Читать книгу Без Определённого Места в Жизни - Ирина Свисткова, Ирина Черенкова - Страница 6

Джонни вскакивает одним махом и выбегает из переулка, озираясь. Пусто. Только дворник ярдах в трёхстах тоскливо шуршит метлой. Он возвращается в проём между домами и бежит до глухой кирпичной стены в конце переулка, на которой на уровне его носа начинается пожарная лестница. Селины нигде нет. Наконец, он подходит к её коробке и трясущимися руками перебирает в ней вещи, боясь найти хотя бы каплю крови. Чисто. Но его куртка, в которой девушка ходила все эти дни, сложена очень аккуратно и лежит под навесом картона на самом выходе.

Это могло значить только одно: она ушла сама. Навсегда.

Набегавшись по всем знакомым местам от фонтанчика до прачечной, он укореняется в выводе, который был очевиден ещё в первые минуты после сна. Джонни не может поверить, что она ушла так: молча, без прощаний и без объяснений. Он сидит в трансе, вперившись взглядом в её пустую коробку, чувствует, что она неравнодушна к своему решению, всем телом ощущает, как она мечется, собирается, снимает и складывает куртку, возможно, хочет поцеловать его на прощание, но боится, что не уйдёт, если он проснётся. Он даже ощущает сейчас, как Селина сидит в такой же позе и смотрит на него спящего.

Может, она испугалась Корнелии? Нет, иначе она ушла бы ещё вчера вечером. Джонни чувствует, что она была вынуждена уйти! Он оправдывает её, строит предположения, пытается разгадать этот абсурдный ребус.

Всё утро он проводит в коробках с надеждой на её возвращение, которого, он уверен, не произойдёт. И он оказывается прав.

К обеду измученный мужчина направляется в столовую. Это последнее место, куда Селина может прийти, но и здесь он не тешит лишних иллюзий. Однако всё равно, стоя в очереди, он вертится и озирается. Сзади мелькнули Билли и Растаман, через пару человек от них пристроились и Фил с Доусоном.

Вот идёт девушка с номерками. Она окидывает Джонни сочувствующим взглядом, или ему уже кажется, даёт ему картонку и двигается дальше. В конце построения очередной концерт злобного голодного, которому не досталось номерка. Он поливает девушку ругательствами и проклятиями, она сожалеет, протягивает ему бумажку с адресами ближайших подобных столовых и идёт назад.

Всё, как и до Селины, и с ней, только теперь без неё.

Тип бежит за девушкой и льёт помои в её адрес, даже хватает за руку, на что девушка испуганно оборачивается и идёт быстрее. Когда процессия равняется с Джонни, он выставляет руку из очереди и хватает матершинника за грудки.

– Оставь её, она не виновата в твоей беде! – рычит он.

Тип оседает, подогнув худые коленочки, извиняется перед Джонни, перед девушкой, перед всем миром, божится, что ничего плохого не хотел, просто голодный. Джонни отпускает его. Почувствовав почву под ногами и свободу в воротничке потрепанной куртки, тип отходит на безопасное расстояние и продолжает лить грязные ругательства, но на этот раз на Джонни. Тот не сопротивляется, он согласен с каждым сказанным в его адрес словом.

Девушка уже скрывается за дверью столовой, а едкий тип всё так и идёт за пронумерованными, пока вся очередь, включая Джонни, не оказывается в тёплом помещении, притворив дверь.

На обед сегодня пшеничная похлёбка и отварной рис с овощами, апельсин, который вызывает у Джонни очередной приступ ностальгической паники, и два куска хлеба. Он несёт поднос к пустому столу и буквально падает на стул, опустив голову в руки.

Подходят Билли и Растаман, молча садятся рядом. Друзья принимаются за еду, мерно брякая приборами, молчаливо поддерживая страдающего влюблённого.

Вскоре присоединяются Фил с Доусоном. Они шумно шутят и переговариваются, пока не попадают в напряженное пространство их стола, возле которого, оценив обстановку, замолкают. Недоумённо переглянувшись, они спрашивают у жующих друзей жестами о причинах скорби и, получив неопределённое пожатие плечами, тоже молча садятся за стол.

Наконец, Джонни поднимает голову и осматривается. Его взгляд чистый и позитивный. Он принимает решение, в какую цену оно бы ему не встало.

