Читать книгу Стихия. Книга 1. Вероника: Проект «Горгона» - Ирина Вендтланд - Страница 2

Память у восемнадцатилетней Вероники Мейер довольно своеобразная: она часто вспоминает то, чего не было или было, но с кем-то другим, а о своем собственном, настоящем прошлом помнит очень мало. Одно из самых ранних ее воспоминаний связано с матерью. Более того, это единственное воспоминание о ней. Мать Вероники была больна, кажется, психически. Впрочем, кто знал ее лично, категорически это отрицал. Но что, как не психическая болезнь, могло заставить женщину считать мужа дьяволом, а свою очаровательную четырехлетнюю дочку – порождением ада? Сегодня Веронике почему-то вспомнился в деталях один день из прошлого: мать лежала на кровати, а она стояла рядом с куклой в руках. Испуганный взгляд матери застыл на крохе. Ее страх странно действовал на девочку: она чувствовала невероятный прилив сил и радости. Вероника перехватила куклу и, резко повернув, оторвала ей голову. Женщина в кровати истерично закричала, а девочка залилась смехом. Тут же прибежала няня, подхватила малютку и передала ее отцу, который тоже пришел на крик. Он отнес девочку в гостиную и, погладив ее волосы, сказал:

– Вера, мы с тобой станем лучшими друзьями.

Друзьями они так и не стали. Сейчас Вероника уже не в состоянии вспомнить первопричину их вечных разногласий и ссор, тем более, ее возвращает к реальности звук телефонного звонка. В настоящее время она сидит полуобнаженной перед мольбертом. Отложив кусок художественного угля, молодой художник снимает трубку и тут же кладет обратно. Он устало потирает глаза и говорит:

– Освещение уже не то. На сегодня хватит. Ты куришь?

– Да, – отвечает девушка, соврав, ведь она никогда даже не пробовала курить.

Парень достает из пачки две сигареты, передает одну Веронике, и подносит ей горящую зажигалку. Она неуверенно затягивается и кашляет, подавившись едким дымом. Тихонько посмеявшись, молодой человек тянется к фотоаппарату и, пользуясь тем, что Веронике сейчас не до него, фотографирует ее.

– Зигфрид! – Возмущенно вскрикивает она.

– Вера Мейер одетая только в мою простыню, еще и с сигаретой. Это фото станет сенсацией! – смеется он.

– Только попробуй!!!

– Пока я не соберусь сделать фотовыставку, тебе не о чем беспокоиться. А тогда я всем буду говорить, что это постановочный снимок. А ты не умеешь курить.

– У тебя сигареты очень крепкие.

– Это да. До конкурса осталось четыре дня. Надеюсь, ты принесешь мне победу. Иначе, в следующий раз придется выставлять на суд жюри фото.

– Не смей!

– Если не планируешь одеваться, то я могу проводить тебя до кровати.

– Какой ты отвратительный пошляк! – Вероника, передав сигарету художнику, отправляется за ширму. Она в первый раз позирует по-настоящему. Раньше ее только фотографировали, а иногда с фотографий перерисовывали на рекламные плакаты и вывески. А началось все года два назад, когда ее заметил художник из редакции еженедельной газеты, неплохой друг ее отца. С тех пор, Вероника Мейер стала частым гостем в студиях художников рекламы в Берлине.

Подающий большие надежды портретист Зигфрид Дох еле уговорил ее позировать для художественного конкурса. Сам он всего на два года ее старше, чем отчасти и объясняется его фамильярное отношение к девушке, кроме того, эти двое нашли нечто общее, объединяющее их стихийные натуры, что позволяет им общаться как старым добрым друзьям.

– Расслабься, ты не в моем вкусе, – равнодушно бросает парень.

– Я тебе не нравлюсь? – Вероника удивленно выглядывает из-за ширмы. Вместо ответа Зигфрид с безразличием вертит ладонью, давая ей понять, что она может быть и симпатичная, но далеко не предел мечтаний. – Да ладно! – продолжает девушка. – Я еще не встречала никого, кому бы я не нравилась!

