уже ничто не могло поколебать его мрачное душевное состояние. Весь день, то и дело доставая из кармана брюк мобильный телефон, он поглядывал в цветное окошко, ожидая появления отметки о ещё одном звонке, но Даша Журавлева ему так и не позвонила.

***

Прошёл месяц. Дашин восторг по поводу удачного поступления в институт экономики и права растаял, как утренний туман при свете набирающего силу дня. Теория была мало понятной, преподаватели придирались по любому поводу, город оказался равнодушным, грязным и безмерно суетливым, похожим на бестолковый муравейник.

Но, несмотря на все эти сложности, она благополучно втянулась в его стремительный темп, стала жить с той же скоростью, что окружающие ее люди – торопилась, успевала, не выбивалась из ритма. В этой бесконечной сутолоке дни стали похожими, однообразно рутинными и слились в один непрерывный поток.

Отношения с однокурсницами у Даши не сложились с первого дня. Она была приезжей льготницей, а таких местные не жаловали. Несколько раз ей вслед звучало обидное слово «лимитчица». Даша растерянно оглядывалась, но видела только смеющиеся лица хорошо одетых, довольных жизнью городских студенток.

В ее группе приезжих было пять человек, между собой они не общались и обособленно держались в стороне, будто стеснялись своих дальних провинций. У Даши сложилось ощущение, что все они невыносимо скучали по дому, но пожаловаться на эту тоску не решались даже друг другу, опасаясь выглядеть слабыми. По умолчанию именно они были первыми кандидатами на отчисление в случае плохой успеваемости – никаких бонусов преподаватели от нищих провинциалок не ожидали.

Старостой группы была назначена высокая манерная девица с пышными волосами цвета меди, контрастным татуажем бровей и губ и бриллиантами в ушах и на пальцах. Она была в отличных отношениях с деканом, приезжала на «лексусе» нежно-персикового цвета, учёбой не особенно озадачивалась. При встрече с ней доценты и профессора подобострастно улыбались, справлялись о делах ее отца – он был спонсором факультета. Ему они обязательно передавали поклон. Даша часто думала, что на месте Виктории Лагодиной она вообще не ходила бы на занятия, но той, видимо, было скучно. Свободно посещая лекции, она развлекалась, открыто издеваясь над приезжими вроде Даши. Своих, городских, староста и ее подруги не трогали.

Парней в группе было всего трое. Один – тучный «ботаник» в очках – никого не замечал, постоянно жевал бутерброды, играл в игрушки на своём телефоне. Учёба его не интересовала, насмешки не задевали. Зачем он поступил в институт, было непонятно. Двое других – уверенные в себе, избалованные вниманием красавцы, редко приезжали на занятия, были дерзки, независимы и, как было слышно из обрывков разговоров в группе, «тусили» с девицами из свиты старосты. Лагодина, словно высочайшая особа голубых кровей, снисходительно принимала их в свой круг, не мешая развлекаться с подружками.

Даша, чтобы не находиться в полном одиночестве, познакомилась с одной из городских «серых мышек», которую в группе пренебрежительно называли Лиличкой – ходила с ней в столовую, сидела рядом на парах. Это было до невозможности тоскливо. Некрасивая, с подростковыми прыщами, в больших очках, восемнадцатилетняя Лиличка была по уши влюблена в одного из «мачо», как их называла про себя Даша, и каждую свободную минуту ныла и страдала, жалуясь Даше на отсутствие взаимности с его стороны.

Когда заканчивались занятия, Даша пряталась от неё в библиотеке или сбегала в Парк Студентов. Там она гуляла по его дальним заброшенным аллеям, пока на город не надвигались густые послеполуденные сумерки. К этому времени она, уставшая и замёрзшая, выбиралась к дороге и отправлялась в общежитие, в свою холодную комнату, чтобы, закрыв уши наушниками с любимой музыкой, снова писать конспекты, пока глаза не начинали слипаться от усталости.

…Осень окончательно захватила город, пряча по утрам верхние этажи высотных домов в молочном тумане и безостановочно заливая улицы холодным дождём. Воздух стал промозглым от сырости. Аллеи полюбившегося Даше Парка Студентов были усыпаны ещё яркими, но уже грязными от дождя листьями. Куда-то попрятались белки и мелкие птицы. Только большие черные вороны, неуклюже подскакивая на мощных лапах, искали под деревьями упавшие орехи. Сиротливо и скорбно стало в природе, словно умирала она навсегда, не собираясь больше возвращаться к жизни. Горестно было и в Дашиной душе.

Только сейчас, в этом чужом слякотном ноябре, она окончательно поняла, как замечательно было жить в маленьком городке, где все друг друга знали, близкие и дальние родственники зазывали в гости по поводу и без повода, а дома всегда было тепло и сытно. Там осталось ее бесхитростное счастливое детство, согретое заботой папы и мамы, о непрекращающейся влюблённости которых она теперь думала с лёгкой снисходительной улыбкой. Ни тени обиды не осталось на родителей, и даже зловредная тётя Люба уже не казалась такой отвратительной.

Ещё полгода назад, страстно стремясь вырваться из глухой провинции, она огульно считала их всех примитивными, застывшими в деревенской косности. Теперь она вспоминала родителей каждый день с бесконечной нежностью, считала лучшими людьми на земле, искренне тосковала по ним. Эта тоска не покидала ее и стала похожа на затяжную болезнь. Она понимала, что ею надо было переболеть, перемучиться или свыкаться с ней до тех пор, пока она не станет мягче. Иначе зачем тогда было все это затевать?

Здесь, в чужом городе, оказалась сложная, не всегда понятная ей жизнь. Даша старательно привыкала к ней каждый день – к смогу, дождям, аллеям с раскидистыми деревьями, замусоренной речке, равнодушным толпам вечно спешащих жителей. Она училась наслаждаться одиночеством, когда это было необходимо, и избегать его, когда оно становилось слишком невыносимым, находя уютные тёплые местечки. Например, современный книжный магазин «Белая Сова» в самом большом супермаркете в центре города, где она за столиком кафе на широком пандусе могла листать журналы, каталоги или читать.

Или маленькие вкусно пахнущие кондитерские, которых в центре было великое множество. В них, устроившись на высоком стуле за барной стойкой возле окна, можно было пить ароматный горячий чай с булкой и бездумно разглядывать прохожих, бегущих сквозь холодный моросящий дождь. Ее мечты о собственной независимости запутались в ежедневных заботах, потеряли свой сказочный блеск, потускнели под натиском мелких малоприятных проблем.

Размышляя о себе и о своём будущем, она против воли довольно часто возвращалась к аварии, в которую попала по собственной неосторожности. Глеб Седов не был похож на знакомых ей по группе богатых разгильдяев с порочными выражениями лиц. После встречи с ним у Даши осталось устойчивое ощущение, что там, откуда он явился, такие «мажоры» и развязные девицы вроде старосты Вики Лагодиной скромно держались в стороне. Она испытывала жгучий стыд за то, что так некрасиво себя тогда повела, неоправданно считая всех обладателей дорогих машин хамами.

Он хамом не был.

Впрочем, какая теперь разница! Глеб Седов с его загадочными тёмно-серыми глазами и слишком серьёзным взглядом навсегда остался в прошлом. Если бы только представилась возможность извиниться, она бы сделала это незамедлительно! Но время вспять не повернёшь.

Конечно, можно предположить, что когда-нибудь, через много лет, их пути в этом городе обязательно пересекутся, и она запоздало попросит прощения.

Интересно, сможет ли она его узнать?