Читать книгу БЕССВЕТНЫЕ 3 - Ирина Ячменникова - Страница 2

Алан Фокс был человеком простых правил и принципов. Пробуждался рано и резко и считал непотребным подолгу лежать на диване, маясь в складках мятых простыней. По его мнению, дрёма приравнивалась к мечтательности, мечтательность к лени, а лень являлась самым низменным свойством сознательного человека. Подобные глупцы, считал Алан, пуще других склонны к праздности и унынию, что не терпело никаких оправданий. Такие индивиды зачастую заболевают бездельем, прежде всего от скуки, и страдают вымученной и натянутой меланхолией, которую именуют депрессией и оправдывают ею своё нежелание трудиться или хотя бы производить минимальную мыслительную активность. У людей мыслящих, рассуждал Алан, не может возникать зависших состояний и смятений без повода. У оных есть чёткий план, как стержень существования. Они ясно представляют, что и зачем следует делать, и к какому результату это приведёт. Мыслящие люди не ищут виноватых, а молча берут ситуацию под контроль. Берут ответственность за самих себя.

Неумение организовать свою деятельность – главный порок современной молодёжи, полагал Алан. Сам он, если намеревался что-либо сделать, то делал, а не молол попусту языком, сотрясая воздух. Он никогда ничего и никому не обещал по той простой причине, что не был лжецом и был бы вынужден держать слово. Хуже лжи для него являлась только полуправда. Лжец просто лжёт, понимая, что он лжец. Тот же, кто лукавит, где-то на задворках сознания надеется, что во лжи упрекнуть его нельзя. Если человек не честен с самим собой, то он хуже, чем лжец. Солгать, значит предать. И нет большего преступления, чем предать самого себя. Это самый бессовестный, наглый и глупый поступок, на который только способен человек. С рождения у каждого есть самое драгоценное – он сам. И каждый в ответе за самого себя. Если человек готов обманывать и предавать себя самого, то он ничтожен до такой степени, что само его существование на этом свете абсурдно.

Себя же Алан Фокс определял, как человека мыслящего, а значит волевого, ответственного и никоим образом не ленивого. Подобно сорнякам, которые регулярно пропалывал Маленький Принц из сказки Сент-Экзюпери, Алан искоренял из себя мелочные желания и инертность. Одну лишь слабость позволил он себе скрепя сердце: единственную сигарету в день. Утром, после пробежки. До дурноты. Седой дым, паром сочащийся из лёгких, заменял трудоголику и дрёму, и мечтательность, и лень, и праздность, и уныние. Причинял боль и наслаждение одновременно. В голове Фокса он выстраивал ряд символических образов, которые часто являлись мужчине вместе с мыслями и чувствами. Непентес, психостимулятор, яд.

Столетие назад подобного человека считали бы незаменимым и ставили бы в пример подрастающему поколению. Но прошлый век остался в прошлом, а нынешний диктовал свои идеи и идеалы. Пришедшая на смену социализации мода на интроверсию, уход в виртуальность и самолюбование через объективы телефонных фотокамер раздражали Алана до свирепого рыка в тишину коридора. Это выводило его из себя сильнее, чем знания о временах, когда мужчины ходили на каблуках, носили парики и пудрились пуще придворных дам, приветствуя друг друга более чем дюжиной подскоков и поклонов.

Очередной день Алана Фокса начался. Ступени замелькали монохромными клавишами. Взметнулась многолетняя пыль под удобными, привычными кроссовками. Пальцы ловко перехватили спутанные за страстную ночь с подушкой волосы и пленили их тугой чёрной резинкой в небольшой пучок на затылке. Улица приветствовала туманом и простудным ветерком, но мужчина не боялся болезней, как и ежедневных пробежек. Старенькая кинолента, повторяющаяся каждое утро. Шаг перетёк в бег, вознамерившись преодолеть десяток километров по сырому пробуждающемуся лесу.

Цикличные движения рук и ног. Вымеренное годами дыхание. Метр за метром по знакомой тропе. Утро пахло травами, влагой и перегноем. Спустя несколько километров на сознание снисходило лёгкое головокружение, придающее азарт. Хотелось бежать до самого своего предела, чтобы потом рухнуть в колючий сухостой и умереть на пару минут от переутомления и желания выплюнуть мазутистые лёгкие. Не сегодня. В том и заключалась свобода, чтобы разрешать или запрещать себе делать что-то в определённые моменты жизни.

Повсюду чернел древесный мох, оплетающий стволы. У Чёрных сосен было столько же лукавства, сколько у любого лицедея из страны людей. Это место носило маску загадочности, не представляя собой ровным счётом ничего. Ничего таинственного или мистического. Просто очень старые, местами гниющие, длинные стволы. Всевозможные байки про такие тихие, безлюдные места придумывались от скуки и безделья, а также при отсутствии идей, как ещё добавить своей жизни остроты. Чем насиловать скудное воображение, лучше бы хоть раз сходили в лес и обогатили лёгкие чистейшим кислородом.

Мрачные хвои сменялись тонкими зебрами берёз, подрагивавшими над тропой зубчатыми треугольниками листьев. Даже сюда пробирался ветер, не утративший летнего тепла и задора.