– Значит я первый. Приятно быть для тебя хоть в чем-то первым.

– Это ты на что сейчас намекаешь?! Думаешь, я сплю с кем попало?!

– Откуда мне знать? Главное, не спишь со мной, что радует.

Внезапно девушкой овладевает какое-то странное наваждение: в ушах слышится навязчивый звон, голова наливается тяжестью, а тело обдает холодом. Полностью утратив волю, в нижнем белье Вероника выходит к нему. Парень с прежним показным равнодушием рассматривает ее точеную фигуру.

– Ах, значит, я тебе не нравлюсь? Даже так? – Шепчет она и приспускает бретельку, как вдруг замирает. – Стоп! Что я делаю?! – Опомнившись, возмущается она.

Зигфрид заливается смехом, а девушка спешно возвращается за ширму.

– Так ты это все специально!..

– Стал бы я писать твой портрет, если бы ты мне совсем не нравилась?! Я почувствовал твое слабое место – страх не понравиться. Я просто пошутил, не переживай. Но, вообще, не стоит слишком доверять мужчинам, Вера.

– Я учту.

Одевшись, она выходит. Со второй попытки ей удается докурить сигарету. Зигфрид предлагает кофе, но Вероника взглянув на часы, которые показывают уже восьмой час, отказывается и, наскоро попрощавшись, выбегает на вечерню улицу.

Она должна была появиться дома еще два часа назад. Поймав такси, девушка довольно быстро добирается до пригорода – прямо к калитке уютного двухэтажного особняка. Переступив порог дома, Вероника радостно улыбается, заметив, что отец еще не появлялся, а значит, никаких скандалов связанных с ее поздним приходом не ожидается. Александр Мейер обычно потакает любым капризам дочери, но взамен требует от нее полного подчинения. Ее, разумеется, такие условия не устраивают. Их отношения сложно назвать родственными, больше похоже, что чужих людей без актерского таланта некто заставил играть роли отца и дочери в любительском театре.

Прислушавшись, Вероника различает звук радио из комнаты горничной. Все-таки она везучий человек: горничная не видела, как она пришла, следовательно, не сможет с полной уверенностью утверждать, что она задержалась. Девушка осторожно поднимается в свою комнату, переодевается в скромное платьице и, расслабившись на софе, погружается в чтение. Интуиция подсказывает, что ее покой будет нарушен очень скоро. И, действительно, вскоре раздается стук в дверь.

Вероника поднимается и, немного растрепав волосы, открывает. На пороге стоит ее отец, на удивление, в хорошем расположении духа.

– Птичка моя, чем ты занимаешься? – обняв ее в знак приветствия, интересуется он.

– Читаю.

– Приведи себя в порядок, и я жду тебя внизу! И оденься посимпатичней.

– Зачем? Ты собираешься меня продать?

– Что за глупая мысль?! У нас гости, дорогая. Мой хороший друг желает с тобой познакомиться.

Вздохнув, Вероника выполняет просьбу отца. Их гостем оказывается ухоженный мужчина лет тридцати. Он много и громко говорит о себе, о том что скоро уедет во Францию, зачем-то вернется через неделю, много разглагольствует о политике, об обстановке в мире и о прочей чепухе. Не выдержав, девушка поднимается, чтобы уйти.

– Вера?! – одергивает ее Александр.

– Вероника, я чем-то вас обидел? – удивляется гость.

– Нет, господин Шнайдер, ничем, кроме того, что вы сейчас бесцеремонно украли мое время.

– Она иногда неудачно шутит, – поясняет Мейер.

– Неужели вам неинтересно, что я рассказываю?

– Если я захочу послушать нашу интерпретацию мировых событий, я включу радио.

– Надеюсь, наша следующая встреча пройдет в более приятной атмосфере, – расстроено выдыхает гость.

