Читать книгу Без Определённого Места в Жизни - Ирина Свисткова, Ирина Черенкова - Страница 2

Джонни просыпается рано утром оттого, что на его лицо капает вода. Не самое страшное событие – протечка крыши, но неприятное. Теперь придётся снова искать плёнку, чтобы укрепить верх, а это в центре Нью-Йорка вещь проблематичная. Он живёт как раз в том элитном районе, где не то, чтобы плёнку найти, даже мусорных баков хороших толком нет. На крайний случай он пойдёт в ближайший магазин электроники, там всегда есть обрывки упаковки, что-нибудь да выклянчит.

А пока он выбирается из-под влажного покрывала и пытается привести жилище в норму: разгребает вещи от протечки и ставит на пол миску, чтобы капало в неё, а не на матрас. В ногах лежбища он находит скомканный и порванный в паре мест, но ещё вполне годный, дождевик, накидывает его на плечи и надевает капюшон так, что торчит только нос и клочковатая борода. Путь недалёк, не более двух кварталов, но проходит по территории старухи Корнелии, которой Джонни задолжал два бакса ещё со времён последней совместной пьянки, а он в завязке уже четвёртый месяц. Обходить её логово стоит ему лишних два квартала, а это дополнительное ведро воды на голову с неприветливого в этот сентябрьский день неба. В битве между ведром и старухой, побеждает вода. Потому что от неё просохнешь, а от Корнелии потом не отмоешься.

Пройдя с десяток шагов, Джонни понимает, что промочил правый ботинок. Он возвращается назад в свой переулок, роется по закромам и находит пучок полиэтиленовых пакетов. После тщательного выбора он снимает башмак и надевает пакет поверх носка. Потом, подумав, надевает ещё один и возвращает ногу в обувь. Мокрые конечности ему сегодня ни к чему. Впереди осень и зима, даже лёгкий насморк может обернуться для него катастрофой.

Пакеты спасают лишь отчасти. Ботинок хлюпает и выпускает из себя потоки коричневой жижи, нога мёрзнет, но он надеется, что носок не промок. Вопрос с обувью встал ребром, а с его неходовым двенадцатым размером найти подходящую обувь просто и без забот нет никакой надежды.

Он проходит квартал на север, поворачивает направо, и в следующем переулке снова направо, после чего оказывается снова на изначальной улице, но в шести сотнях ярдов от своего жилища.

Джонни высовывает нос на проезжую часть из-за мусорного бака. Чисто. Он на всякий случай заглядывает в него, не надеясь на успех – не в этом районе города. Всё верно, ни плёнки, ни обуви. Зато есть кружка с отколотой ручкой, которая тут же отправляется в карман куртки под дождевик. Он, озираясь, идёт дальше: на чужой территории не полагалось так поступать, можно было очень нехило схлопотать. Но он и так должен карге, так что одной кружкой больше или меньше погоды уже не играет.

Ах да, погода. Этот дождь совсем некстати. Теперь, чтобы починить крышу, нужно сперва её просушить, а когда успокоится этот бодрящий душ с небес, знает один бог.

Джонни поворачивает налево и идёт по пустынной улице к магазину электроники.

– Джонни, мать твою, вонючий поганец! – раздаётся знакомый скрипучий голос за его спиной, и что этой старой грымзе не спится в столь мерзкий час? – Верни мне мои два бакса, грязный боров!

Он прибавляет шагу, почти переходя на бег, оглядываясь на ходу. Карга грозит ему сухим кулачком, но вслед больше не орёт, пугаясь раннего часа. Ещё не хватало загреметь в каталажку за нарушение общественного порядка. Хотя он не против, хоть ботинки просохнут.

Магазин электроники открывается в девять утра. Джонни обходит его вокруг и лезет в контейнер с мусором, располагающийся с чёрного хода. Там обрывки упаковки от мелкой техники, клочки гофрокартона и использованные листы офисной бумаги.

