Читать книгу Без Определённого Места в Жизни - Ирина Свисткова, Ирина Черенкова - Страница 8

Утром Джонни просыпается от всхлипываний. Рядом с ним на асфальте сидит Селина, уронив лицо в ладони, и горько плачет. Он протягивает к ней руку и гладит плечо. Девушка открывает лицо и встречается с ним взглядом.

– Мне тебя так не хватает, Ричард! – поскуливает она, вытирая ему лоб влажным полотенцем. – Не умирай, пожалуйста! У меня больше никого не осталось…

Она снова плачет. Джонни поднимает к глазам руки, покрытые пигментными пятнами, морщинистые, с желтоватыми ногтями, вскрикивает и просыпается.

Рассвет только занимается над городом, подкрашивая небо едва уловимым зеленоватым тоном. По его ощущениям около четырех утра. Тошнота и бессилие накатывают от этого странного сна. Он буквально ощущает её рядом, не в состоянии успокоить или сказать, что всё наладится, и он не собирается на тот свет. Джонни трогает лоб, который оказывается холодным и влажным, будто с него только что сняли то самое мокрое полотенце. Не в состоянии отличить сон от реальности, он выскакивает из коробки и несётся к ближайшей зеркальной витрине, чтобы оценить своё отражение.

Кроме излишней бледности и едва заметной раны на губе, ничего выходящего за рамки его косматого образа жизни Джонни не видит. Вернувшись к коробке, он берёт щётку, застилает кровать покрывалом и несёт вторую коробку по пустынной улице. Через полтора квартала он приземляет её между мусорных баков в переулке Корнелии, но не беспокоит её, а направляется к уличному фонтанчику, чтобы умыться.

Обдумывая свой странный сон, Джонни возвращается к коробке разбитым и потерянным: неужели он считает себя для Селины слишком старым? Даже обдумывать эту мысль нет сил, чистой воды ерунда.

В нерабочие времена у него даже вопросов не возникало, зачем вставать в четыре тридцать утра: это волшебное время Джонни любил больше всего, когда город начинает отряхиваться от ночного сна, точно заросший блохастый пёс, и пялиться на него своими пустыми тёмными глазницами спящих окон домов. Даже менее волшебными для него часы пик на остановке. К тому же теперь он числится по эту сторону улья, в системе – временная надежда, что шаг его шестерней нужный.

Сегодня же он попросту не знает, что делать ранним утром. Время благостно для того, чтобы проводить осмотр мусорных баков, особенно тех, что стоят не на твоей территории, но после инцидента с рвотной реакцией на запахи, Джонни перестал рисковать, очень трепетно теперь оберегая содержимое своего желудка. В принятии душа он тоже не нуждается, имея возможность пользоваться этим чудом цивилизации на строительном объекте. Магазины откроются только с девяти утра, а то и с десяти, а столовая и вовсе в час дня.

Сидя рядом с коробкой, он прикрывает глаза, сосредоточившись на ощущениях. Ладони и стопы слегка пульсируют, словно чувствуют биение сердца, кожа лица освежается лёгким движением воздуха, а зад – холодом осеннего асфальта. Он сидит так долго, решая заняться собой, окунуться в колючие мысли и попробовать их на зуб.

К слову, зуб не сильно готов к ним. Как только он отвлекается от реальности, в голове начинают блуждать голоса разных людей, далеко не лестно о нём отзывающиеся. Конечно, сейчас Джонни может дать им отпор, но смысла в таком противостоянии нет: какой толк спорить с самим собой? Разве что для того, чтобы загреметь в психушку, лишь бы не спать на улице.

В просвете между стен домов начинают мерно шуршать шаги первых прохожих, спешащих занять своё место под ленивым только начинающим всходить солнцем. Следом слышится шум двигателей проносящихся одиночных автомобилей, а за ним и эхо от стука каблуков первых туфель, несущих свою изящную хозяйку в чей-то офис с кулером и кондиционером. Город постепенно оживает.

Джонни открывает глаза на городские звуки и удивляется, насколько ему стало спокойней после мирного отдыха. Голова прояснилась, мысли упорядочились, и тошнота, охватившая его естество сразу после пробуждения, отступила, зато в душе возникло приятное тепло и непонятная близость с миром, будто он был частью всего, а всё – было им. Он улыбается своему состоянию, радостный новому дню.

Ответы, чем дальше заниматься, приходят сами собой. Он направляется в лавку с тысячей мелочей, из которых намеревается купить как минимум девятьсот девяносто девять. Путь до магазина составляет три квартала на восток, как раз на территорию Сенсея, но Джонни больше это не трогает. Он не претендует на чужое имущество из баков, но намеревается отовариться в обыкновенном магазине за вполне себе реальные деньги. Последний раз, если не считать обувного магазина в компании Селины, такое событие было больше четырёх месяцев назад, и товаром для покупок являлся его любимый «Ред Лейбл». Вспомнив об алкоголе, Джонни удивляется, что ему даже в голову не приходит пропить деньги, заработанные на стройке. Это уже кажется нереальным, чего ради? То есть, он вообще не может понять, зачем пропивать деньги или имущество, это совершенно непродуктивные траты.