– Я не собираюсь во Францию в ближайшие пятьдесят лет.

– Вера, в следующий понедельник я уеду на две недели в командировку, а во вторник господин Шнайдер приедет, и вы вместе отправитесь в Париж. Когда я закончу дела, мы встретимся там, – объясняет ей отец.

Такой план приводит Веронику в ярость. Она убегает в свою комнату, запирает дверь и, упав на кровать, утыкается лицом в подушку. Слезы душат ее, от злости и обиды, девушка, что есть силы, зажимает зубами край одеяла. Этот аморальный тип, которого судьба назначила ее отцом, желает подарить ее во временное пользование другому еще более аморальному типу! Как тут не реветь?

Не проходит и четверти часа, как в дверь ее комнаты снова стучат, но Вероника не открывает.

– Он ушел, – слышится голос Александра. Девушка же продолжает молчать. – Вера, ты ему нравишься, у него блестящие перспективы, он очень далеко пойдет, и он хочет на тебе жениться.

– На мне полгорода хочет жениться, у трети из них возможны блестящие перспективы, и что с того?! А ты работорговец! – Отзывается она.

– Прости, я желаю тебе счастья. Поверь, эта поездка тебя ни к чему не обязывает, он все время будет проводить в посольстве, а ты гуляй по городу, по музеям, я уже забронировал тебе номер. Я уверен, что тебе стоит обратить на него внимание. Наставник несколько раз говорил мне, что если мы хотим и дальше жить в мире и согласии, тебе необходимо поехать со Шнайдером, – умоляюще произносит он.

– Рабы не имеют права возражать.

– Покорность, моя птичка, это не рабство, а благодетель.

– Оставь меня. Я уже согласилась.

Александр уходит с отвратительным чувством вины. Это чувство терзает его всю жизнь, но, с появлением Вероники, оно перестало быть абстрактным, а оформилось в чувство вины перед ней. Большинство психоаналитиков назвали бы это надуманным комплексом, поэтому к психоаналитикам Алекс Мейер не обращался. Когда-то в качестве ответа на его душевные терзания ему приснился сон о событии далекого прошлого, которое положило начало долгой и непримиримой вражды между ними.

В той другой, давно забытой, жизни он был умелым охотником и промышлял в северных лесах, богатых дичью. В своем селении он был известен как подкидыш и Алок, ведьмин сын. Какого рода он был – неизвестно, но все знали, что у него была сестра Вари, которую забрал с собой на воспитание лесной волхв. С тех пор ни ее, ни волхва никто не видел. Однако знали, что живут они где-то в непроходимой чаще леса. Повзрослев, Алок мечтал встретиться с сестрой, и часто заходил в лес очень далеко без страха перед дикими зверями. В тот злополучный день он снова зашел вглубь и добрался до идеально круглой поляны, где раньше не бывал. В центре стояла хрупкая девушка с длинными светлыми волосами, которые украшал только скромный кожаный ободок, а ее грубая одежда больше походила на лохмотья. Ошибиться Алок не мог, это была его сестра. Он окликнул ее, но она не отреагировала на его голос, а только продолжала слегка раскачиваться в глубоком трансе. Внезапно послышался треск кустов и чье-то хищное дыхание. Охотник натянул тетиву лука, прицелившись в сторону шума. Но сам обомлел, когда из чащи выскочил огромный волк и помчался на его сестру. Первая стрела вонзилась волку в ногу, он заскулил и припал, но не оставил намерения добраться до девушки. Она же в этот момент тоже как-то неестественно дернулась. Теперь Алок почувствовал власть над этим волком, он всаживал в него стрелы одну за одной, пока зверь с хрипом не повалился на землю. В пылу расправы над хищником он не заметил, что происходило с его сестрой, поэтому был поражен, увидев, что она, упав, корчится от боли. Он тут же подскочил к ней.