«Если всё это сейчас поджечь, то можно согреться и просушить обувь», – проносится с надеждой у него в голове.

«И схватить условку», – мрачно добавляет другой внутренний персонаж, очевидно, юрист.

– Могу я Вам чем-то помочь? – раздаётся у него за спиной мужской голос.

Для Джонни это так неожиданно, что он от испуга выпускает из рук крышку мусорного бака, и та громыхает об контейнер, отражаясь оглушительным эхом от стен домов в пустом переулке.

– Нет ли у Вас обрывков упаковки от стиральных машин? – спрашивает он, переведя дух, молодого парня, выглядывающего из чёрного хода магазина.

– А Вам для чего?

– Она из плотного полиэтилена. Дождь. Холодно, – произносит отрывисто Джонни и указывает на небо.

– Поищу. У Вас есть чем её закрепить? – интересуется парень участливо.

– К сожалению, нет. А может, у Вас и коробки от холодильника есть? – рискует он.

Парень улыбается и просит подождать его под козырьком входа, чтобы не мокнуть. А когда он возвращается назад, Джонни не верит своим глазам. Он едва не плачет от благодарности за этот подарок! Молодой человек держит в руках охапку сокровищ: целый неоткрытый рулон плотной стретч-плёнки для упаковки мебели, два мотка скотча, рабочую куртку с логотипом магазина и… Пять баксов!

– Коробок нет, вчера какая-то бабушка забрала всё. Но сегодня к вечеру будут, приходите. Может, и дождь закончится.

– Я Вам очень благодарен! – в эмоциях бормочет Джонни и забирает добро из рук парня, но не жмёт их, зная, что люди не особо-то любят контакты с его контингентом.

Он распихивает по карманам скотч, прячет под дождевик плёнку и куртку, после чего собирается в обратный путь через старухино логово. Теперь ему есть, что ей сказать.

Карги дома нет. Джонни проходит вместе со всем имуществом мимо злосчастного переулка, предвкушая её реакцию на возврат запоздалого долга, но получить удовольствия от изумлённого вида Кошмара Всей Его Жизни так и не удаётся.

Дождь заканчивается, но серое небо не планирует радовать копошащуюся под ним человеческую массу, оно равнодушно висит над городом ватной шубой. Тоскливое утро не отличается ничем от любого другого буднего утра. Улицы заполняются людьми и машинами, город готовится подмять под себя очередную партию ценностей и желаний творить добро, модифицировать их в страх, панику и рвачку за место под солнцем. Автомобили норовят облить прохожих из луж на асфальте холодными струями воды, на что прохожие в свою очередь проклинают вслед уносящийся транспорт. Верещат клаксоны, парят решётки канализационных стоков, хоть градус за бортом и не излишне низок; люди бегут по своим тропам, соблюдая правила встречного движения себе подобных, кричат в мобильники у уха, несут свои многочисленные пакеты и сумки, костюмы и презентации, плащи и зонты. Они тащат свои бренные уставшие обесточенные тела на нелюбимые работы, созданные для того, чтобы эти тела услаждать никому не нужными благами.

Джонни останавливается. Когда-то он был одним из них. Он садится на край скамьи на автобусной остановке, сжимает в карманах простые радости своей жизни, которой, казалось, шла уже не первая сотня лет, и наблюдает.

Спустя пару часов муравейник успокаивается, усадив в офисы своих жителей. На улицах тихо и пустынно до следующего всплеска активности в обеденный перерыв. Тогда тела понесутся восполнять затраченную энергию, выбирая самый эффективный и выгодный для себя путь из сотни предложенных бизнес-ленчей. Джонни встаёт и направляется к своей крыше, которую теперь есть чем чинить.

