Читать книгу Уехать нельзя остаться - Ирина Минакова - Страница 4

В любой стране фиктивный брак считается делом незаконным. Думаю, что при провале вас ждет как минимум депортация. Но, когда вы находитесь в чужой стране и вам практически уже некуда возвращаться (квартира почти продана, и с работы вы уволились), то есть все мосты сожжены, а здесь, в новой стране, нет никаких зацепок, и все двери перед вами закрыты, то невольно впадаете в отчаяние и задумываетесь над всеми возможными и невозможными вариантами.

Уже в первые дни после переезда было совершенно очевидно, что денег с потенциальной продажи квартиры во Львове не хватит ни на открытие фирмы в Чехии (что, кстати, делали в девяностые многие более-менее состоятельные мигранты), ни на покупку какой-либо меньшей квартиры во Львове (даже однушки). Незнание языка (хоть я его загодя пыталась изучать) и сильный русский акцент не давали возможности даже просто снять квартиру. Да и устроиться на работу легально тоже было невозможно. Поскольку я в Чехии находилась по гостевой визе, то времени для обустройства у меня было очень мало, всего три месяца. Я практически никого не понимала и совершенно не умела говорить по-чешски. А чехи в то время были очень отрицательно настроены по отношению к русским, да и вообще ко всем людям из бывшего СССР. События тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, когда советские танки вошли в страну, похоже, надолго врезались в память этого народа, и объяснять людям, что вы в то время пешком под стол ходили, было бесполезно. Помимо этих несладких реалий, добавились и так называемые отягчающие обстоятельства. Мои друзья, Ира и ее мама, Алла Ивановна, которые годами меня уговаривали сюда мигрировать, и по официальному приглашению которых я приехала в Чехию, ровно через два дня после приезда попросили меня съехать:

– Ты сюда не отдыхать и не в гости приехала, а строить новую жизнь. Вот иди и строй, – сказала строго и с недовольством Алла Ивановна.

Она дала мне телефон переводчицы, которая, возможно, мне поможет со срочным поиском жилья, да и с переводом документов тоже. На руках у меня была одна тысяча долларов, задаток от покупателей нашей львовской квартиры. Ими же был установлен и срок, три месяца, за которые я должна была найти работу и жилье в Чехии, а главное – полностью освободить львовскую квартиру.

Мой мозг никак не мог понять происходящее… Через два дня выставить на улицу… Ведь это так не по-нашему, подумала я. Признаюсь, ком в горле застрял, слезы сами полились. И это с учетом того, что я Иру считала одной из лучших своих подруг. Она гостила у нас практически каждое лето после переезда в Чехию. Очень трудно было погасить обиду и состояние абсолютной безысходности и беспомощности. Да… все получилось почти как в том анекдоте… перепутала я экскурсию с эмиграцией. Конечно же, я не рассчитывала жить у них месяцами, но чтобы вот так… через два дня… Я бы еще поняла, если бы у Иры была семья, дети, работа, учеба или другие заботы. Она ведь жила совершенно одна и на полном содержании своей мамы. В общем, такая динамика событий меня просто-таки выбила из колеи. Не ожидала я, конечно, такого подзатыльника на тему «Не надо путать экскурсию с эмиграцией».

Взяв свой чемодан, отправилась я к пани Марии, переводчице и преподавательнице русского языка. Она оказалась милейшей женщиной. Прониклась моей ситуацией и действительно нашла для меня норку в семейном общежитии неподалеку от ее дома. Это маленькое помещение нельзя было назвать ни жилой комнатой, ни маленькой квартиркой. Справа кровать, слева стол с двумя неработающими конфорками и удобства по общему коридору налево… Устроила она меня туда нелегально, и я была бесконечно рада, что у меня теперь есть временная крыша над головой. Стоила она тогда четыре тысячи крон в месяц, что было невероятно дорого по тем временам, учитывая состояние и размер квартирки. Зато быстро и относительно надежно.