До смешного! Ему пришлось опуститься в самый низ, чтобы найти ответ. Он теперь понимает, почему от него отвернулись друзья и семья: образ жизни, который он для себя выбрал после аварии, вызывал рвотную реакцию и был категорическим безумством! И ему даже немного жаль, что мать не успела сдать его наркологам.

– Эй, Уокер! Уокер, постой!

Джонни даже подпрыгивает от неожиданности. Кто бы мог подумать, что окрикивать таким странным именем могут именно его. Сенсей, которого он даже не заметил, пока шёл погружённый в свои мысли, стоит, сгорбившись, и заискивающе глядит на него лукавыми суетливыми глазёнками.

– Что тебе? – рычит Джонни.

– Эй, ты на моей территории! – встаёт в позу бородач.

– Ты что арендовал асфальт? – огрызается гость. – Где твои тощие головорезы? К ноге одного из них у меня должок!

Сенсея штормит. Он не знает, чего ожидать от Уокера, поэтому до конца не может выбрать манеру поведения, то нападая, то подлизываясь. Вот и сейчас он оценивает сказанные слова, но реакция давно и продолжительно пьющего мозга запаздывает, отчего создаётся впечатление, что Сенсею дают указания, как отвечать, через старенький модем. Он оценивает диалог и снова поменяет выражение лица.

– Ты нас не тронь, Джонни. Это всё карга, она чокнутая на голову, ты же…

Сенсей не может договорить, потому что висит за грудки в воздухе.

– Её имя – Корнелия, – сообщает Джонни висящему тихим голосом. – Она не карга.

– Я понял, – хрипит тот в ответ, а почувствовав снова асфальт под ногами, поправляет полы куртки и снова нападает. – Ты тоже чокнутый! Она говорила, что ты её чуть не придушил! Что район в опасности!

– И ты что решил? Убить меня?

Сенсей снова жмется и сутулится. Это походит на бесконечный шизофренический театр, будто Джонни говорит одновременно с двумя совершенно разными людьми, один из которых отвоёвывает границы, а второй пытается договориться и минимизировать последствия проблем. Ему даже не хочется мстить за рассеченную губу, до того ничтожно выглядит собеседник со своими масками.

– Нет, Джонни, что ты! Я бы никогда! Я просто хотел…

– Показать, кто здесь хозяин, да? – не даёт ему договорить Уокер. – Ну, покажи!

– Что ты от меня хочешь? – оседает Сенсей, выдохшийся от собственных метаний.

– Ничего. Это ты меня окликнул, помнишь?

Бородатый совсем сникает. Он не знает, зачем это сделал.

– А ты куда идёшь? – снова атакует Сенсей.

– Не твое дело, – отбривает шизофреника Джонни и двигается вперёд в сторону магазина, но, обернувшись, бросает напоследок: – Тому с ногой скажи, что я его помню.

Уже через пару сотен ярдов он понимает, что не испытывает никаких эмоций в их адрес. Он не запомнит, кто его ударил, и не имеет ничего против Сенсея, несмотря на инцидент у своего бака. Ему вообще наплевать на эту команду алкоголиков. Но Джонни должен играть по правилам: либо держи оборону, либо будешь сожран. Уличная жизнь не знает полумер.

Магазин встречает его привычным ассортиментом вещей, которыми он не пользуется уже несколько лет. С полок на него смотрит кухонная мелочёвка: ножи и ситечки для чая, пластиковые разделочные доски и дешёвые венчики для взбивания, сетки на сток раковины, штопоры и затычки для бутылок, бесконечная вереница одноразовой посуды, различные бытовые примочки вроде магнитных держателей занавесок или подставок под мобильный телефон, резиновые перчатки, шапочки для купания и шторки для ванны, кипы некачественного почти одноразового инструмента, детские игрушки из вонючего пластика и многое другое. Это заведение напоминает большую городскую свалку, если бы не навешенный ценник на каждый мусорный товар.

Джонни отоваривается на внушительную сумму. Он покупает новую зубную щётку и комплект бритв, мыло и мочалку, складной нож, ручку и блокнот, и ещё гору всяких нужных вещей. Пакет с покупками надёжно покоится у Джонни в руках, когда он проходит логово Сенсея. Он заглядывает в переулок и замечает, что этот тип обзавёлся городской скамейкой, металлической и тяжёлой, гордо стоящей на месте коробки. Хозяина там нет, что Джонни очень на руку, уж очень сильно он провоцирует на негуманные действия к своей персоне.