Девушка-волонтёр подходит к их столику с тарелкой, на которой лежит дюжина оладьев с джемом, и сердечно благодарит Джонни.

– Ого, да ты местный миротворец и защитник женщин! – поражается Фил.

– Насчет женщин ты зря, пообщайся с Корнелией, – устало отзывается он.

– Как ты, Джон? Поделишься с нами? – спрашивает Билли.

Он рассказывает за едой вкратце истории о карге и Селине. Друзья переглядываются. Их Джонни никогда уже не будет прежним, и это закономерно, потому что та сомнамбула, которая таскалась в его оболочке последние годы, начала умирать уже давно, примерно с полгода назад, когда друзья заметили всплески активности в его поведении.

– Если нужна будет помощь, я с тобой. Эта старая тварь задолбала половину города, – сообщает вполне серьёзно Растаман, собрав на себе изумлённые взгляды.

– И я, – присоединяется всегда миролюбивый и уважительный ко всем Малыш Билли.

– Джонни, я кулаками махать не буду, но поддержу любые твои начинания, – поражает его больше всех Доусон, которого он видит второй раз в жизни. – Сегодня есть работа на стройке на полдня, платят по семьдесят баксов на нос. Это, конечно не так легко, как возить сумки, зато законно. Вы как?

Вся команда с удовольствием соглашается. Они отправляются на автобусе на окраину Нью-Йорка, где располагается строительный объект. Силовая работа – это именно то, что Джонни сейчас нужно больше всего, поэтому вместо сортировки мусора он просится на разгрузку строительных материалов и получает за это к вечеру чистую от дури голову, проснувшиеся и ломящие мышцы рук и девяносто долларов вместо семидесяти. После трудов и сборов Джонни подходит к бригадиру и просится на постоянную работу. Тот крепко задумывается, но частично соглашается.

– Давай так, если ты приезжаешь, мы найдём тебе работу, но если нет, то не ждем, потому что оформить тебя без документов не сможем.

Это именно то, что ему нужно. Он берёт телефон прораба и обещает быть завтра к восьми утра. Такой свободный график прекрасно отвечает его планам. Единственным минусом работы на стройке оказывается вечерний жор, не затыкаемый двумя кусками хлеба, оставшимися с обеда. Его друзья солидарны с ним, и вся команда направляется в эконом-столовую в центре, где за два доллара можно получить сочный обжорный ужин.

– Все проблемы от баб, – восклицает за ужином Фил, набивая рот провиантом. – Когда от меня уходила жена, я тоже был безалаберным балбесом. То-то она обалдеет, когда у меня будет своя киноиндустрия!

– Мертвец, ты вечно перегибаешь, ну какая индустрия, а? – смеётся Растаман.

– Ну, какие проблемы от баб, а? Зачем мы тут нужны без них? – возмущается рассудительный Доусон.

– Получается, из того, что ты сказал, правда только в том, что ты – безалаберный балбес, – подводит итог Джонни.

Все смеются.

Вилки весело брякают об посуду, а дружное чавканье друзей ощущается уже для Джонни родным. Счастье от набивания пуза едой возвращается в его бренную жизнь, а он только понадеялся, что освободился от зависимостей.

– Как ты думаешь, куда она поехала? – выдергивает его из размышлений Билли.

– Думаю, к отцу, она же говорила, – отвечает Джонни. – Доусон, у тебя нет связей в полиции? Возможно ли её найти?

– Связи есть. Но искать – дорогого стоит, тебе придётся пахать на стройке не одну неделю.

– Понял, буду пахать, – кивает в ответ страдалец.

– Ты уверен? Неужели она та самая, единственная и неповторимая? То есть, она ведь не зря сбежала! – пытается предостеречь его Растаман.

– Какая тебе разница, какой у человека стимул для движения вперед? – одёргивает его Билли, печально улыбнувшись брошенному влюблённому.

– Спасибо вам за поддержку! – произносит Джонни. – Да, я не надеюсь, что она будет рада меня видеть. Но Билли прав, такой стимул для движения тоже неплох.