В своём переулке он первым делом вывешивает сушиться покрывало, которое является единственной защитой его спящего тела от ночной осенней прохлады, со временем обещающей превратиться в ноябрьские морозы. Он помнит, как было сложно прошлые зимы без него – почти на грани выживания! Теперь он бережёт его от сырости и плесени как своё последнее и главное спасение в этом мире, даже дом можно было заменить, но не покрывало. Затем он прячет новую куртку в ноги лежбища и накрывает её своим дождевиком, который подклеивает скотчем – теперь полиэтиленовый плащ прослужит ещё не один год! После чего решает заняться жильём.

Потолок промок насквозь и немного вспучился, но уже начал подсыхать на сентябрьском ветру. Миска, которую Джонни перед уходом оставлял на койке для проныры-дождя, наполнилась водой наполовину. Он выплёскивает содержимое и возвращается к ремонту: раскатывает две аккуратные полоски плёнки, проклеивает их между собой скотчем и застилает верх коробки из-под холодильника, которым и является его жилище. Укреплять мокрый потолок – дело бесполезное, в идеале нужно подождать, пока он подсохнет, и молиться, чтобы дождь не решил оплакать очередные несбывшиеся надежды горожан. Поэтому Джонни закрепляет полиэтиленовую ленту по бокам и оставляет капитальный ремонт до более сухих времён.

Пять баксов долларовыми купюрами он разбивает на две пачки: два для Корнелии кладёт во внутренний карман куртки, а три – в карман фланелевой клетчатой рубашки. Надёжнее такой упаковки только сердце самого Джонни, которое к тому же ещё и в стальных кандалах, а ключ от их замков он выкинул много лет назад после её смерти.

Оливия. Он нечасто вспоминает её. Забытое родное имя отзывается где-то в недрах его пустого железного сердца мерзким металлическим лязгом. Он на секунду вспыхивает злостью на судьбу и жизнь, вздрагивая от мысли, что позволяет себе опуститься так низко, но лишь на секунду, вспомнив её улыбку, и тут же предпочитает забыть.

Джонни смотрит пустым невидящим взглядом из своего переулка на улицу города, которая снова заполняется движением. Он ползёт, как гипнотизированный, к людям, едва переставляя ноги, обесточенный, выжатый мимолетным воспоминанием, размазанный секундой слабости.

Скамейка на его любимой остановке пуста, как всегда во время ленча. Он, шаркая дырявыми ботинками, тащит на неё своё существо, роняет на край сидения и замирает, тупо глядя на муравейник вокруг. Из стопора его выводит запах жареной картошки в руках проходящего мимо парня. Джонни вспоминает, что ничего сегодня не ел.

Часы с треснувшим циферблатом показывают половину первого дня. Они – единственная вещь, которую он хранит из прошлой жизни, потому что это подарок Оливии на пятую годовщину свадьбы. После дарения они буквально отсчитали их близившееся к исходу совместное время и треснули в день аварии. Но пока шли.

Двенадцать тридцать. Это значит, что на соседней улице через полчаса начнут раздавать еду. Он, нашедший в себе силы увидеть в этом стимул к дальнейшему движению, покидает свой пункт наблюдения и шагает в том направлении.

Джонни достиг дверей социальной столовой за пятнадцать минут до открытия и был сорок вторым в очереди. Ему бы ни за что не пришло в голову считать, если бы он не держал в руках микроскопическую картонку с этим номером. Девушка-волонтёр идёт вдоль очереди и раздаёт их всем ждущим, которых с каждой минутой прибывает.

В середине бесконечного хвоста стоят Растаман и Малыш Билли, его хорошие знакомые. Эти ребята живут по понятиям и уличным правилам и никогда не идут против них. Так однажды Билли принёс Джонни подушку, которая оказалась в мусорном баке на его территории, со словами, что по правилам это его подушка, Джонни. Он, вспоминая эту историю, чувствует укол совести за сегодняшнее воровство кружки у карги. Лучше бы её отдать. К тому же у Джонни полный боевой комплект столовой утвари, к чему ему эта кружка он не понимает, разве что в качестве дивидендов за грязь из уст старухи в его адрес. Он кивает знакомым, но к себе их не зовёт, иначе очередь за такие проделки пустит его на собачьи кожаные ошейники. Драки за социальную еду он наблюдал со стабильной периодичностью. Иногда после них приезжала машина скорой помощи без сирены и увозила менее удачливых и менее сильных участников потасовок в последний путь.