После переселения начались мои каждодневные походы на почту, откуда можно было звонить по газетным объявлениям. Все звонки заканчивались неудачей… Цены на покупку жилья росли с каждым днем, а попытки снять квартиру были неуспешны, так как никто не хотел связываться с иностранкой. Амплитуда моих поисков работы была от сиделки и уборщицы до учительницы по фортепиано или русскому языку. О работе по специальности не могло быть и речи. Музыковед без знания чешского считайте профнепригодный. Одна радость от моих походов на почту была возможность заказать короткий разговор со Львовом, и я могла слышать голос своей пятилетней дочурки и успокаивать маму тем, что мой процесс ознакомления с новой страной проходит гладко и обнадеживающе. Ложь во спасение…

Однажды я встретила у пани Марии Аллу Ивановну. Они решали какие-то свои вопросы, и я тихонько ждала, пока они закончат беседу. Вдруг Алла Ивановна обратилась ко мне с приглашением отужинать вместе с ее семьей в так называемой господе (ударение на втором слоге) под названием «У Швейка», что рядом с их домом. Я попытаюсь объяснить вам, дорогие читатели, что такое господа. В нашем понимании это облагороженная пивная, популярная как среди мужчин, так и женщин. Пиво там подают разливное и хорошего качества. Я, конечно, не ценитель, но весь мир, насколько мне известно, чтит чешское пиво. Для меня, однако, первое посещение господы было культурным шоком. Шум, гомерический смех, где-то в углу играет гармонь, дымовая завеса… Я с трудом нашла столик, за которым сидели Алла Ивановна с мужем, паном Вацлавом, Ира и еще один неизвестный мне мужчина, как оказалось позже, некий Франта, друг их семьи. Что интересно у чехов, они при первом же знакомстве часто переходят на «ты», причем независимо от разницы в возрасте. В этот вечер мужчины перешли со мной на «ты» (вернее я с ними, так как по подсказке Иры женщины в этой стране первыми делают этот шаг). Только Аллу Ивановну я по-прежнему называла по имени отчеству и обращалась на «вы». Сила привычки и воспитания оказались сильнее чешских традиций.

Пан Вацлав был уже подшофе и радостно вскрикнул:

– Ирина, мы тебя совсем заждались. Какое пиво тебе заказывать?

Я смутилась… Откуда я могу знать, какое пиво пить. А отказаться – значит обидеть. Выручил Франта, пообещав меня познакомить с теми видами пива, которые обычно предпочитают дамы. Господи, где я… и где пиво… перспектива выпивания весь вечер мне совсем не понравилась. К счастью, принесли ужин, что помогло справиться с острым чувством голода и неловкостью при держании бокала с пивом в руке. Вполне возможно, что они мне в пиво подмешивали что-то покрепче, так как меня очень быстро развезло. Да и от сигаретного дыма мне становилось все хуже и хуже.

В этой кипучей атмосфере Алла Ивановна начала серьезный разговор о том, что у меня на самом деле нет никаких шансов остаться в этой стране. Я это и сама понимала, хотя в душе теплилась какая-то надежда. Потом инициативу разговора взял в свои руки Франта. Он очень долго о чем-то говорил, но я практически ничего не понимала. Алла Ивановна с Ирой пытались успевать кое-что переводить. Вот суть его монолога:

– Я прекрасно знаю, в какой бедности жил советский народ. Я там был и своими глазами видел несчастные лица людей, пустые полки в магазинах, а там, где что-то продавалось, бесконечные очереди. Улицы везде неухоженные с мусорными контейнерами на каждом шагу, обшарпанные дома. Везде вонь и беспорядок.

Конечно Франта говорил исключительно по-чешски. Кое-что переводила Алла Ивановна, а кое-что было понятно и без перевода. Я хотела было возмутиться. Но Алла Ивановна дала понять, что перебивать Франту нельзя. Я и сама, конечно, могла бы покритиковать нашу реальность, но от иностранца такое было воспринимать очень неприятно. Потом он говорил что-то про большевиков и коммунистов, о том, как он от них пострадал, а затем обратился прямо ко мне:

– Я понимаю, почему ты хочешь здесь остаться. Ты хочешь спасти свою семью, обеспечить нормальное будущее для своей дочери. Вот поэтому я предлагаю тебе выйти за меня замуж… и поверь, ничего не требую взамен. Я очень сочувствую твоей семье. Ты видишь, что я мог бы быть твоим отцом, и буду счастлив, если мы станем друзьями. Ты пойми, замужество для тебя единственная форма легализоваться здесь. Ты только ничего такого не подумай, речь идет о фиктивном браке. Никакой лирики… Но никто не должен знать о том, что этот брак не настоящий. Иначе, кто-нибудь донесет на тебя в полицию, и тебя депортируют.