– Ты ответишь!.. Ненавижу!.. – Только и успела прохрипеть та, которую он знал под именем Вари, прежде чем ее дыхание навсегда стихло.

Александр не помнит того момента, когда решилась его судьба, когда определялась его роль на эту жизнь, но он уверен, что сам просил Высших Сил сделать его отцом Веры, чтобы, наконец, помириться с ней. Ведь уже несколько столетий из жизни в жизнь они только и делали что ненавидели, хотя природа создала их самыми близкими друг другу душами. Однако в планы Вероники перемирие явно не входило.

Ночь застает ее в слезах. Она плачет, сидя на полу, от отчаяния, несогласия и злости. Девушка не помнит того древнего случая в лесу, но интуитивно ощущает обиду на Алекса. Когда в комнате становится совсем темно, она немного успокаивается, и теперь, достав из тумбочки пять белых свечей, аккуратно и сосредоточенно связывает их между собой белой нитью. Затем извлекает из-под кровати квадратную темную дощечку с нарисованной пятиконечной звездой в круге, завешивает зеркало покрывалом. Положив дощечку на туалетный столик, она устанавливает пять связанных свечей в центр пентаграммы и зажигает их. Когда пламя разгорается, Вероника прокалывает себе палец перочинным ножом. Капнув несколько капель крови в огонь, она тяжело вздыхает и произносит:

– Мама, защити меня! Мама, я не хочу ни дня проводить с этим снобом Альбертом Шнайдером, я не хочу такой жизни. Спаси меня или разреши закончить эту жизнь…

Ее своеобразная молитва, в которой она исступленно повторяет одну и ту же мысль, порой заменяя слова, длится больше часа. Усталость постепенно берет верх, и Вероника перебирается на кровать. Тяжелый сон не радует ее сновидениями, но утро вносит некоторую ясность в проблему. Все очень просто: необходимо затаиться и переждать у кого-нибудь, когда всё и все успокоятся, а потом вернуться домой как ни в чем не бывало. Беда только в том, что надежных друзей у Вероники совсем не много, а способных помочь и того меньше.

Художник ждет ее через час. По его словам, работа должна быть закончена сегодня. Девушка приводит себя в порядок и покидает комнату, чтобы не спеша дойти до квартиры Доха.

На лестнице ее останавливает горничная, надменно спросив:

– Вероника Мейер, потрудитесь объяснить, почему у меня пропал ключ от вашей комнаты?!

– Ты не притронешься к моим вещам! – грубо оттолкнув ее, отвечает девушка. – А еще раз заговоришь с такой интонацией, я тебя с этой лестницы спущу!

Выбежав из дома и покинув тихий пригород, она окунается в утреннюю городскую суету, которая как поток выносит ее к старинному, но еще не обветшалому, зданию, где на третьем этаже ей предстоит снова раздеться, закутаться в простыню, сесть на табуретку, положить руку на белую призму, на которой стоит статуэтка орла, и застыть с одним выражением лица.

– Сегодня можешь разговаривать, только головой сильно не верти, – говорит ей художник. – Лицо уже полностью готово. Осталось подправить тени на руках и теле, и кое-что из обстановки доделать.

– Покажешь, что получилось?

– Когда закончу.

Несмотря на разрешение говорить, Вероника все больше молчит, и только ко второму часу позирования спрашивает:

– Можно пожить у тебя две недели?

Художник с недоумением задерживает на ней взгляд.

– Нет. А откуда у тебя возникло такое желание? – Он возвращается к рисунку, а девушка, услышав ответ, всхлипывает и пытается остановить набежавшие слезы. – Вера, сейчас еще немного подправлю, и ты мне все расскажешь. А сейчас перестань плакать! Ты должна выглядеть сильной, очень сильной, иначе тебя сожрут. Кто бы и чем тебя ни обидел, не плачь, а то будут обижать снова и снова.

– А как же то, что сила женщины в ее слабости?