Номерки были новшеством в такого рода мероприятиях, но необходимостью в первую очередь для организаторов. Нуждающиеся часто приходили парами или стайками, а когда еды не хватает одному из команды или, что ещё хуже, еды хватает только одному из них, это может закончиться очень плачевно.

Сейчас, стоя под пасмурным небом сорок вторым в очереди, Джонни понимает, что ему повезло. Приди он позже хотя бы на десять минут, он бы сейчас был на месте того типа в ста ядрах от него, которому девушка с сожалением сообщает, что номерки закончились, и ему не хватит бесплатного обеда. Тип ноет, канючит, плачет, потом выплёвывает ругательства в лицо девушке, и вот снова плачет. Девушка выдерживает всё это с лицом, полным сожаления, но не сдаётся, убеждая, что его нечем будет накормить. Она сообщает адреса подобных заведений в городе, и хвост очереди после этого типа постепенно рассасывается по другим столовым, понимая, что здесь ловить нечего. Тип очень понуро тащится вдоль очереди, заглядывая в глаза каждому счастливчику ненавистным взглядом. Сегодня его битва здесь проиграна.

Наконец, дверь столовой открывается, обдавая очередь тёплым ароматом еды, и стройная толпа голодных ползет на раздачу, гремит алюминиевыми подносами о подставочные перила, вдоль которых стоят волонтёры с дымящимися котлами. Сегодня на обед пшеничная похлёбка, рис с бобами, яблоко и два куска ржаного хлеба. Отдельно стоит огромный нагреватель с кипятком, к нему подходы неограниченны. Раздача происходит быстро и слаженно, повара привычными движениями разливают и раздают вкуснейший провиант.

Джонни забирает свою порцию и идёт занимать столик, уверенный, что друзья присоединятся к нему. И он не ошибается: уже возле стола они догоняют его и приветствуют, воодушевлённо обсуждают пищу на подносе и даже смеются. Он рад приятелям, здоровается с ними и в очередной раз поражается слаженности системы: ребята стояли как минимум сотыми, но были обслужены в считанные минуты.

– Как поживаешь, Джонни? Какие планы на вечер? – наперебой тараторят друзья.

Малыш Билли как всегда радуется жизни. Ему всего около двадцати лет, но опытом проживания на улице он утрёт многих в этом уютно чавкающем помещении. Он выжил, будучи беспризорником, скрылся от полиции подростком и не утратил радости топтать асфальт города во взрослом возрасте. Совершенно уникальный в своём роде он заражает оптимизмом всех, кто с ним общается, именно рядом с ним Джонни чаще всего думает о том, чтобы выбраться из этого дерьма. Но к утру обычно эти рвения притупляются.

Его спутник Растаман, в противовес Билли, угрюмый малый. Вероятно, его сделали таким бесконечные проверки на наркотики и облавы полиции, проходящие в его жизни стабильно раз в неделю. А виной тому его шапка в продольных полосках – чёрная, красная, жёлтая, зелёная. Сам Джонни, глядя на весёленький головной убор друга, думает о марихуане, но тот клянется и божится, что никогда в жизни не пробовал курева, а шапку нашёл в баке на углу. Возможно, её выкинули именно поэтому. Все знакомые Растамана смеются над ним в голос, но махнуться шапками никто не предлагает.

– Как обычно, – меланхолично отзывается Джонни. – Хотел сходить за коробками от холодильников, мне обещали. Пойдёте со мной?

– Вот это номер, Джон! Ты раздаёшь дома просто так? – хмурится Растаман. – Где обещали?

– Магазин электроники на углу.