Я не могла отделаться от ощущения, что все это было заранее подготовлено и даже решено за меня. Все ожидали, что я расплывусь в счастливой улыбке, а я от неожиданности не могла проронить ни слова. Смотрела я на их удивленные лица и не знала, что сказать. Ведь во мне еще жила девочка, не так давно сошедшая с консерваторской скамьи, пропадавшая часами в библиотеках, а по вечерам в театрах и филармонии. Правда, я уже была слегка подернута печалью неудачного замужества и развода, но вдохновленная преподаванием истории и теории музыки, мировой художественной культуры, созданием нового учебника… Развал страны лишил меня всего этого, поверг в нищету и отчаяние. Не то чтобы я тосковала по старому режиму, в нем нам тоже жилось несладко. Но то, что происходило у нас во Львове в девяностые, вообще не укладывалось в рамки достойной человеческой жизни. При этом я сама не изменилась, очень сложно было вдруг трансформироваться и приспособиться к тому, что происходило на Украине. Все это молниеносно пронеслось в моей голове, и я понимала, что нужно Франту благодарить и хвататься за его предложение, как за соломинку… ради дочки… ради мамы.

Алла Ивановна за меня произнесла:

– Франта, конечно, она согласна.

Я же ощущала себя человеком, который собирается совершить преступление века. Мне казалось, что если я на это пойду, то на мне на всю жизнь останется неизгладимое пятно. Единственным положительным моментом во всем этом мероприятии было то, что это все-таки была не сделка, а протянутая рука помощи.

В ЗАГСе, вернее, в горсовете, где проходят росписи молодоженов, почти никого не было. Не пришел туда и наш «жених»… Как вам такое? Поскольку рядом со мной была Алла Ивановна, мне не очень удобно было показывать облегчение, которое я испытывала в тот момент. «В конце концов, – подумала я, – Высшие силы распорядились в этой ситуации так, как нужно было». Но Алла Ивановна развила бурную деятельность, договорилась с работниками ЗАГСа о переносе обряда на два часа позже, позвонила своему мужу, тот, в свою очередь, навел справки, и мы отправились на поиски Франты. Вы не поверите, но мы таки его нашли. Франта безмятежно спал в квартире одного из своих друзей. Оказалось, что он с дружками организовал мальчишник, посвященный прощанию со свободой! Бред какой-то! Намного позже я узнала, что он никому из своих друзей не сказал, что речь шла о фиктивной росписи. Ему, скорее всего, просто хотелось похвастаться фактом женитьбы с молодой женщиной. А может, он себя так вел из соображения безопасности? К моему удивлению, Франта по-солдатски быстро привел себя в порядок, и мы снова направились к горсовету, теперь уже с ним.

Во время обряда я практически ничего не понимала. Слушала мягко плывущий голос женщины и старалась абстрагироваться. Вдруг Франта ни с того ни с сего потянулся к моему лицу, пытаясь меня поцеловать. Я от неожиданности шарахнулась от него, и поцелуй пришелся на край щеки. Конечно, этот эпизод не мог не ускользнуть от глаз женщины, которая нас расписывала. А мое и без того полуобморочное состояние ухудшилось еще больше. Я ощущала себя самой униженной и оскорбленной во всем мире при совершении этого обряда. Франта явно обозлился, да так, что резко ушел после росписи, даже не попрощавшись. Скорее всего, он тоже чувствовал себя униженным и оскорбленным. Как позже выяснилось, дама, которая нас расписывала, когда-то с ним работала в одной конторе и наверняка узнала его. Потому-то несостоявшийся свадебный поцелуй огорчил Франту вдвойне.

На следующий день мы с ним встретились у Аллы Ивановны в гостях. Случайно… Он, видимо, частенько к ним захаживал. Пан Вацлав приготовил прекрасный ужин. Да… чешская кухня в хорошем исполнении (хоть и не совсем здоровая) очень вкусная… Пальчики оближете. Мужчины вели разговоры о политике, и я в их суть не вникала. Вдруг Франта повернулся ко мне и заявил:

– Ирина, ты же понимаешь, что наша роспись – это гешефт. Сегодня за это платят тысячу долларов.

– Как? – удивилась я. – Ведь ты говорил, что ничего взамен не хочешь, что искренне хочешь мне помочь…

Я в панике убежала в ванную… не смогла сдержать слезы и никак не могла успокоиться. Я прекрасно понимала, что этих денег у меня нет, и даже после продажи квартиры во Львове не будет. Во-первых, нужно будет раздать долги, а во-вторых, аванс, с которым я приехала в Чехию, весь ушел на проживание, транспорт, покупку газет с объявлениями и телефонные разговоры. Но больше всего меня огорчило то, что Франта меня фактически обманул. Почему он сразу не сказал, что у него есть финансовое условие? Я бы тогда точно отказалась от такой «услуги».