Вечером Джонни рассуждает, как быть дальше. В его кармане мирно покоятся сто тридцать девять долларов и шестьдесят центов, невероятные деньги для него! Можно снять койку в ночлежке, но с учетом контингента, который снимает остальные сорок коек в помещении, его коробка в переулке окажется люксовым номером в этой же самой ночлежке. Тем более, может вернуться Селина. Он даже не разбирает её коробку в бесплотной надежде на это.

Он мирно идёт к своему переулку и только на третьем лице с испуганными глазами, уползающем в недра коробок за мусорными баками, Джонни понимает, что уличные жители теперь его боятся. Через два квартала располагается конура Корнелии. Что его там ждёт? Конвой из наёмных по двадцать центов на нос самых отвязных головорезов его мира? Ещё не поздно послать всё к чертям и повернуть в ночлежку. Или свалить в другой район, менее элитный и населённый, ближе к стройке, где он завтра должен быть. Можно ещё откупиться от карги, но тогда этот процесс грозит стать бесконечным, к тому же он не чувствует за собой вину для откупа. Джонни вспоминает Растамана, у которого наверняка нашлась бы лишняя коробка для друга, но подставлять его так сильно он не хочет. Джонни сам заварил всю эту кашу, ему самому и расхлёбывать.

Квартал до дома старухи.

«Твоя сила там, где твой страх, Ричард!» – говорил его дед по матери, которого он уже едва помнит.

Он останавливается у входа в переулок и смотрит на её жилище, а потом решается пройти между двух мусорных баков. Занавеска на входе вздрогнула и замерла.

– Выйди, я с миром, – произносит он.

Карга, скрюченная и затравленная, высовывается из коробки и зырит на него злобным взглядом.

– Я не боюсь тебя, Уокер! – трясётся она на входе.

Джонни присаживается на уровень глаз женщины. Он впервые в жизни видит в ней глубоко несчастного испуганного человека, за которого некому заступиться. Какой ценой даётся ей держание района в страхе и ненависти? Он сверлит её мягким сочувствующим взглядом долго, пока она сама не отводит головы, оголяя под воротником затёртого пиджака свою шею с синими разводами от его пальцев.

– Послушай, мне очень жаль, что ты живёшь такой жизнью, Корнелия. Мне жаль нас всех, но тебя – особенно, потому что ты – женщина. Тебе бы растить детишек и кусты сирени за городом, а войну оставить для мужчин.

Она вылезает из коробки и хочет начать привычный грязный диалог, но, увидев в его глазах тепло и сострадание, не может.

– Ты ведь не старая, Корнелия, мы с тобой почти ровесники, – продолжает он. – Будь у тебя другая жизнь, ты была бы красивой ухоженной женщиной.

Корнелия вздрагивает, как от пощечины. Сперва распрямляются её озлобленные на весь мир морщины, расслабляется тугая многолетняя яма между бровей, потом лицо покрывается непривычными для него складками, глаза наполняются слезами, и бедная напуганная губительница душ начинает рыдать.

Джонни рядом выслушивает её скопившиеся за много лет горькие слёзы страха, отчаяния и одиночества. Он обнимает её за плечи, утешая, и Корнелия зарывается в его куртку лицом, содрогаясь и всхлипывая. Наконец, она отстраняется от него и отворачивается, стыдясь своих слёз.

– Это ничего не значит, Уокер! – говорит она тихим голосом, совсем не скрипучим.

– Если тебе нужна будет моя помощь, любая, ты знаешь, где меня искать.

Он гладит её по тощей спине и оставляет причёсывать своих демонов в одиночестве.

Стемнело. В городе начинается ночная жизнь: включается подсветка витрин магазинов, фонари жёлтым светом заливают проезжую часть, загораются неоном входы в ночные клубы. Джонни впервые идёт домой так поздно. Он спешит, потому что завтрашний день обещает быть длинным и продуктивным, необходимо выспаться.

Он заворачивает в свой переулок, проходит мимо бака, и мир внезапно наполняется яркими звёздами с гулким ударом кулака по его лицу. От неожиданности он не понимает, почему заныла челюсть, а во рту появился привкус металла, но тут из-за бака выходят трое, и Джонни оценивает обстановку. Он трогает лицо – удар слабый, так себе головорезы. Но второй тип оказывается проворнее других и бьёт чем-то твёрдым, в чём Джонни по звуку узнаёт свою же деревянную дощечку, служившую полкой в коробке. Левую сторону лица обдаёт жаром, улицу немного ведёт в сторону, и Джонни хватается руками за бак, после чего тут же получает кулаком под дых и осаживается на колени.