По дороге к дому он заходит в спортивный магазин со скидками и приобретает большой рюкзак для вещей, пару футболок и носков.

В своей коробке Джонни упаковывает обновки. Он, наконец, выкидывает свою куртку, которая уже настолько истрёпанна, что греет через раз, а то и через два, и её место занимает новая чёрная утеплённая ветровка с логотипом магазина электроники на спине, в которой ходила Селина. Он переносит содержимое карманов из одной куртки в другую, дополнив часами, дешёвенькими, но исправными, купленными за бесценок в магазине мелочёвки. Бритвы и щётка из того же магазина отправляются в рюкзак вместе с посудой, тёплыми перчатками, сменным бельём и мылом. Мужчина пересчитывает оставшиеся деньги – немногим меньше двухсот восьмидесяти долларов.

Заглянув в коробку и оценив содержимое, Джонни понимает, что он, по всей видимости, собрал вещи, чтобы уйти с улицы. В шатком жилье остаются лишь матрас, подушка и покрывало. Он только сейчас осознаёт, к чему эти лишние телодвижения с покупками: Джонни обживается бытом и готовится к переезду. Странно, потому что переезжать ему некуда. Из всех возможных мест, от ночлежки до полицейского участка, самое удобное – это его коробка.

Ещё слишком рано для социальной столовой, и Джонни решает прогуляться по городу. Он глазеет на витрины магазинов, бесцельно наворачивает мили и придумывает себе лишние кварталы и переулки. Это нерационально с точки зрения энергозатрат, ведь каждый пройденный ярд ему придётся возместить пищей. Но Джонни это не заботит, он знает, что ноги свои он теперь точно накормит.

Ведомый каким-то странным порывом, Джонни сворачивает с главной улицы на второстепенную и двигается вдоль кирпично-красных стен жилых домов. Город, который раньше вытряхивал из жильца подворотни волю и дух, теперь бережёт его спокойствие, словно в награду за дерзость. Он дышит Джонни в спину, принюхивается к изменившемуся экспонату, изучает его и обнимает узкими переулками. Душный и дымный, серый и многоэтажный, прожорливый и вездесущий Нью-Йорк поворачивается, словно бриллиант, всеми своими гранями, красуясь и восхваляя себя.

Мимо проплывают жилые дома и кафетерии, аптеки, подземные входы в ночные клубы, странные магазины непонятного назначения с затёртыми зелёными табличками, изображающими травы и головы змей, спортивные учреждения и просто голые двери в стенах зданий. Сотни помещений за сотней закрытых дверей скрывают сотни видов человеческих страхов и чаяний.

Прогуливаясь по одной из маленьких улочек, Джонни находит вывеску о распродаже. Дисконт до семидесяти процентов, успей купить! И он успевает! Кожаный ремень и две пары новеньких джинсов, одни из которых он сразу надевает, а вторые убирает в рюкзак. Его бюджет худеет ещё на сорок баксов.

Кусты и деревья тянут свои корявые лапы к его новой куртке, а парящие решётки канализаций норовят если не снять с него новую обувку, то промочить поднимающейся влагой только что купленные джинсы. Новенький человечек в старом городе, смешно.

Когда он подходит к очереди в столовую, его друзья по несчастью, ещё недавно глядящие на него ровно и спокойно, косятся и перешёптываются, но ему по большому счёту всё равно. Он пришёл не столько за едой, сколько за общением. Впереди стоят Фил с Доусоном, а сзади подходят Билли с Растаманом. Отлично, вся команда в сборе!

Девушка с номерками идёт вдоль очереди, а когда доходит до Джонни, смерив его взглядом с ног до головы, улыбается ему. Но картонку даёт. Он улыбается в ответ, и этот жест ему больше не кажется диким или непривычным, он чувствует себя отлично в таком виде.

В конце очереди снова возня, голодным опять не достаётся картонки, обещающей обед. Возня жалостливая и слезливая, умоляющая, мягкая. И женственная. Джонни оборачивается и видит очень сухую пожилую представительницу прекрасного пола лет шестидесяти, которую девушка в жёлтой куртке волонтёра даже приобнимает, потому что её очень жаль. Женщина выглядит хорошо, видимо, подтолкнули её к постыдному выходу исключительные обстоятельства.

Девушка ведёт даму в обнимку вдоль очереди. Когда они проходят мимо, Джонни вкладывает в её руку двадцатидолларовую купюру. Она сначала пугается, ошалело смотрит на него и на девушку. Да и девушка смотрит на него подобным взглядом, говорящим, если у тебя есть лишние двадцать баксов, что ты делаешь в этой очереди? Но потом девушка понимает, что внимание в этой ситуации требуется не ему, а женщине. Она одобряюще гладит ей плечо.

– Берите, не стесняйтесь. Бог всем даёт заслуженно.