– Не будь наивной, – говорил он, – все, что обещается в пивной, не имеет никакого веса и значения.

Мне известно такое поверие, что нельзя добро делать за спасибо. За все, мол, нужно платить. А не заплатишь деньгами, Высшие силы здоровьем возьмут. Скажу откровенно, я никогда не жила по этому правилу. Делая добро, я действительно никогда не хотела ничего взамен. Поэтому-то я и поверила Франте. Я хоть и не воцерковленный человек, но живу с Богом в сердце и обращаюсь часто к Библии. А там сказано «… когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне… и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Библия. Евангелие от Матфея, гл. 6, стр. 6). Конечно, эту фразу можно трактовать по-разному. В ней заложено много смыслов. Один из них наверняка заключается в том, что не нужно хвастаться своими добродеяниями. В моем понимании, в ней еще говорится и о том, что если ты делаешь добро, то делаешь его по своей воле, поскольку ты действительно хочешь помочь и не ожидаешь никакой расплаты. Я имею в виду скрытое желание получить что-то взамен в качестве благодарности.

Я только что с трудом справилась с предательством (как я тогда считала) Ирины и ее мамы, проглотив обиду за то, что меня выселили через два дня после приезда. А тут Франта со своим заявлением… Я не понимала, что делать. Алле Ивановне пришлось провести со мной длительную беседу в ванной, куда я в слезах убежала. Объясняя возникшую ситуацию тем, что это в нем мужское честолюбие заговорило, что, может, он мстит за тот неуклюжий поцелуй при росписи. Она посоветовала мне поступить дипломатически, то есть пообещать ему деньги после продажи квартиры на Украине. На том и порешили. В конце концов, чудеса иногда происходят, и деньги, возможно, останутся. Я подала в полицию документы на ПМЖ и уехала домой.

Львов… мой самый любимый и самый родной старинный польский город. Именно так я его всегда воспринимала… не советский, не украинский… а польский. Так было, возможно, потому, что мы жили на краю центра, на улице Котляревского с прекрасными польскими и австрийскими виллами вдоль улицы. Многие польские семьи там по-прежнему обитали, да и польская школа была совсем рядом. Наша семья, правда, жила в сталинском доме, который на этой улице появился в тысяча девятьсот пятидесятом году на месте трех домов, разрушенных во время Великой Отечественной войны. Наша огромная трехкомнатная квартира с двумя балконами была практически убита к тому моменту, когда я решила уехать из страны. Ремонт в ней не делался лет сорок, так как денег у нас не хватало даже на базовые вещи, а уж на ремонт и подавно. Несмотря на это, квартира все же представляла какую-то ценность для покупателей. Все-таки в ней были высокие потолки, просторные комнаты и широченный коридор. До войны наш дед был серьезной и уважаемой в городе фигурой. Поэтому, наверное, и получил большую квартиру в прекрасном районе. А когда вышел на пенсию, так сразу стал забытым всеми чиновниками-коллегами и нашел в итоге утешение в алкоголе. Много лет наша квартира была «семейной коммуналкой», в которой жили три отдельные части нашей семьи. В одной комнате бабушка с дедушкой, в другой – моя тетя с мужем и сыном, а в третьей – мы с мамой, папой и моим братом. Но к тысяча девятьсот девяносто пятому году в ней остались лишь я с дочкой и мамой.

Маме я, конечно же, ничего о своей женитьбе не сказала. Она у меня была интеллигентнейшая женщина, умница и очень правильная. Воспитывала она меня, может, и в излишней строгости, но в лучших традициях мам-педагогов. И тут вдруг фиктивный брак… она бы этого не пережила. Эта женитьба настолько застряла у меня комом в горле, что я о ней еще несколько лет молчала и не рассказывала даже самым заветным подругам. Было стыдно и неприятно. На сегодняшний день от чувства вины и стыда я окончательно избавилась. На все нужно время, и отношение к событиям при желании меняется. Другого выбора у меня тогда все равно не было.

Семья, решившая купить нашу квартиру, была надежная. Галя была бывшей маминой ученицей, ее муж, Славик, был серьезный человек, кандидат наук, но в девяностые предпочел заняться бизнесом. Отец Гали был известным в нашем городе урологом. Бизнес Славика был связан с Чехией, поэтому мне не нужно было беспокоиться о перевозе денег через границу. Кроме того, он пообещал, что до конца мая мама с дочкой могут жить в этой квартире и не беспокоиться о выселении.