– Это территория Корнелии, друг. Она липкая… – кривит лицо Билли.

– Я знаю. Но она ведь не может захватить весь район, я имею право общаться с любым человеком в городе.

– А пойдём! – решается Растаман. – У неё уже и так хоромы из коробок, жадность бабе не к лицу!

– А ты как? – вопрошает у него Джонни. – На этой неделе облавы ещё не было?

Хмурый Растаман хмурится ещё сильнее, в его складке между бровей уже можно было зажать купюры и монетки, она не расслаблялась даже в редкие моменты, когда Растаман смеялся.

– Нет пока. Хочешь, поменяемся шапками, Джонни? – в сотый раз предлагает он.

Это уже стало дружеской шуткой.

Приятели едят медленно, тщательно жуя, наслаждаясь каждым куском во рту и тёплым помещением вокруг. По окончании они распихивают яблоки и хлеб по карманам и направляются к агрегату с кипятком. Там на выдаче чая и сахара стоит парень в волонтёрской жилетке и следит, чтобы посетители не наглели и не набивали карманы. Он выдает каждому по бумажному стаканчику, два пакета чая и шесть кусков сахара.

Уже за чаем Билли рассказывает, что в их кругах сегодня появилась новенькая. Но ничего больше сказать не может: ни откуда взялась, ни в чьём районе живёт.

– Говорят, красивая. Пока. Её видели капающейся в баке в трёх кварталах от нас с Растаманом, там территория Сенсея. Скорее всего, она не в курсе об этом, но скоро ей разъяснят. Надеюсь, ей повезет, и это будет не в очень грубой форме.

Сенсей отличается эксцентричностью. Несмотря на свой внешний вид, по которому казалось, что он уравновешенный преподаватель кун-фу – длинные тонкие седые усы и борода при ещё достаточно молодом лице – он скорее из тех обходительных джентльменов, которые с лёгкостью могут приложить даже красивую девушку. Вероятно, в пару ему идеально бы подошла карга Корнелия, если бы не их обоюдное нежелание считаться с кем-либо, кроме себя.

– Интересно, откуда они берутся? – задумчиво тянет Джонни.

– Ха, Джонни, ты философ что ли? – удивляется Растаман, и у него даже складка между бровей немного расправляется, а несуществующие монетки беззвучно падают из неё на каменный пол столовой. – Вот откуда взялся ты?

Джонни молчит. Он рассеянно болтает деревянной плоской палочкой в бумажном стаканчике с остывшим чаем, предположительно размешивая давно растворившийся сахар.

После обеда, на который столовая обычно отводила час, но по факту получалось все два, особенно в холодную погоду, когда лишние десять минут для посетителей могли значить спасённые от обморожения пальцы ног, друзья отправляются к Сенсею в надежде посмотреть на незнакомку. Это увлекательное сравнение «до» и «после», как внешность голливудских звёзд до и после пластических операций, только в обратную сторону. Жутко наблюдать, как люди скатываются, постепенно перестают напоминать себя прежнего. Особенно женщины. Особенно, если пьют. Ведь и карга Корнелия, вероятно, с Джонни почти одного возраста, но внешне годится ему в матери, если не в бабушки. Она очень любит тяпнуть лишнего, а организм, как известно, не вечный двигатель, постепенно приходит в негодность, о чём предупреждает своего владельца внешними проявлениями.

Сам Джонни заливался несколько лет в своё время, пока были деньги на выпивку. Пока были силы донести тело до маркета и опрокинуть в рот бутылку. Это невероятно прекрасное ощущение сначала обжигающего пойла в горле, а затем ватного мозга и блаженного небытия он вспоминает порой с сожалением, сетуя на нехватку средств. Но сейчас он точно знает, что, появись у него деньги на бутылку, он купит себе обувь.

Они доходят до переулка Сенсея и заглядывают к нему в коробки, наваленные друг на друга за мусорным баком.

– Сенсей, ты здесь? – кричит Билли.