На глазах у женщины слёзы. Она поблагодарит Джонни порядка пятидесяти раз и идёт дальше с девушкой, обещавшей ей другие адреса социальных столовых, бумажки с которыми она оставила в здании.

Сзади к Джонни обращается совсем плохо выглядевший мужичок, опухший, с синяком под левым глазом:

– А у тебя есть ещё двадцать баксов?

От него разит переваренным спиртным, застарелым по́том и стоялым городским туалетом, и подобное амбре теперь бьёт в нос Джонни зловонным кулаком.

– Нет, это были единственные, – лжёт он, морщась.

– Жаль, – чмокает тип, а потом, подумав, возмущается: – Ты что отдал незнакомой ноющей старухе последние двадцать баксов?

Начинается! Эта очередь стервятников не любит милосердия, если оно проявлено не в их сторону. Джонни знает, что любые непредсказуемые махинации очень чреваты: могли отобрать и номерок, и деньги.

– Да, – равнодушно продолжает он врать.

Джонни думает, если бы это действительно были последние деньги, поступил бы он так? Да, даже вопроса не возникает. У него есть возможности добыть финансы, а у неё, очевидно, нет. Сегодня его ответ «да».

– Ты больной что ли? – не понимает пьянчужка. – В смысле, из этих, со справками?

– Да, – снова спокойно соглашается он.

– Тогда ты можешь отдать мне свои ботинки, раз у тебя нет денег, – облизывается собеседник и крякает от смеха на свою же шутку.

– Я могу подбить тебе второй глаз, если не отвалишь, – предупреждает Джонни и так же выразительно крякает, передразнивая зачинщика.

Улыбка уплывает с его беззубого рта, и тип, взвесив все обстоятельства, отстаёт, предпочитая драке спокойный обед.

Дверь открывается, и толпа голодных мерным пингвиньим шагом движется в оплот чистоты, тепла и питания. Кормёжка – святое время для идиотов.

На обед овощная похлёбка, макароны с подливой, груша и два стандартных куска хлеба. Джонни несёт еду к столу, где его уже дожидаются Фил и Доусон. Оба хмуро смотрят на него, когда он ставит поднос. Вскоре подходят и Билли с Растаманом. Эти уже тактично не молчат.

– Ты дурной, Джон? – серьезно спрашивает Растаман. – Ты в курсе, что сегодня тебя провожать нужно, чтобы твою шкуру не поколотили и не обчистили?

– Что с меня взять-то? – пытается отшутиться Джонни, но, перехватив взгляды всех присутствующих за столом, осекается и замолкает.

– Ты всё сделал правильно, – бурчит в тарелку Фил. – Просто в этом мире такие поступки кажутся дикими.

Все оборачиваются на него, прекратив жевать.

– Что? – не понимает он. – Вы бы не помогли старой немощной женщине, будь такая возможность? Вы, у кого есть руки и ноги для работы?

Все молчат.

– Парни, может мы все здесь именно поэтому? – догадывается вдруг Малыш Билли. – Мы привыкли считать себя обделёнными жертвами непримиримых обстоятельств, грести всё к себе. А вселенная так не любит.

– Но что мы можем ей дать, твоей вселенной, если у нас ничего нет? – спрашивает Растаман удивленно.

– А на какой стадии можно считать, что у нас что-то есть? Ведь Джонни прав! У него было – он помог. Всегда есть люди, кому ещё хуже! – оттаивает Билли и снова улыбается.

– Тебя завтра не пустят в очередь, – сообщает Фил Джонни. – Там сзади нас переговаривались, что ты не первый раз уже выделываешься, голодные так себя не ведут.

– Ну и наплевать, – отвечает тот. – Я вообще пришёл с вами пообщаться, для этого, я полагаю, можно и не брать номерков.

– О чём же ты хотел поговорить? – спрашивает настороженно Фил.

– Ни о чём конкретном. Просто вчера не смог сюда попасть, будто месяц вас не видел!

– О, дорогой, мы тоже по тебе скучали! – манерно и женственно гладит его по плечу Растаман.

Все гогочут, даже Джонни не сдерживается. Очень комично слышать такой тонкий голосок от заросшего косматого мужика с квадратной челюстью в вековой щетине.

– Что хорошего можно делать в наших условиях для людей? – вопрошает Джонни, когда смех иссякает.

– Например, можно пойти в столовую волонтёром, раздавать номерки, это не дело для молодой девочки, слишком опасно, – предполагает Билли.

– Можно качественно строить дома на стройке, ещё и бабки за это получать, – заявляет Доусон.

За столом снова царит дружественная атмосфера, и Джонни расслабляется. Он любит этих парней всем сердцем, а сейчас – тем более.

– Растаман пойдёт в актрисы! – выдаёт он с улыбкой.