Поехали мы со Славиком и его женой в Чехию в их микроавтобусе. Мне удалось туда погрузить пианино, коробки с книгами и какими-то наспех собранными вещами. На границе произошел смешной разговор с таможенницей:

– Та-а-ак… где прячете наркотики?

– Нигде…

– А иконы, алкоголь, оружие?

Моим бровям от удивления уже подниматься было некуда. А Славик сориентировался очень быстро:

– Ну вы даете… неужели не видите, что старый хлам везем.

– А что в той дряхлой коробке в углу?

– Не знаю, – потупившись ответила я.

– Давайте-ка, снимайте… проверим.

Открыв коробку, я аж рассмеялась. Это оказалась мамина коробка с клубочками ниток и какими-то лоскутками, вырезками из журналов с выкройками. Видимо, не смогла расстаться с мыслью о дальнейшем рукоделии.

– Да, – сказала таможенница, глядя на все это, – с такими клиентами я себе звездочки на погоны не заработаю… Езжайте.

Дорога была трудной. На дворе было начало января тысяча девятьсот девяносто шестого года. Скользко, туман… но доехали благополучно. Вся мужская часть общежития, где я застолбила место, благодаря пани Марии, помогала сгружать пианино и коробки. Справились.

В Чехии мне Славик помог открыть счет в банке и перевел туда деньги. Курс тогда резко изменился не в мою пользу, и денег в результате оказалось намного меньше, чем предполагалось. В кронах получилось триста тридцать тысяч (по тем временам это было тринадцать тысяч долларов). Но главное дело было сделано, и я вздохнула с облегчением. Однако ни работы, ни места, куда бы я привезла семью, еще долго не удавалось найти. Продолжая проживать в комнатушке общежития, я потихоньку начала впадать в депрессию. Не в эту же убогую обитель везти свою семью. А в распоряжении оставался всего месяц. Параллельно я моталась в полицию оформлять ПМЖ, и тут случился его величество ОБЛОМ, который меня окончательно подкосил. Оказалось, что у Франты не было прописки!!! А значит, у него самого не было ПМЖ! По его словам, большевики и коммунисты (так он всегда называл бывшую власть) отобрали в свое время у него дом, так сказать, раскулачили, и он с тех пор бомжевал, ночуя то у друзей, то где придется. Такого поворота событий я совсем не ожидала. С одной стороны, мне его стало безумно жалко, ведь сломали человеку жизнь, оставили на произвол судьбы. Но с другой стороны, мне было совершенно понятно, что все мои усилия по оформлению ПМЖ в Чехии оказались напрасными.

Господи, как хорошо, что я свою обиду на Аллу Ивановну сумела в свое время укротить, разогнать и отпустить. Обратиться мне больше было не к кому. Услышав о новом повороте событий, Алла Ивановна потеряла дар речи. Без прописки ну никак не продвинешься в оформлении ПМЖ. Более того, я была обязана прописаться где-то вместе с Франтой. Алла Ивановна осторожно предложила прописать нас у ее Иры. К счастью, она не сомневалась в моей порядочности. А с Франты взяла расписку о том, что он никогда не будет претендовать на ее квартиру.

Казалось бы, главные проблемы были преодолены, но вопрос о реальном жилье и работе, которая бы обеспечила моей семье хоть какое-то существование, по-прежнему не был решен. Чтобы не трогать деньги с продажи квартиры, я устраивалась на разные временные работы – раз в неделю подыгрывала в балетной студии местного театра оперы и балета, раз в неделю заменяла преподавателя русского языка в одной из средних школ. Подрабатывала на подсобных работах в одном семейном ресторане, помогала шить игрушки на маленькой фабрике… Зарабатывала гроши, валилась с ног, но ничего по существу найти никак не могла. Зато история с ПМЖ закончилась благополучно. Ура! Первая победа!!!

Однажды, возвращаясь домой от пани Марии, которая мне по-прежнему помогала с переводами документов, и с которой я просто подружилась, заглядывая к ней на огонек, я встретила Франту. Рассказала ему о том, что по-прежнему вишу в воздухе, что похвастаться пока нечем и что у меня остался месяц до выселения моих родных. Попросила я его на ломаном чешском подождать один месяц с деньгами. Я считала, что сначала мне нужно было решить вопрос с жильем и работой. Пообещала, что заплачу, когда устроюсь, а если не будет хватать, то договоримся о рассрочке. И тут Франта с искренней и великодушной интонацией в голосе сказал:

– Да мне ничего не нужно. Я недавно получил в наследство два поля с лесом. Я ни в чем не нуждаюсь. Я же тебе говорил, что это я твой настоящий друг. Не верь больше Алле с Ирой, они хотят тебя обобрать. Они же тебя выставили на улицу. Теперь тебе приходится платить такие большие деньги за конуру, в которой ты живешь.