– Глупое оправдание. В слабости нет ни силы, ни красоты. Хотя, возможно, это я не люблю плакс. Поэтому сейчас закончим, ты успокоишься и расскажешь, что случилось.

Проходит еще чуть больше получаса, когда Зигфрид заворожено обращается к ней:

– Иди сюда, смотри!

Придерживая простыню, Вероника подходит к нему и не сдерживает удивления при виде рисунка. Конечно, ее в первую очередь восхищает детализация, но затем она обращает внимание на сюжет. На рисунке нет ни табуреток, ни белых призм. Художник изобразил ее сидящей на камне в тени деревьев, а на вытянутой руке ее вместо гипсового орла сидит, расправляя крылья, большой ворон.

Пока она разглядывает работу, художник наполняет два стакана виски со льдом.

– Что скажешь? – интересуется он, передавая ей один стакан.

– А почему ты нарисовал меня с вороном и на природе? Это как-то необычно, но мне нравится.

– У меня есть редкий дар: угадывать натуру и прошлое людей. – Он делает небольшой глоток. – Бывает, присмотришься к одному – и видишь не грозного мужика, а тщедушную девушку в кружевах, кринолине и накладных волосах. И становится понятно, почему он… короче, нехороший товарищ: потому что в нем сидит и им управляет личность какой-то дуры в кружевах. Посмотришь на другого – видишь османского янычара, катарского священника, английского пирата… Пей, пока лед не растаял.

Вероника делает глоток и морщится.

– Что только заставляет людей добровольно пить такую мерзость?! – ворчит она.

– К большинству удовольствий надо привыкать.

– Так что ты видишь во мне?

– Почти то же, что и в себе, – усмехается он. Ты потустороннее существо, а ворон – это твой проводник. Хм… Вера, ворон, ворона, Вероника – в русском языке твое имя немного созвучно со словом «ворон» или «ворона».

– Ты знаешь русский?

– Недостаточно, чтобы говорить на нем. Иди, переодевайся. – Когда Вероника, отставив стакан, скрывается за ширмой, Зигфрид продолжает: – Ты ветер, воздух, атмосфера. Хотя, как человека я тебя тоже представляю, но нимфа из тебя лучше, чем человек. Это все Сансара. Каким-то чудом мне дано увидеть некоторые элементы ее колеса.

– А кто же ты?

– Я наблюдатель, в свободное время – художник, а официально – штурмшарфюрер роты почетного караула, и хватит обо мне.

Девушка переодевается, допивает сильно разбавленный растаявшим льдом виски и рассказывает историю, вынудившую ее обратиться к нему в поисках убежища на две недели. Зигфрид закуривает, о чем-то задумывается, как будто подбирает слова, и произносит:

– Может быть, он прав, и эта поездка ни к чему тебя не обязывает, и не стоит так драматизировать? Или ты бунтуешь из-за того, что ты уже не ребенок, а он боится оставить тебя одну?

– Глупо было обратиться за советом к тебе, – вздыхает она.

– Нет, ну что плохого в том, что он хочет пристроить тебя под чье-то надежное крыло?

– То, что у меня тоже есть крылья, и я хочу научиться летать сама! Тем более этот Шнайдер такой мерзкий, ограниченный… точно – девушка в кружевах! Зигфрид, это всего на две недели. Я могу спать на диване, даже на полу, буду делать всю домашнюю работу. Мне не к кому больше пойти: все остальные живут с родителями, которые дружат с моим отцом. Ну, можно, я поживу у тебя?

– Я же сказал – нет! – Он проходит к каминной полке, ставшей алтарем полного беспорядка, который образовали старые, уже негодные, кисти вперемешку с новыми, карандаши, бумажки, зарисовки, давно пустые или засохшие тюбики масляной и темперной краски, галстук, металлический шпатель, часы и прочий мелкий хлам. Покопавшись среди всех этих, безусловно, нужных вещей Зигфрид достает черно-белую открытку с изображением дома на фоне гор. – Вот очень тихий отель, где никто не будет интересоваться, кто ты и зачем приехала.