Только у него есть отвага и настрой общаться иногда с этим непредсказуемым жителем центра Нью-Йорка. Джонни думает, что ему бы не хватило духу отвоёвывать это элитное пространство у конкурентов, для подобного нужно быть немного дурным и много безбашенным, как хозяин этого переулка.

– Что тебе? – отвечает показавшаяся из коробок косматая голова с серыми усами и бородой.

– Вылези к нам, – зовёт Растаман.

Кряхтя и шатаясь, он вылезает из-под покрывала, предоставляя под обзор гостей свои худые белые ноги, покрытые жидким ворсом и рельефными венами. Сенсей пьян. Он стоит босиком на холодном осеннем асфальте возле своей берлоги, от него разит спиртным так, что можно охмелеть просто находясь в его компании. Все трое мигом понимают, что зря пришли. Он и трезвый-то оставлял неизгладимый след в психике посетителей, а с алкогольным мозгом становился вообще существом из другой вселенной, один бог знал, что он видел и слышал в эти минуты невменяемости.

– Говорят, у тебя была сегодня гостья? – решается на диалог Джонни.

Он немного завидует Сенсею, потому как скучает по этому туману в голове, по отрешённости от реальности и наполненности души убаюкивающим ядом. К тому же, то количество огненной жидкости, которое влил в себя пьяный, хватило бы Джонни и закинуться, и купить новую обувь, если перевести в денежный эквивалент.

– Шта? Которого?

Бородатый шатается, поливая слюной свою длинную, почти по колено, хлопковую рубаху.

– Воровка! – наконец, тявкает он. – Там ботинок. Успел схватить.

Джонни поднимает с земли женский миниатюрный остроносый сапожок тёмно-зелёного цвета на плоской подошве и без застёжек, но с тонкой цепочкой, проходящей по пятке, отчего напоминает ковбойский «казак».

– Ээээ, моё! – рычит Сенсей.

– Зачем тебе? – удивляется Джонни.

Но тут же понимает, что и ему он не особо нужен, но раз уж взял, то поздно сдавать назад.

– Незачем… – махает рукой пьянчужка и забирается обратно в своё логово, мельком продемонстрировав гостям отсутствие белья под рубахой.

Разговор окончен. Гости переглядываются и решают убираться, пока хозяин квартала не вылез снова, но уже с иным настроем. Они выходят на широкий проспект и двигаются в сторону улицы с жильём Джонни, в конце которой им обещали коробки из-под холодильников.

– Что будешь с ним делать? – спрашивает Растаман, кивая на башмак в руках друга.

Джонни о нём уже забыл. Он не знает, зачем забрал обувку, да ещё и у кого? У чокнутого Сенсея! Вероятно, у него на фоне дырявого ботинка и приближающейся зимы появился непонятный пунктик по владению обувью. Он представления не имеет, зачем несёт сапожок к себе домой, но теперь уже выкидывать его не собирается. И чем недоумённей смотрят на Джонни друзья, тем большей решимостью, абсолютно ему не свойственной, он загорается.

– Послушай, Джон, если хочешь, оставь его, – примирительно выставляет ладони Малыш Билли. – Мы просто подумали, что у тебя есть план или потребность в женских сапогах. Не хочешь говорить – твоё право, расслабься.

Джонни смотрит на ребят рассеянно. Насколько он помнит, Билли начинал говорить таким тоном, когда люди огрызаются или ведут себя агрессивно, но это к Джонни не имеет никакого отношения, он растерял свою страсть к жизни и событиям много лет назад.

– Я нагрубил? – удивлённо вопрошает он Растамана.

– Не сильно, не парься! Мало ли у кого какие мысли в голове. Видимо, у тебя были очень веские причины забрать его.