Нужно отметить, что я уже почти все, о чем говорил Франта, понимала и даже сама уже могла выражать свои мысли на ломаном чешском:

– Но они же нас прописали у себя. Не каждый бы на такое пошел.

– Не будь наивной. Они тебе еще выставят за это счет. Я тебе предлагаю переехать ко мне. Ты будешь жить в отдельной комнате, за квартиру платить не нужно, а параллельно продолжишь поиски работы и квартиры для своей семьи. Кроме того, ко мне уже приходили из полиции и интересовались тобой. Спрашивали, почему ты живешь где-то в другом месте. Кстати, и у Ирины были. У нее тоже спрашивали, почему мы не живем в месте прописки. В полиции ведь не дураки, все проверяют.

Тут я не на шутку испугалась. О проверках полиции я не подумала. В результате мы договорились о моем переезде к Франте. То, куда он меня привел, повергло меня в состояние абсолютного шока. Сам дом, в котором жил Франта, оказался трущобой с разбитыми окнами, откуда раздавались крики ссорящихся людей вперемешку с цыганскими песнями. Зайдя в квартиру, первое, на что я обратила внимание, был цементный пол, на котором стояла грязная кухонная плита, а вокруг нее на полу была гора немытой посуды. Слева находился разбитый и явно нефункционирующий душ, а справа стояли сломанный шкаф с кроватью, на которой сидел замусоленный старик с непонятным взглядом в никуда.

– Не беспокойся, – сказал Франта, – дед безобидный, это отец моего друга. Он ничего не соображает и почти не разговаривает. Зубов нет. Я к нему подселился по просьбе друга, оплачиваю за него квартиру, подкармливаю и присматриваю за ним.

Из этой то ли прихожей, то ли кухни, то ли комнаты зияла вместо двери дыра в следующее узкое пеналообразное помещение с раскладным креслом и мини-шкафчиком. Это место оказалось моим будущим пристанищем. В стене слева зияла еще одна дыра, ведущая в комнату Франты, в которую я ни тогда, ни позже не заглядывала. На вопрос:

– А где здесь туалет? – я услышала короткий ответ:

– В подвале. А мыться советую ходить в бассейн в центре города. Недорого.

По дороге в подвал я слушала инструкцию о пользовании туалетом. Лампочки там не было, нужно было ходить с фонариком и держать дверь руками, так как она не закрывалась. По возвращении в «свою» комнатку, меня охватила такая мощная жалость к самой себе. Сижу, плачу и думаю: «Вот приехала я на Запад, в Европу, так сказать. Оказалась в трущобах, каких ни по телевизору не увидишь, ни в самом кошмарном сне не представишь, окруженная двумя, считай, бездомными мужиками, без возможности помыться и сходить, извините, в туалет».

Первый мой визит в туалет был и последним. Не успела я и глазом моргнуть, как кто-то попытался открыть дверь. Я с перепугу фонарик уронила и завизжала неистовым голосом. Тот, другой, наверное, тоже испугался и убежал со скоростью света. Выбравшись на ощупь из подвала, я поняла, что сюда больше ни ногой. По нужде с тех пор приходилось бегать в центр в кафе (благо пускали, не требуя ничего заказывать). А первым моим приобретением стал ночной горшок (на случай, если ночью припечет). Хоть смейся, хоть плачь. Никому таких трудностей не пожелаю. «Да… – подумала я, – клубникой на завтрак здесь и не пахнет».

Пришел май тысяча девятьсот девяносто шестого года. В Чехии Первое мая – это выходной день, день трудящихся, только без парадов и идеологической символики. Здесь этот день – своего рода дань всем, кто трудится и приносит пользу людям. Я уже к этому времени нашла работу, и поэтому была рада возможности отдохнуть и посреди недели. В тот день я себе позволила подольше поспать и неторопливо собиралась на прогулку. К полудню домой пришел Франта с веткой расцветшей черешни и со счастливой улыбкой на лице. Первое, что он сделал, переступив порог моей комнаты, это набросился на меня в каком-то странном порыве, пытаясь то ли поцеловать, то ли обнять. Мне в тот момент показалось, что он собирается меня изнасиловать. Завязалась драка… Я пыталась вырваться, а он старался меня удержать. Ничего у него не получилось, я в конце концов вырвалась и убежала. Как всегда, я нашла утешение у пани Марии, которая искренне рассмеялась, услышав эту историю.