– Отель мне еще не по карману.

– Ты же вольная птица, которая хочет сама научиться летать? – усмехается парень.

– Какой же ты!.. – Вероника бросает открытку и уже поворачивается к двери, как молодой человек задерживает ее, схватив за руку.

– Успокойся! Этот отель принадлежит моим дальним родственникам, я попробую договориться с ними, чтобы поселить тебя там бесплатно или со скидкой. У нас же еще есть время до вторника?

– Да, время есть. Что это за отель?

– Вообще, он не из дешевых. Находится в Альпах. Там временами даже знаменитости останавливаются, но сейчас не сезон, поэтому не жди кинозвезд и, вообще, толп народа.

Вероника улыбается. Ее ночная молитва оказалась услышанной. Неспроста у нее возникло желание рассказать все Зигфриду – он с удивительной легкостью нашел решение ее проблемы. Просто чудо какое-то! Но все-таки сомнения не отпускают ее душу.

– Наверное, это лучший вариант, но ты уверен, что отель это не слишком? – произносит она.

– Я считаю, что отель – это то, что надо, а вот жить у мужчины, которого ты знаешь без года неделю – это уже слишком. Придешь на выставку?

– Вряд ли, я должна позировать для рекламы минеральной воды для спортсменов.

– Хм… А не спортсменам ее можно пить?

– Для тебя она слабовата, – кивнув на пустой стакан в руке Зигфрида, шутит Вероника. – Слушай, а разве в условиях конкурса не оговаривается, что работа должна нести идею величия и превосходства?

– Это неосновное условие, – сухо отвечает художник. – А даже если и так, то я назову ее «Отдых Валькирии» и пусть ломают голову над тем, какой в этом смысл. Символизма здесь хоть отбавляй, поэтому этот рисунок к абсолютно любой идеологии можно приписать. Идея превосходства? Пожалуйста: у Валькирии есть время отдыхать, значит, она превосходит всех остальных. Идея величия? Пожалуйста: ворон расправляет крылья и несет… несет величие! Отстань!

– Надо было нарисовать орла, – с интонацией знатока произносит девушка.

Не отвечая, молодой человек прощается с ней, и напоминает зайти на днях по поводу ее дела.

Этот день больше не балует ее встречами и интересными событиями, следующий – тоже. Только в субботу ей предстоит съемка.

Она сначала обрадовалась, узнав, что это мероприятие переносится на час раньше. Казалось, ничто не помешает ей посетить выставку, но все сразу пошло не по плану. Всего то и требовалось, сфотографировать с разных ракурсов Веронику в спортивных шортах и майке с бутылкой воды в руке напротив большого вентилятора, чтобы закрепленная булавкой на ее поясе ленточка красиво развивалась, символизируя финишную ленту. Но сначала пришлось ждать, когда освободится помещение, потом оказалось, что вентилятор из-за поломки сдувает не только ленточку, но и грозит свалить с ног саму модель. Пришлось ремонтировать, а потом восстанавливать прическу девушки. Потом, она случайно проливает воду на себя, и приходится срочно сушить ее костюм. Конечно, ни на какую выставку она уже не попала.

Увидеться с Зигфридом ей удается только на следующий день. Парень выглядит расстроенным и раздраженным. Вместо ответа на ее вопросы он молча протягивает ей воскресную газету. Она пробегает глазами объемную статью, задерживает взгляд на фотографиях работ победителей, и, перевернув страницу, к собственному удивлению, обнаруживает фотографию рисунка Доха.