– Ага, ко мне в штат. Я ведь планирую открыть кинокомпанию, если кто не в курсе! – присоединяется Фил.

– Все в курсе, Мертвец! – гудит Растаман.

– Это ты в курсе. Но ты – это не все!

Растаман встаёт в полный рост, брякает посудой, привлекая к себе внимание столовской аудитории, как на свадьбе, и громогласно на всю столовую спрашивает:

– Кто знает, чем планирует заниматься Мертвец?

Недюжинная наглость – себя вести подобным образом в месте для ущербных, но система и так уже трещит по швам после выходок Джонни. Со всех сторон раздаются шёпот, смешки и одиночные выкрики:

– Фильмы снимать… От него жена ушла!.. В Голливуд уедет… Принесёт денег от корпораций… А меня он в массовку звал… Когда уже, а?.. Говорил, когда денег накопит!.. А сколько уже есть?..

Несколько десятков глаз смотрят на Фила, и он втягивает голову в плечи по самые уши, как нашкодивший котёнок.

– Ладно, Растаман, сядь от греха подальше.

Растаман с улыбкой до ушей плюхается назад на складной стул, сваренный из алюминиевых дуг, и противный лязг металла о каменный пол сопутствует этому.

– Сколько тебе нужно денег, чтобы начать? – интересуется Джонни.

На этот раз замирает не только их столик, вся столовая перестаёт брякать ложками, многие поворачивают к ним уши, глаза и иные сенсоры – кто чем наблюдает этот мир.

– Ты раздаёшь рождественские подарки, Джон? Подожди ещё пару месяцев до декабря, только Санта-шапку не забудь! – отшучивается Доусон.

– Нет, я не раздаю. У меня нет таких возможностей. Парни, я серьёзно! Как можно улучшить этот кошмар, а? Начать с себя. Вот ты, Билли, пойдёшь волонтёром? Для этого не нужно уставного капитала, – рассуждает Джонни.

Снова брякают ложки. Философия здесь никому не интересна, нужны пути удовлетворения животных потребностей и наслаждений здесь и сейчас, а думающих и желающих работать тут нет, они в другой ячейке общества.

– А, может, и пойду! – восклицает Билли. – Занятости у меня особой нет. Почему бы и не придумать себе дела?

– Выгуливай собак за деньги, – фыркает Фил.

– Лучше приют открою, – заявляет Билли.

– Это убыточно, приятель, – выдаёт Доусон с набитым ртом. – Через месяц вложений будешь сам питаться либо собачьим кормом, либо своими подопечными из приюта.

– Какой капитал нужен для начала? – не унимается Джонни.

– Откуда мне знать? А сам ты чем бы хотел заняться, Джон? – спрашивает его Билли.

– У меня юридическое образование… – вспоминает он. – Но, наверное, за эти годы все законы уже изменились.

– Что ты здесь, чёрт тебя дери, делаешь с высшим юридическим, Джонни? – отрывисто и злобно рычит на него Доусон, словно он расточительно растрачивает ресурсы честных налогоплательщиков.

– То же, что и все, – смущается тот, кто ни с кем не делится своими историями, никто даже не знает его настоящего имени, кроме Корнелии теперь. – А ты, Доусон, чем занимаешься? И почему с твоими связями у тебя нет занятий?

– Мне нужно пять тысяч долларов, я коплю на мечту, – просто отвечает он.

– Расскажи! – просит Билли, и в глазах его мелькает огонек, словно перед рождественским чудом.

Доусон вытаскивает из-за пазухи смету и передаёт Билли. Бумаги, естественно, идут по столу и возвращаются владельцу назад под куртку.

– Это очень круто! – выдыхает Джонни.

– Просто это реальность, понимаешь? Если ты хочешь двигаться вперед, а ты хочешь, – Доусон делает паузу, глядя ему в глаза, – нужна конкретная цель для себя. Прописать, посчитать и работать над этим.

– Значит, пять тысяч? Для собачьего приюта, думаю, тоже бы хватило. А ты чем хочешь заниматься? – донимает Билли Растамана.

– Я же актрисой к Мертвецу пойду, забыл? – смеётся он, но потом отвечает более серьёзно: – Хочу свой цветочный магазин. Маленький, уютный, с двумя наёмными девочками-флористками. Чтобы приходить утром, вдыхать пыльцу, слышать шуршание обёртки и радовать женщин букетами.

Эта фантазия выдёргивает из хмурого мира всех обедающих за столом. Она оказывается настолько реалистичной и волшебной, что даже выбивает из рук вилки, оставляя за собой шлейф аромата лилий и роз.

– Рыженькие, – выдаёт разнежившийся Фил.

– Что? Ты о чём? – включается Доусон.

– О флористках. Они будут рыжие и кудрявые, – добавляет Фил с такой нежностью в голосе, будто только что вляпался в розовое облако.