Оказалось, Первое мая в Чехии – это не только праздник трудящихся. Это и старинный праздник любви (своего рода чешский Valentine). В деревнях до сих пор устанавливаются деревья в виде высокой палки с разноцветными ленточками. Многие носят брошки с цветами (majky). Всю ночь местные парни охраняют это дерево, а задача парней из соседних деревень его украсть, что было бы невероятным позором для тех, кто его охранял. На городском уровне этот праздник проявляется по-другому. Молодые пары влюбленных гуляют в парках, обнимаются и целуются под цветущими черешнями. Ну а взрослые мужчины приходят с цветущими ветками домой и целуют своих жен. Очень даже симпатичная традиция. Но, согласитесь, совсем не имеющая никакого отношения к Франте и ко мне. Даже пани Мария сделала вывод, что, скорее всего, у Франты на меня есть какие-то виды. А он оскорбился. И тот злосчастный свадебный поцелуй был «кровоточащим шрамом», и сегодняшний несостоявшийся первомайский поцелуй стал ударом ниже пояса. Франта долго жаловался на меня Алле Ивановне, приходил домой совершенно пьяный и угрожал мне депортацией. Через какое-то время мы с ним решили забыть об этом недоразумении, но созревающая в душе Франты месть скоро дала о себе знать.

Каждый вечер мне приходилось слушать крики пьяного Франты о том, что я неблагодарная, что отказываюсь гулять с ним в обнимку по парку, дескать, для замыливания глаз. Он обзывал меня «русским говном», грозил выбросить мои чемоданы через окно и заявить в полицию, чтобы меня депортировали. Такое было впечатление, что он помог мне для того, чтобы извести потом со свету. В голове у меня была одна мысль – как можно скорее от всего этого кошмара избавиться, и я решила поменять стратегию. Что толку высматривать в газетах объявления. Все зря. Я стала физически стучаться в двери учебных заведений, магазинов, фирм и прочих возможных рабочих мест, стала интересоваться у людей, даже малознакомых, насчет квартиры и работы. Кто-то воротил носом, услышав русский акцент, а другие пытались что-то посоветовать и были доброжелательными. В конце концов я сама подала объявление: «Куплю любую квартиру в Чешских Будеевицах или окрестностях стоимостью до трехсот тысяч крон или сниму недорогую квартиру на полгода».

Не прошло и недели, как почти одновременно поступило и предложение по устройству на работу, и предложение о продаже недорогой квартиры в районном центре недалеко от Чешских Будеевиц. БИНГО!!! Подруга Ирины, Яна (преподавательница немецкого языка в университете), сказала мне, что у них на кафедре висит объявление директора общеобразовательной школы. Работа требовалась преподавательская. Школе срочно понадобился учитель английского языка. Мне было все равно, что у меня не было филологического образования, был лишь сертификат о пройденных курсах английского языка средней продвинутости, и тот остался дома во Львове. Я думаю, что, даже если бы этой школе понадобился химик (а я в химии мало соображаю), я бы приняла и это предложение. Сначала мне школа устроила испытание – попросили провести три урока с разными классами в присутствии комиссии. Сами понимаете, что обучать языку, которого практически не знаешь, да еще на языке, которого не знаешь вообще – дело нелегкое… Я провела три бессонных ночи, продумывая стратегию и тактику проведения уроков. Кое-что зазубрила на чешском (пани Мария помогла), кое-что на английском (с помощью мамы по телефону), придумала рисунки и схемы… и пошла вся в волнении в школу. Первый урок я чуть не завалила. Уж больно живыми оказались пятиклашки. К счастью, преподавательская комиссия собралась только на второй и третий уроки. Я включила актрису, которая должна была сыграть роль прекрасной и обаятельной училки английского языка… и у меня все получилось, меня ПРИНЯЛИ!!!