Когда друзья проходят мимо переулка с домом Джонни, он отлучается, чтобы спрятать башмак под грудой тряпья, и уже через минуту путь продолжается. Он трогает внутренний карман с купюрами для карги – деньги на месте, совсем скоро давний долг закроется, и у старой грымзы больше не будет повода цепляться к нему. Проходя мимо поворота к её логову, он затравленно оглядывается и осматривает местность в поисках мерзкой хозяйки, но той и след простыл. Что ж, видимо, не время и не место.

Около четырёх часов вечера они подходят к чёрному ходу магазина электроники. Дверь открыта, и возле неё курят трое работников, в одном из которых Джонни узнаёт своего утреннего ангела-хранителя. Тот в свою очередь тоже его узнаёт и, передав другу сигарету, входит в здание несколько раз, каждый из которых выносит по одной огромной коробке из плотного гофрокартона. Джонни душевно благодарит парня, но тот открещивается, де, это мусор, забирает свою на четверть истлевшую сигарету у друга и возвращается к перекуру.

Растаман решает, что ему коробка ни к чему. Его жилище собрано из пластиковых панелей, которые он припёр аж с большой городской свалки в прошлом году, поэтому он лишь помогает Джонни стать обладателем «двухкомнатной квартиры», смеется Растаман над эпитетом. Они несут по широкой улице огромные ростовые коробки, которым вскоре суждено стать новыми домами, рассуждая о бесполезности ремонта картонной крыши, когда неведомая сила заставляет Джонни оглянуться.

В паре десятков ярдов за их спиной Корнелия злобно таращится вслед счастливым друзьям, но молчит, понимая, что силы неравны. Как Джонни не заметил её раньше, он не знает. Но теперь от неё будет смердеть дерьмом ещё и по этому поводу: они фактически украли у неё коробки. Джонни немного оседает и сутулится под грузом вины. Он даже подумывает остановить друзей и отдать ей картон, но, вспомнив свою дырявую крышу, решает, что она перетопчется.

– Пошла она! – восклицает Растаман, проследив за его взглядом. – Ей не принадлежит этот магазин!

– Я торчу ей два бакса. Они у меня в кармане, но ты прав. Пошла она!

Поблагодарив друзей за продуктивный и интересный день, Джонни возвращается в свой переулок к двум новым комнатам, которые нужно обустроить. Он в который раз удивляется, насколько позитивно влияет на него бездомный образ жизни: он не только научился ценить дружбу и поддержку людей и радоваться простым вещам, но и начал понимать, что сила людей – в людях. Когда ты сыт, сух, имеешь самку и крышу над головой, ты можешь отречься от родных, послать друзей лесом, можешь нагрубить продавцу, думая, что покупая у него сигареты, ты покупаешь его самого. Ты порой творишь непотребное и ощущаешь затяжную депрессию, излишне запиваешь и занюхиваешь горе, а после этого помышляешь о самоубийстве.

Теперь Джонни, прошедший каждую из этих стадий, просмаковавший каждый оттенок привкуса помоев в жизни, знает, что все проблемы человечества в переизбытке благ. Он был слишком сыт, чтобы радоваться еде. Сегодня он точно знает, что выжил лишь благодаря определённым людям, появившимся в нужное время в нужном месте, сказавшим нужные слова. Эти люди, бросившие фразу случайно, среди общего хаоса голосов, скорее всего даже не думали, что только что спасли Джонни жизнь, дали ему новый виток надежды, отвели от него страх и отверженность. Билли и Растаман лишь одни из этих людей, коих было много за несколько лет.