– Оставьте его! – слышит он чистый властный голос, не терпящий пререканий.

– Ты в своём уме, старуха, ты же сама говорила… – лепечет худощавый тип, в котором Джонни по голосу узнаёт Сенсея, но закончить болтовню ему не позволяют.

– Пошёл вон! Он мой. И соплежуев своих забирай!

– Корне…

– Вон! – выдыхает диафрагмой женщина, вызвав пронизывающее эхо от кирпичных стен переулка.

Три пары тощих ног шуршат мимо Джонни, одна из которых всё-таки пинает его ещё раз в живот. Он корчится на холодном асфальте ещё пару минут, прежде чем может нормально вдохнуть. Картинка мира постепенно собирается в кучу и обретает контуры. Джонни садится. Перед ним стоит Корнелия, облокотившись на бак. Её длинная юбка закрывает излишне худые ноги, ровные плечи окутывает потёртый клетчатый пиджак, весь её вид вызывает уважение. У неё осанка королевы, никак не старухи.

Она присаживается к Джонни и смотрит на его лицо, проводит по щеке ладонью, слегка нажимая пальцами на челюстной сустав, проходит рукой по подбородку и нажимает пару раз туда, где рассечена губа. Он не чувствует боли, всё онемело, голова чугунная.

– Выживешь, – подводит она итог.

Корнелия вытаскивает из сумки какой-то флакон с терпко пахнущим средством и осторожно мажет его лицо, распространяя травяной горьковатый аромат по всему переулку.

– Спасибо, – произносит он по окончании.

– Выпить хочешь?

Корнелия убирает флакон и достаёт бутылку его любимого «Ред Лейбл».

– Нет, благодарю, я не пью, – отвечает Джонни.

Корнелия прячет бутылку назад в сумку и оглядывает его жилище.

– Она ушла, да? – догадывается женщина, и хоть ответа не требуется, он качает головой. – Найди её, Ричард, у вас с ней связь.

Он ошалело смотрит на неё, не зная, чем он больше поражён: информацией из её уст, чистому низкому голосу Корнелии или своему настоящему имени здесь, в переулке у мусорного бака.

Спустя полчаса он лежит и смотрит в серый гофрокартон коробки из-под холодильника над своей головой. Сон не идёт. Он задыхается от событий последней недели, будто жизнь, устав от его пассивности, получила разрешение наверстать упущенное за десять лет, и теперь молола его в жерновах глобальных перемен. Он не успевает адаптироваться, не имеет возможности сделать стоп-кадр и осмотреть сцену, где происходят действия. Люди и декорации меняются с такой скоростью и настолько глубоко западают в душу, побыв с ним свего день, два или полчаса, что ему кажется, будто он живёт на ускоренной съёмке. Всё важно, всё складывается в единую картину, случайностей нет и быть не может. От него требуется лишь доверять движению и не плошать, как сегодня, иначе будешь жевать свои зубы в тёмном переулке.

Что случилось с Корнелией? Каких демонов он разбудил в ней, что она целый час плачет у него на груди, а потом спасает ему жизнь? Её голос, некогда скрипучий и мерзкий с лёгкой писклявостью, теперь тягучий и бархатистый, женский, без примесей и помех. Этим голосом можно петь со сцены, вещать с трона или раздавать указания отважным рыцарям. Он вдруг интересуется жизнью той, которую назвать теперь каргой не поворачивается язык. Как она попала сюда? Откуда?

И кто он сам теперь, Джонни или Ричард?

Онемение разбитого лица проходит, уступая место пульсирующей боли. Корнелия сказала, что он выживёт, ощупывая его лицо очень профессиональной медицинской хваткой. Вероятно, она проверяла кости на переломы. Откуда у неё это?

Вообще все люди вокруг странные. Те, кого, казалось, он знает много лет, изменились в одночасье так, что Джонни не уверен вообще ни в чём: друзья и враги перемешались и сплелись очень тесно, не позволяя теперь судить однозначно.

Он закрывает глаза, в надежде уснуть.

– Добрых снов, Селина, – шепчет он в темноту.