В тот же день я поехала смотреть предложенную квартиру. Она оказалась вполне приличной и даже симпатичной, с тремя отдельными комнатами и большой лоджией. При этом она, увы, была кооперативной. Это означало, что иностранцы не имеют никакого права становиться так называемыми главными квартиросъемщиками. Пришлось снова обращаться к Франте с просьбой записать квартиру на себя, так как он гражданин Чехии. А мою семью он потом прописал как бы «у себя». В этом случае было все равно иностранцы это или нет. Это был для меня огромный риск, учитывая сложность наших с ним отношений. Но выбора не было. И он не возражал. Осталось пару недель до выселения мамы с дочкой из львовской квартиры, и я, оформив жилищный вопрос, как на крыльях помчалась домой… вернее, теперь уже не домой. Я пока еще не осознавала, что дома во Львове у меня уже нет. Но есть любимый город, любимые подруги, любимые кварталы, парки… Как ни крути, в Чехии для меня пока что все было чужое.

Я никак не могла понять, почему хозяин квартиры продал ее так дешево. Триста тысяч крон было в три раза дешевле рыночных цен. Ответ не заставил себя долго ждать. Через несколько недель после того, как я привезла в Чехию маму с дочкой, к нам пришли полицейские в поисках бывшего хозяина. Его, оказывается, разыскивали по всей республике. Но поскольку наша с ним сделка не противоречила никаким законам, то полиция нас больше не беспокоила. Поначалу мы наслаждались деревенской жизнью, тем более что инфраструктура в деревне была вполне городская. Еще больше мы наслаждались лесом, расположенным сразу за деревней. Сколько там было грибов, ежевики, брусники, черники… а воздух, наполненный ароматом сосен и листвы… Все это мы вкушали в выходные дни. А в будни я ездила на работу в Чешские Будеевицы и выстаивала очереди в милиции по оформлению ПМЖ для мамы и дочки (мы проходили по категории «Восстановление семьи»). Сашенька ходила в садик, а потом и в деревенскую школу, а мама пыталась приспособиться к новым реалиям с помощью журналов и телевизора. Поначалу она совсем не была готова выйти из дому без меня, но постепенно начала ко всему привыкать.

Через пару лет я окончила английскую филологию в Юго-чешском университете и меня пригласили работать в языковую гимназию. Это была моя следующая маленькая победа, и таким образом позиция преподавателя английского языка за мной окончательно закрепилась. Все это время историей с Франтой я совершенно ни с кем не делилась. Но с одной из коллег я подружилась и через какое-то время обо всем ей рассказала. Буквально через неделю меня на ковер вызвал директор гимназии:

– Как это понять, пани Гофбауэрова (мне для конспирации пришлось взять фамилию Франты), оказывается, вы вступили в незаконный фиктивный брак, чтобы остаться в Чехии! Вы же понимаете, как это может повредить реноме нашей школы. А что, если эта новость разойдется по всему городу?!

Я чуть не обомлела. Конечно же, я не была готова к такому пассажу. Пару секунд наступившего молчания мне показались вечностью, но потом все-таки включился рефлекс самозащиты или снизошла Божественная благодать, поскольку мой ответ был неожиданным и для самой себя:

– Мое замужество никак не может повредить репутации школы (а школа была христианской, бискупской), – ответила я. – Этот человек, мой муж, благородно и совершенно безвозмездно подал мне руку помощи, спас мою семью. С его стороны это была благотворительность и проявление милосердия, а не какая-то сделка.

Эти слова смягчили директора в одно мгновение. Он, казалось, захотел даже приобщиться к этому благому делу и очень вежливо меня попросил никому об этом рассказывать, так как злых людей очень много, и интерпретировать они эту историю смогли бы по-разному. Каждому ведь не будешь объяснять. Уффф… пронесло. Все обошлось.

Только устранилось недоразумение в гимназии, как снова появился Франта, и на сей раз разгневанный и неумолимый, требуя развод. Несколько раз в неделю звонил по телефону с криком, что я ему этой женитьбой испортила жизнь, бросал трубку и снова названивал. В этом терроре невозможно было жить. В какой-то момент я не выдержала и сама подняла тему о разводе. Франта был явно ошарашен, но в итоге все-таки подал заявление на развод. Год ничего не происходило, а потом мне пришла повестка в суд. Надо признать, что Франта вел себя во время заседания очень достойно. Всю вину взял на себя, дескать, не хочет жить в деревне, и что, мол, встречается с другой женщиной. Через час мы уже были разведены и совершенно спокойно отпраздновали это дело за чашечкой кофе. Я вздохнула с облегчением, мол, будь что будет, и с надеждой, что этот развод никак моей семье навредить не сможет, отправилась домой.