– Ей, чувак, это мои флористки! Почему они должны быть рыжие? – ревностно отстаивает свою цветочную лавку Растаман.

– Неожиданно, – протягивает Джонни и снова начинает скрести вилкой еду.

Макароны остыли. Волонтёр, стоявший на раздаче чая, перехватывает взгляд Билли и указывает на часы. Тот всё понимает, бежит к его столу и тащит чай и сахар на всех.

– Я думаю, мне бы пяти тысяч тоже хватило на начальном этапе, – соображает Фил, пока делят стаканы с кипятком.

– Тебе? Одна кинокамера съест половину бюджета! – восклицает Растаман, макая пакет с чаем в горячую воду.

– Не съест, если её оформить в лизинг. Тогда это и выйдет дешевле, и позволит сдуть налоговую базу, – рассуждает Джонни, и все смотрят на него. – Что?

– Если бы я не знал, что у тебя нет мобильного, я бы попросил у тебя его номер для консультаций по юридическим вопросам, – сообщает Фил.

– Я приобрету его в скором будущем, – обещает Джонни.

После обеда все идут на стройку. Вдохновляющие беседы породили силы и стимулы для работы руками.

– Доусон, сколько берёт за поиск человека по базе твой знакомый из полиции? – интересуется Джонни в автобусе по дороге к объекту.

– Я спрошу. Последняя цена была полторы тысячи, но это было два года назад.

– У тебя что-то всё по полторы тысячи! – ворчит Фил излишне звучно. – Это не тот, который липовые документы делает.

Доусон одаривает его выразительным взглядом и вертится по сторонам, не слышит ли его реплики кто-то ещё. Нет, автобус практически пуст, а те единичные персонажи, что делят с ними транспорт, находятся далеко и не обращают на опрометчивую речь никакого внимания.

– Я тебя не знаю, если будешь орать о таких вещах, – шипит он на Мертвеца, а следом провозглашает театрально под хохот собравшихся: – Не представляю даже, о чём ты говоришь!

На объекте Джонни сразу забирают в команду Хелла и Тони. В прошлый раз они остались довольны новобранцем и вышли сегодня ради такого дела с обеда, а не с утра.

Он возвращается к друзьям только к вечеру. Им тоже разрешают принять душ в строительной ванной, и команда обсушивается в раздевалке, общаясь и радуясь деньгам в кармане.

– Значит, пяти тысяч на всё будет достаточно, – подводит итог обеденных рассуждений Фил.

– Нам с Билли можно пять на двоих, правда, Малыш? – уточняет Растаман у друга и хлопает его по плечу.

– Сколько тебе лет? – спрашивает его Джонни, желая понять возрастную разницу между ними.

– Ты опять играешь в эти игры? Ты ещё не ответил, как тебя зовут, – пресекает любопытство Растаман.

Джонни смущается, вспомнив инцидент. Сейчас он не понимает, как образовалась та ситуация: зачем он вообще полез в бутылку, но потом, просунув башку, почему не забрался весь? Так теперь и ходит с бутылкой на голове, словно космонавт в неудачно спроектированном шлеме.

Что такое имя для него? Никто ведь не знает, можно было выдумать любое, сродни Джонни Уокеру. Но это не было бы правдой. А правда была в том, что он не ощущает себя тем, кто есть. Джонни гораздо ближе. И сил возвращаться назад или двигаться вперёд, смирившись с прошлым, он пока в себе не наблюдает.

– Мне тридцать четыре. Какое это имеет значение? – подаёт голос Растаман.

– А мне тридцать девять, – отвечает Джонни. – Я не сказал своего имени, потому что я его не знаю, Бенджамин. Не сердись. Мне сейчас Джонни гораздо роднее, чем Ричард, и в этом есть огромная проблема.

– Почему мы сегодня – именно сегодня! – обсуждаем такие важные для нас вопросы? – тревожно вопрошает Билли. – Так обычно судьба складывается, когда в компании назревает потеря. Столько лет общались, а сегодня…

– Не дрейфь, парень, это ничего не значит. Правда, ведь? – ищет Фил поддержки у команды.

Но ответа нет. Каждый из них ощущает, что сегодняшние мечты, имена и планы сблизили их, дали какую-то единую нить дальнейшего движения. Ты теперь не мог просто пройти мимо, ты знал, что с этими людьми тебя объединяет некий свет. Сегодня они подсветили друг другу мечты, открыли сердца. Они поделились такой энергией, когда один плюс один равно одиннадцать, синергизм в чистом его проявлении. Дальнейшая жизнь не могла оставаться прежней, сегодня они все встали на стартовую подставку в смешной позе бегуна, ожидая свистка арбитра.

