Читать книгу Высокие белые облака. Роман-мозаика - Ирина Прони - Страница 7

Наша семья: папа, мама, маленький брат и я жила в городе Советская Гавань, построенном перед войной недалеко от известного порта Ванино (песня – «Я помню тот Ванинский порт…») на самом берегу Татарского пролива, всегда холодного с серой темной водой.

Сейчас этот город – крайняя точка БАМа, он связан с Комсомольском-на-Амуре и железной дорогой, и автомобильной трассой. Это сейчас…

Советская Гавань была примечательна тем, что тротуарами там служили приподнятые над землей настилы из досок. Стремительно короткое яркое дальневосточное лето радовало множеством торопившихся зацвести полной красотой кустарников и цветов, а также обильно плодоносившими ягодам и грибами. Бруснику и кисловатый щавель дети отыскивали повсюду. Мы заползали под деревянные тротуары, особенно если они лежали приподнятые над какой-нибудь ямкой, и там в глубине нам удавалось собрать целую пригоршню крепких красно-розовых ягод.

Район, где мы жили, назывался Моргородок, он состоял из двухэтажных деревянных домов-бараков. Зимой всё заносило снегом. Утро иногда начиналось с того, что люди выходили с лопатами, откапывали крыльцо подъезда и проделывали коридор в снежном сугробе.

В поздние советские времена в отсутствии гласности народ часто самовыражался с помощью иронии. Распевали такую частушку: «Весна прошла, настало лето. Спасибо партии за это!» Партия (КПСС) была «наш рулевой», поэтому её славили и фольклорно, типа, благодарили – даже за смену времен года! Сейчас мятник качнулся в другую сторону: теперь во всем виноваты власти, даже в том, что на Дальнем Востоке зимой случаются метели и снежные заносы. Забавно слушать, как сидящая в теплой студии красиво причесанная дикторша, или её коллега с нарядным галстуком сообщают зрителям с сенсационно-тревожной и обвинительной интонацией о том, что в Хабаровском крае в феврале снова всё замело снегом! Что местные жители (по вине администрации!) вынуждены самостоятельно откапывать свои машины или, не дождавшись троллейбуса, идти на работу пешком по снежной тропке. Интересно, не путают ли составители подобных новостных комментариев Дальний Восток с Калифорнией?

Мой отец, тогда молодой капитан III ранга, служил в военно-морской части, именуемой ЭПРОН, занимавшейся подъемом затонувших судов.

Однажды в День Военно-морского флота, который ежегодно отмечался в последнее воскресенье июля, папа объявил, что возьмет меня с собой на крейсер «Джурма», стоявший на рейде около гавани. Это был важный и торжественный момент. Мама надела на меня красивое платье, сшитое соседкой тетей Ниной из белого и желтого крепдешина. Как-то тетя Нина зазвала меня к себе в комнату и, достав целый ворох белых и желтых лоскутов, приложив их ко мне и так и сяк, объявила: «Ну и платье я тебе сделаю! Будешь настоящая леди!» Тетя Нина была творческой натурой, шила прекрасно, я до сих пор помню некоторые ее платья, нарядно волнующие, сшитые для моей мамы. Тётя Нина на своей ножной швейной машинке и частично на руках (от-кутюр!) чего только не могла сшить: и женское пальто из шинели, и юбку из кителя. Но больше всего, мне кажется, ей нравилось шить фантастически нарядные платья, как она выражалась «для леди», хотя при этом своих заказчиц она называла не иначе, как Лизка, Наташка, Лидка. Исключение составляла только моя мама, которую по имени-отчеству называли абсолютно все, может потому, что она в свои молодые годы уже была главным врачом больницы водников.

Итак, платье, надетое в честь праздника! Сборки, рукава-крылышки, притом двойные: нижнее крыло побольше – белое, а верхнее поменьше – желтое. И конечно бант! Я в детстве не любила банты на голове, но до сих пор обожаю эту нарядную деталь на одежде.

И вот я, нарядная, стою на катере, стремительно несущемся через всю гавань, где стоят корабли, украшенные разноцветными морскими флажками. Я переполнена чувством праздничности и торжественной ответственности, стою, не шелохнувшись, так как нахожусь рядом с офицерами, которые отдают честь командам моряков и офицеров, выстроившихся на палубах кораблей, мимо которых мчится наш катер. Я честь не отдаю, я знаю, что поднимать руку в военном приветствии можно только к козырьку форменной фуражки или к бескозырке. Я также знаю, что ряды разноцветных флажков на кораблях не праздничное украшение, как на новогодней ёлке. Каждый флажок – это слово или буква, поэтому каждый ряд флажков выражает приветствие или праздничный лозунг.

Вот и крейсер «Джурма». Нам спускают трап. Все поднимаются на корабль, а затем по узким гулким металлическим корабельным ступеням взбегают на верхнюю палубу. Меня никто не держит за руку. Я также как офицеры, живо бегу, совсем не прикасаясь к поручням. И под моими ногами металл ступеней корабельных трапов отдается таким же грохотом, как и у взрослых. Взбежав с одной палубы на другую, мы проходим быстрым шагом мимо матросов, при этом один из них обязательно громко выкрикивает: «ирра-а!» и все матросы замирают навытяжку. Я потихоньку спрашиваю у папы, отчего они все время выкрикивают мое имя. «А как же, – также потихоньку отвечает он, – ведь я сказал, что буду с дочкой». «Но откуда они знают, как меня зовут?» «Ну, это я им сказал», – еще тише с таинственной интонацией говорит папа. Мой папа самый надежный, самый справедливый, самый умный на свете. Но в данной ситуации я все-таки ощущаю какую-то неточность.