Хочет ли Джонни назад? Скучает ли по тому сытому, тёплому миру с камином в гостиной, плоским телевизором на стене и микроволновкой на кухне? Вероятно, так надёжней. Но никогда прежде он не был настолько близок к моменту «здесь и сейчас», чем сегодня. Его осознанность да отправить бы по почте в прошлое ему же самому, но за полгода до аварии. Что бы он сделал? Прочувствовал тепло и влагу её губ во время поцелуя. Он запомнил бы в мельчайших подробностях, каково это – раздевать её вечером после сложного дня в конторе, начиная от изящных туфелек на стройных ногах и золотого браслета, который Джонни подарил ей на годовщину свадьбы, заканчивая кружевным бельём, так аппетитно подчеркивающим самые сокровенные уголки тела, доступ к которым, он уверен, был только у него. Он, скорее всего, чаще бы говорил ей добрые слова, меньше работал допоздна и не поехал бы в тот вечер за рулем автомобиля, ссорясь с ней из-за ерунды. Или не из-за неё, теперь уже неважно. На фоне последствий сегодня всё казалось ерундой: нехватка средств, его нежелание становиться отцом – этому всегда было «не время», цвет машины, которую собирались покупать – всё обесценилось в один день. Джонни оценил, насколько равнодушным и эгоистичным мерзавцем он был, лишь потеряв всё.

Он садится на холодный асфальт переулка рядом с истуканами упаковок холодильников и роняет лицо в ладони. Эти грёбанные воспоминания, которые он пытался пропить все эти годы, снова заставляют его задыхаться от потери. Он смог пропить абсолютно всё, что у него было, кроме них. А ведь он так старался!

Спустя десяток минут он встаёт с совершенно сухим каменным лицом. За столько лет слёз совсем не осталось, лишь зияла от плеча до паха чёрная дыра вместо сердца. Свинцовая плита, которой Джонни пытается закрыть эту дыру, не даёт распрямить плечи, сутуля его некогда красивое подтянутое тело. Какого чёрта ему сегодня это ощущается? Он столько лет живёт в забытьи, почему сегодня?

Ответ проявляется почти сразу, как он находит в себе силы оторвать тело от земли и начать разбирать жилище. В ворохе барахла под матрасом он обнаруживает тёмно-зелёный женский сапожок с цепочкой вдоль пяточки, изящный и миниатюрный. Он держит его в руках и ощущает непонятный огонь в своей дыре в душе.

Джонни выволакивает весь свой скарб из старой коробки и, смяв её, насколько это возможно, пихает в мусорный бак. Затем он приступает к формированию нового лежбища. Он роняет одну из коробок на бок и прорезает в ней вход уже тупым, слегка поржавевшим в нескольких местах, ножом. Скотч, что дал с утра парень из магазина, приходится очень кстати. Им Джонни крепит стенки коробки и оклеивает их плёнкой от возможного дождя. Вход он делает меньше обычного: теперь его ноги и вещи, что хранятся под матрасом, надёжно скрыты стенкой коробки, находясь в нише. Вторую коробку он ставит сверху, пока не понимая, что с ней делать.

Джонни аккуратно укладывает назад свои богатства: остатки плёнки и полтора мотка скотча, новую куртку с логотипом магазина электроники, подклеенный дождевик, теперь почти как новый, посудный набор из вилок, ложек, ножа, двух тарелок и двух, теперь, кружек, пук полиэтиленовых пакетов, заменяющих ему половину незаменимых в быту вещей, и сменную пару носков. Кроме того, в пакетике лежат его потёртая зубная щётка, похороненная под грудой вещей последние полгода, и одноразовый бритвенный станок, который Джонни очень бережёт для особых случаев, чтобы не затупился.

Он растягивает на полу нового дома успевший просохнуть матрас, кладёт в угол подушку, как раз ту, что когда-то по понятиям отдал ему Билли, забирается внутрь, предварительно сняв обувь, и укрывается уже сухим покрывалом.

Испытывая невероятное блаженство от горизонтального положения, благодаря вселенную за сухость и тепло, которыми он располагает в данную минуту, испытывая счастье от череды сегодняшних удач, подаривших ему этот день в том виде, в котором он его имел, Джонни погружается в крепкий сон. Ещё один бесконечный, как мгновение, день его бесценной никчёмной жизни пережит в невыносимом счастье, в чудовищной любви к миру, в благостных несовместимых с жизнью условиях к существованию. И он радуется своему бытию, не желая ничего менять.