Пятеро взрослых мужчин без места жительства, с пятью разными планами на существование сидят в полотенцах в строительной раздевалке и чувствуют такую близость, будто, при наличии семей с женами и детьми, только что все вместе отымели одну шлюху на пятерых. Связавшее событие сделало их подельниками, но закрыло рты, запретив обсуждать это с кем-либо ещё.

Со стройки друзья едут на трёх разных автобусах.

Джонни остаётся один. Он лениво смотрит в окно, наблюдает за прохожими, за отражением автобуса в зеркальных витринах зданий. На остановках люди. Они общаются, смеются и курят сигареты. До его дома оставалось три остановки, когда на тротуаре среди прочих прохожих он видит знакомый силуэт: шифоновая цветочная юбка ниже колена, голубая джинсовая куртка, казавшаяся совсем не слишком лёгкой для осени в Нью-Йорке, и тёмно-зелёные сапожки с цепочкой на пятке. Её слегка волнистые волосы рассыпаются по плечам так же, как тогда в прачечной. Селина улыбается миру, шагая вдоль дороги.

Джонни вскакивает с сидения и ломится к дверям водителя. Расталкивая людей, он кричит, чтобы остановили автобус немедленно, это срочно, вопрос жизни и смерти! Суетливый мужчина буквально выпадает из переполненного транспорта, и автобус рывком уезжает дальше по маршруту, потому что высаживать пассажиров вне остановки запрещено правилами, но с косматым мужиком с дикими глазищами связываться никто не хочет.

Заметавшись, он бросается в одну сторону, в другую, но Селины нигде нет. Джонни бежит до ближайшего поворота – тоже пусто. Неужели, показалось? Он трёт лицо руками, прогоняя наваждение. Не могло показаться! Он же не больной, он видел её, даже в лицо посмотрел. Возможно, он снова задремал, и ему всё приснилось.

Чертыхаясь, Джонни идёт к дому пешком.

Странно, что его не преследуют образы прошлого, но ему не даёт покоя девушка, которая была в его жизни всего двое суток, будто у него с ней какая-то связь… Связь! Корнелия говорила что-то про это, нужно срочно к ней, пока Джонни не тронулся крышей окончательно.

Он идёт бодрым шагом к её логову, почти наверняка зная, что мудрая Корнелия сейчас всё разложит по полочкам, расскажет тайные знаки этих видений, и, возможно, в её сумочке даже окажется флакон с примочками от данного недуга.

Каково же его удивление, когда Джонни обнаруживает, что Корнелии нет в переулке уже довольно долго. Её жилище перекошено, а красное покрывало, которым женщина в своё время очень дорожила, торчит из лежбища наполовину, словно язык из пасти, и собирает на себя случайные следы от ботинок. Коробка, которую Джонни приволок ей пару дней назад, валяется на боку за местом обитания жильца.

Корнелия пропала. Один бог знает, куда её унесло, но это пространство больше не её дом. Джонни заглядывает внутрь, ему всегда было интересно, как живёт эта невыносимая особа. Её дом в рост сгорбленной суховатой женщины, но Джонни приходится нагибаться, чтобы войти, отодвинув шторку.

Теперь незваный гость стоит аккурат на её спальном месте. На уровне глаз ютятся многочисленные картонные полочки, на которых просматриваются чистые от грязи и пыли кругляшки, предположительно, от бутылочек. Стены исписаны очень мелко какими-то названиями на латыни, на некоторых едва виднеются светлые квадраты или прямоугольники, оставшиеся от снятых картинок, державшихся на булавках или кнопках по четырём углам. Корнелия трепетно упаковала все свои навески, собираясь прочь, но не взяла покрывала. Джонни нагибается и сворачивает полотно, решая забрать его с собой. Зачем, он пока не знает, но помнит, как подсознательно уволок у Сенсея сапожок Селины, поэтому не сопротивляется инстинктам, а просто забирает красную тряпку. Под тряпкой обрывки упаковок и картонок от аптечных трав – ромашки, пустырника, душицы и девясила, ещё какие-то картонки настолько грязные, что их исходное наполнение и расцветка не читаются.

И только тут он понимает одну вещь: запах! В жилище, несмотря на то, что Корнелия покинула его давно, всё ещё пахнет горьковатыми травами, эфирными маслами, жжеными ароматическими палочками, и едва уловимо ощущается аромат хвои. Очень необычный букет для подобной жизни. Он ещё раз оглядывает пространство в скудных надеждах на зацепку к её дальнейшим передвижениям, но осознав тщетность, выходит на проспект с красным кульком под мышкой.

Сказать, что он чувствует себя растерянным – не сказать ничего. Та, которую он считал противной каргой на протяжении многих лет, выбила ему пол из-под ног своим исчезновением. Кто бы мог подумать, что старый ржавый скрипучий патефон, без которого представлялась, наконец, тихая размеренная жизнь, создавал на улицах его бытия своеобразный уют, располагал к комфорту своим визгом несмазанных деталей, обволакивал заботливым скрежетом всё его существование?