– А здесь ты читал? – интересуется она. Зигфрид кивает, выпустив изо рта облако табачного дыма. Он полулежит, покачиваясь, в гамаке, который приобрел вчера с расстройства, что не занял призовое место. Как в некоторых старых домах, в этом сохранились на стенах кованые крюки для канделябров. На них Зигфрид и закрепил гамак. – «Было бы ошибкой не упомянуть о мистической работе молодого художника Зигфрида Доха „Отдых Валькирии“, – зачитывает Вероника и присаживается рядом с ним. – Зрители подолгу задерживались у этого рисунка, восхищаясь его энергией, силой и динамикой. „Валькирия“ Доха – это не исполин, ее сила не в мускулах, а в сердце, в силе воли. Она словно переносит зрителя в мир волшебства и магии. По версии нашей редакции, это одно из достойнейших представленных произведений. Сам автор уверяет, что ему просто повезло с натурщицей, некой Верой Мейер. Скромность украшает таланты! Как свидетельство зрительского признания, стоит упомянуть тот факт, что рисунок Зигфрида Доха был приобретен сразу же после оглашения результатов конкурса неким ценителем искусства, который пожелал сохранить свое имя в тайне». – Закончив читать, девушка складывает газету. – И ты еще не доволен?! – удивляется она.

– Я шел за победой, а не за зрительскими симпатиями.

– А кто купил рисунок? И почему тебе не дали призового места, если все были в таком восторге?

– Продал, скорее всего, какому-то арт-дилеру. Лауреатов выбирало жюри, а не зрители. Между прочим, критики из жюри меня очень развеселили, – парень улыбается и приобнимает Веронику. – Один знаток сказал, что вороны не могут сидеть на руках у Валькирий, так как вороны – это спутники Одина, а Валькирии – свита Фрейи. Другой разглядел чрезмерный эротизм, а когда я напомнил, что на работах некоторых других конкурсантов люди изображены полностью обнаженными, сменил тему и сослался на невыраженность идеи. Третий, наоборот, говорил, что ткани на тебе слишком много, а это воспринимается как аристократическая изнеженность, и для выражения идеи борьбы надо было обнажить тебе грудь. И дальше все в таком духе.

– Старые извращенцы! Надо было рисовать орла, а не ворона, тогда никто не смотрел бы на простыню.

– Наверное. Еще придрались к искаженной перспективе. Вот неужели не понятно, что я специально искажаю перспективу фона, чтобы акцентировать внимание зрителя на персонаже?! Придурки! Можно подумать, у меня получился бы мистический эффект и такая глубина без искаженной перспективы! У них, видишь ли, в почете художники-чертежники, у которых не поймешь: человек изображен или схема строения тела типичного землянина! Надеюсь, когда-нибудь их места займут компетентные люди, а им я бы и улицы мести не доверил! – Теряя контроль над собой, Зигфрид сам не замечает, как переходит на крик. Тросы гамака угрожающе поскрипывают от чрезмерно активной жестикуляции парня.

– Но многих великих художников критики сначала не принимали. Тебе только двадцать! Успеешь еще стать знаменитым и почитаемым.

– Нет, не успею… Я яркий метеор, сияющий пока горю…

– Чьи это слова?

– Мои. – Парень потягивается. От бури эмоций, разразившейся при воспоминании об общении с критиками, не осталось и следа. – А почему ты не спрашиваешь о своем деле? Передумала сбегать от перспективного жениха?

– Нет, что ты! Я боялась, что тебе сейчас не до меня.

– Глупости! У меня для тебя есть новости. Я договорился на счет номера, но поселить тебя там бесплатно они отказались, зато предложили хорошую скидку.

– Я подозреваю, что отец даст мне совсем немного денег, чтобы я оказалась в финансовой зависимости от Шнайдера, – грустно вздыхает Вероника.

Зигфрид нехотя встает с гамака, не говоря ни слова, проходит в другую комнату, а вернувшись, протягивает девушке несколько крупных купюр.

– Это тебе за позирование, – поясняет он.

– Мы договаривались на меньшую сумму.

– Вера, я же не рассчитывал, что продам работу. На рисунке была ты, поэтому это твоя доля. Вполне справедливо. Считай компенсацией за моральные страдания. Не возьмешь – я обижусь!