– Зачем ты ей голову морочишь! – упрекнула мама отца, когда я рассказала дома о своих впечатлениях, о празднике и о поведении матросов. – Ты не расслышала. Они просто-напросто кричали «смирно!», когда шли офицеры.

В воспоминаниях моей мамы Дальний Восток был самым лучшим местом на земле. Это можно объяснить тем, что там прошло ее детство, юность, начало зрелости. Ведь, как бы не было трудно, молодость есть молодость. Вспоминая какие-то давние эпизоды, она иногда говорила: «О том, что „жизнь стала лучше, жизнь стала веселее“, мы узнали только из песни». Или: «Не дай Бог, кому-то переживать голод! Как это страшно». Она всегда была своего рода диссидентом, хотя тогда не было в обиходе такого слова. Не любила комсомол, из рядов которого ее когда-то исключили как дочь «врага народа», и не захотела восстанавливаться в этой организации после того, как ее отец был освобожден. Всю жизнь она относилась довольно иронично ко всяким идеологическим лозунгам и кампаниям, а также и коммунистической партии. Впрочем, такое отношение не переходило на состоявших в ней людей.

Самой большой «акцией протеста» с ее стороны было, пожалуй, то, что она обычно разжигала колонку для подогрева горячей воды в нашей керченской квартире стопками журналов «Вопросы марксизма-ленинизма», «Коммунист», а также журналом «Политическое самообразование», вызывавшим ее особый сарказм своим названием. Она не раз высказывалась, что только идиот мог дать изданию подобное название.

Журналы выписывал папа. Он был обязан делать это, как и каждый член партии, таким образом, эти издания держали свои тиражи. К маминым аутодафе отец относился без всякого внимания, не проявляя какой-либо политической бдительности. Более того, время от времени он сам отдавал маме стопки этих изданий со словами: «Это тебе на растопку». А в самом деле, что еще с ними делать, ведь на них не было грифа «хранить вечно».

В Моргородоке (Морской городок) мы жили в бревенчатом доме на втором этаже, где у нас была уютная светлая комната с печкой, которой обогревались и на которой готовили еду. У нас был телефон. Черный аппарат висел высоко на стене, и мне нужно было придвинуть табуретку, чтобы добраться до него. Звонить мне было некому, но номер нашего телефона я помню до сих пор: 1—02. Затем в этом же коридоре нам дали еще одну комнату. Это была не комната, а настоящая коморка с крашенными бревенчатыми ничем не заделанными стенами и с крошечным окошком под самым потолком. Там умещалась койка, да какой-то стол. Стены выкрасили краской в голубой цвет. Комната эта всем нравилась. Мой дедушка, приехав к нам погостить из Комсомольска-на-Амуре, со свойственным ему ироничным оптимизмом высказался:

– Да это настоящая «литерка»!

Такое название, приравнявшее бывшую кладовку к литерным вагонам поезда, закрепилось за помещением, напоминавшем комфортные купе в вагонах поездов. Еще бы, невиданное дело по тем временам – гостей укладывали спать в отдельной «литерной» комнате! Мои родители считали, что в жилищном вопросе у них все прекрасно.

Продовольственные проблемы решались за счет папиного офицерского пайка. Дальневосточный флот хорошо снабжался. Отец получал в пайке тушенку, шоколад, сгущенное молоко в больших жестяных банках. Иногда появлялись и американские продукты, получаемые нашей страной по ленд-лизу. (Ленд—лиз – так назывались американские поставки вооружения и продовольствия странам антифашистской коалиции, продолжавшиеся ещё и после войны.) Вместо тушенки в американских банках была вкусная душистая ветчина. Всем нравился и шоколад союзников по коалиции, хотя он был очень горький, а вот сгущенка, по всеобщему мнению, гораздо лучше была наша.

Камбуз – важное место на корабле, и кок – член команды, которого подбирают весьма тщательно. Мой папа любил порассказать и даже похвастаться тем, что никогда не страдал морской болезнью. Он всегда удивлял и радовал корабельного кока тем, что в любой шторм и качку непременно являлся на обед и на ужин.

Военное судно, на котором был командиром папин товарищ Иван Михайлович Горбатов, находилось в дальнем походе.

– Разрешите обратиться, товарищ командир! – кок стоял с большой жестяной банкой в руках.

– Обращайтесь!

– Докладываю: сгущенное молоко американского производства во вскрытой мною банке оказалось испорченным, – рапортовал кок.

– Как Вы определили его недоброкачественность?

– Оно не белое, товарищ командир, а коричневое. К тому же имеет своеобразный запах.

– Вскрыть другую банку!

– Вскрыли еще две – тоже самое. Видимо, вся партия с испорченным продуктом.

Матросы на корабле должны питаться качественно. Трудны условия длительного похода, кто-то невыносимо страдает от морской болезни. В таких условиях еда, приготовленная из испорченных продуктов, может стоить кому-то жизни.

– Все вскрытые банки за борт! – решительно скомандовал командир.

По прибытию в порт командир написал рапорт об американском недоброкачественном продукте. Такие же рапорта командование получило ещё от двух командиров. Комиссия, проводившая серьезную проверку, выяснила, что в банках, решительно отправленных за борт, была вовсе не испорченная сгущенка, а кофе со сгущенным молоком. Наклеек на банках не было, коков не поставили в известность о выдавленных цифровых шифрах, а сам продукт оказался для всех новым и незнакомым.