Джонни не может поверить, что она всё бросила. Хотел бы он знать о ней больше, чтобы найти её, но теперь это невозможно. Если только сама Корнелия его разыщет.

Надо же, стоило лишь Джонни начать вновь привязываться к женщинам, как они принялись исчезать из его жизни, одна за другой.

По сгущающимся сумеркам над осенним городом Джонни задумчиво плетётся к своему убежищу, находившемуся в паре кварталов от заброшенной картонной лачуги Корнелии. Ночная жизнь Нью-Йорка куда более живая и насыщенная, чем утренняя. Бесконечные потоки автомобилей и пешеходов создают красочную возню, живую и проворную: зазевайся на минуту, и она залезет если не в твой карман, то в мозг. И неизвестно, что из этого хуже.

Многочисленные кафетерии и магазины, разновозрастные пары и одиночки, цветные одежды жителей мегаполиса – всё это светится красным в дьявольской подсветке стоп-сигналов бесконечных потоков машин. Город пыхтит смрадом выхлопов и ароматом свежей выпечки, взмахивает руками светящихся вывесок, предлагая развлечения на любой вкус и каприз; он вздымает грудь спальных районов в мерном сонливом дыхании, гордо несёт корону из хрустальных небоскрёбов, запутываясь её острыми пиками в тугих серых неприветливых облаках.

Ощущение молниеносных смен декораций на его сцене усилилось в разы, словно, убегая от себя самого, он затягивал некую пружину, сорвавшуюся в тот момент, когда в его руки попал этот судьбоносный зелёный сапожок.

– Золушка! – фыркает себе под нос тот, кто не может определиться со своим именем.

Порывы ветра бесстыдно срывают с неба ночную сорочку из мглы, оголяя нежную бархатистую синеву в чуть мерцающих звездах. Тяжёлые густые образы прожитого дня не дают Джонни в полной мере насладиться светящимся калейдоскопом жизни вокруг, снова и снова возвращая его к глазам женщины возле столовой, к родным лицам за столом, к стабильной работе и нестабильному жилищу.

А ещё к разговору о пяти тысячах долларов. Сколько раз по пять тысяч было у него в руках за время его крысиных бегов от собственного разума? Если бы вернуть хотя бы часть пропитых средств, то можно было помочь другу исполнить мечту. А может, и не одному. А может, заодно, и свою.

Пять тысяч долларов.

Такова стоимость билета в страну под названием Новая Жизнь. Там вас ожидают, согласно рекламному проспекту, беззвучно приземлившемуся в руки его размечтавшегося разума, бесконечное счастье, устойчивая радость и безудержная удача. Стоит только начать стремиться, как всё волшебным образом наладится и, как в голливудском фильме из-под взятой в лизинг камеры Фила, наполнится радужной энергией, фоном заиграет жизнеутверждающая музыка, и навстречу пойдут улыбающиеся люди.

Это было ложью. Джонни был по ту сторону стремлений – там, за рекламным проспектом, пусто. Тот же чан с кипятком, куда Его Величество Сатана окунает грешника, вальяжно нанизав на вилы, и насмехается над мучеником своей клыкастой пастью.

Хоть Джонни и любит неопределённой любовью каждого из своих друзей, но дальше этой тропой он не пойдёт. Да, их мечты реальны и осязаемы, в глубине души он даже завидует парням за их адекватные желания. Потому что своего пути он не видит.

Насыщенная сизая дымка заполоняет его разум, не позволяя заглянуть в пространство впереди даже на ближайшие сотню футов. Он идёт практически на ощупь. Джонни двигается вперед, благодаря бога хотя бы за то, что ноги находятся на земной тверди, а не подвешены в воздухе. И на том спасибо!

Привычный переулок, в котором он живёт последние несколько лет, встречает его незнакомым холодным дыханием. Зелёный мусорный бак, служивший всё это время добытчиком хозяйства для жителя коробки из-под холодильника, теперь не вызывает положительных эмоций, скорее наоборот. Собственный дом для него теперь чужой и неприветливый.

Всё привычное рушится с невероятной скоростью, словно театр экстренно переезжает, оставляя голые стены реальности. Он даже не понимает, держит ли его на этом свете хоть что-то, помимо гравитации. Вероятно, вся его жизнь – лишь выдумка баламута-режиссёра с недописанным сценарием, по которому Джонни должен идти.

Потерянный и угрюмый, он стоит столбом между кирпичной стеной и зелёным баком, не в состоянии больше переваривать эту реальность. Хочется исчезнуть из этой уличной жизни, прекратить влачить жалкое существование, закрыть опыт, забыть его. Просто перестать это всё сейчас же, развоплотиться, если хотите.

И тут Джонни принимает единственно верное для себя решение.