Последний аргумент действует, и девушка принимает деньги. Дох объясняет, как добраться до отеля, который, как оказалось, находится совсем недалеко от Франции, куда Вероника так противится ехать. По прибытии ей всего-то и надо предупредить, что она от Зигфрида и ей выделят скромный номер без излишеств за полцены. Он советует ей взять любимую книгу или что-нибудь из женских развлечений, вроде вышивки, так как по его словам девушке стоит готовиться к двум неделям скуки.

Сам же он скучать не собирался. Не успели они с Вероникой договорить, как со стороны входной двери раздался даже не стук, а грохот и нервный трезвон звонка. Чуть не сметая их на своем пути, в квартиру вваливается шумная компания друзей художника. С громким хлопком открывается шампанское, и среди общего гама слышится чей-то уверенный и не терпящий ни малейших возражений вопрос:

– Та-ак, где у него тут гитара?

– Я, пожалуй, пойду, – обращается к Зигфриду Вероника.

– Ты что?! Сейчас начнется веселье! – радостно восклицает он.

– Нет, мне пора идти. Веселитесь.

– По тебе и не скажешь, что ты такая тихоня. Ну, пора, так пора. Пока.

– Чем будешь заниматься через две недели?

– Вернусь на службу, а в свободное время – тем же, чем обычно. Заходи, когда вернешься.

– Зайду. Пока.

Девушка чувствует себя крайне неуютно среди чересчур шумной компании молодых людей и девушек. Слова Зигфрида о том, что веселье у них еще только начнется, всерьез напугали ее. У нее уже голова идет кругом, что же будет, когда толпа начнет веселиться?

Теплый весенний воскресный вечер Вероника проводит в глубине парка на скамье. Это последний вечер той жизни, которую она вела до сих пор. С завтрашнего дня все изменится. Завтра ей придется окончательно повзрослеть, забыть жалость к себе и выживать в одиночку. От этой мысли девушке становится очень больно, и она чувствует, как на глаза наворачиваются горячие слезы. Однако почти в тот же момент память отчетливо повторяет слова Зигфрида Доха:

«Кто бы и чем тебя ни обидел, не плачь, а то будут обижать снова и снова».

Больше не будет никаких слез! Хватит! В наказание за слабость она крепко сжимает кулак, вонзая острые ногти себе в ладонь. Так и надо! Заслужила! Больше никакой слабости! После запрета на жалость и слабость установленного самой себе и в отношении себя самой, Вероника ощущает непривычный душевный подъем. В ней пробуждается и уверенно занимает главенствующую позицию некая другая личность. И вроде бы девушка остается самой собой, но, в то же время, ощущает силу, опыт и знания, которых раньше не было. Лишь на секунду перед ее внутренним взором возникает рисунок Зигфрида, но в тот же момент поднимается сильный ветер. Девушка продолжает сидеть в легкой прострации. Очередной порыв приносит прямо на ее колени черное перо с отливом, и в ту же секунду ветер полностью стихает. Вероника с удивлением рассматривает перо, поднимаясь. Произошедшее кажется ей забавным, и она начинает тихо, но как-то необычно смеяться. Странность смеха усиливается, когда он точь-в-точь повторяется кем-то, но доносится откуда-то сверху. Девушка поднимает голову и среди ветвей ближайшего дерева замечает крупного иссиня-черного ворона.

– Кр-кру, кр-кро, – косясь на нее, негромко ворчит птица. Веронику все это не пугает, она радостно улыбается, а ворон, не спуская с нее глаз, продолжает: – Кр-кр, кр-кра, – и, неожиданно, отчетливо: – Врана! Врана! Кр-р. Врана!

С каждым его криком «Врана!» девушка чувствует, что приходит в себя. Ее прострация, с чем бы она ни была связана, исчезает, а на ее место приходит бодрость и спокойствие. Она ощущает себя словно отдохнувшей после здорового, крепкого сна.