Разрастающееся физическое исступление резко оборвалось болезненным шумом в голове. Мужчина продолжал бежать, стараясь не менять ритм дыхания. Это всё капризы подсознания, что постоянно приказывает людям что-то прекратить или ненасытно требует большего. Сейчас оно ощутило возбуждение и адреналин и принялось шипеть и всячески изворачиваться, чтобы обрести больший контроль над взмокшим организмом. Подобное чувство знакомо всякому, кто любит свободу и скорость. Ускорившись, человек преодолел последние два километра.

У необлицованного подъезда мужчина перевёл дух, готовясь к долгому подъёму.

В сумраке пустого промозглого балкона ярость отступала. По стеклянной коробке медлительно змеился выдыхаемый дым, постепенно растворяясь в окружающей серости. Растворимый кофе не пах бодростью, но обладал вкусом горечи, которую навевал на Алана обесцвеченный рассветный мир. Совсем скоро заря окончательно расползалась по небу, перекрасив ночь в скудные, но краски.

Сигарета обращалась в прах с каждым сосредоточенным вдохом, и по лёгким расплывалось болезненное сладострастие. Бальзам на пустоту внутри. Когда оранжевые искры, сопровождающиеся серым шлейфом пепла, касались фильтра, бесполезная культя сигареты опускалась в тяжёлую стеклянную пепельницу. Запах этой утренней процедуры ненавязчивым одеколоном сопровождал курильщика до обеда. Водрузив ладони на потрескавшуюся щетину рамы, Алан посмотрел вниз. Семь этажей свободного падения и тёмный сырой асфальт.

Далее душ, а точнее резкий поток холодной воды. Тонус для организма, который и так не привык расслабляться. Минут пятнадцать на сборы, так как рубашка идеально выглажена, а туфли начищены до блеска. Чуть подмокшие волосы высохнут по дороге, оставляя хоть какую-то небрежность в повседневном туалете.

Чёрный мужской портфель вмещал в себя стопку разноцветных тетрадей, футляр с очками и проверенную временем ручку-перо. Заглянув на дно, Алан достал нож и чек из химчистки. Первый предмет приложил к магнитному держателю кухонной стены, предварительно тщательно вымыв над раковиной, второй скомкал и бросил в мусорное ведро. Попал точно в цель единственным броском. Стоило бы убивать тех, кто жевал в общественных местах жвачки, а потом приклеивал под стол, откуда их никто не отковыривал. Почти никто, так как о своём рабочем месте Алан был в состоянии позаботиться.

За автомобилем приходилось спускаться во тьму. Подземную стоянку так и не достроили, но любая крытая парковка лучше промозглой улицы. Алан легко обходился без фонаря, а выезжал на поверхность при помощи фар. Всё было просчитано до мелочей, жаль, что только у него, а не у бывшего мэра, взявшегося за строительство нулевого квартала, но бросившего сие начинание после первых же препятствий.

Через лес мужчина ехал быстро, позволяя ветру врываться в окно и подпевать магнитоле. Один и тот же плейлист радовал своим постоянством, чередуя любимые треки. Сейчас в салоне играла группа Muse, распевая куплет о хорошем дне и самочувствии. И это соответствовало действительности.

Совсем скоро лесные угодья сменились городским пейзажем: красными и серыми домами. Вскарабкавшееся уже высоко солнце проливало на них свет, и отполированные ветрами кирпичи переливались чешуёй дракона. Забавная ассоциация: обычно чудища обитают в лесных логовах, и добраться до них можно только покинув город, а не наоборот. Алан улыбнулся.

Ауди тёмного вишнёвого цвета остановилась на стоянке за парком. Недалеко от работы, но и не в специально отведённом работодателями месте. Незачем избавлять себя от необходимости больше ходить и чаще видеть красоты Звёздного парка. Тем более наступила осень, и скоро будет на что посмотреть.

Первым делом нужно было заглянуть в Антиквар за самым лучшим по уверениям официантов кофе. Во вкусовых качествах напитков и блюд Алан не разбирался, но мнению специалистов доверял, предварительно убедившись в стерильности бара и чистоплотности сотрудников заведения.

Стоило только переступить порог, как неизменная брюнетка со стрижкой по плечи разразилась приветствием и улыбкой. На удивление искренней для официантки.

– Доброе утро! Вам как обычно?

– Да.

Завозилась у кофейного аппарата. Пока там что-то урчало и шипело, написала на картонном стакане фразу-пожелание: «Любви и волшебства». Алан чуть вслух не раздался скрежетом смеха. Именно этого ему в жизни не хватало! Девушка с бэйджиком «Эдисон» заметила улыбку посетителя и с лёгким кокетством улыбнулась в ответ. Симпатичная, вот только бардак в голове.

Крытый стакан в цветах заведения и с эмблемой французской лилии перекочевал от бариста к заказчику. Приятная мелочь по дороге на работу.

Дальше снова путь через парк, только выбор противоположной аллеи. Перейти дорогу, миновать начало проспекта. Здесь всегда было много народа в любое время дня. Тротуар заполонили студенты, вдоль дороги тянулась пёстрая череда машин. Все так и стремились осадить блокадой местный колледж.

– Доброе утро, мистер Фокс! – здоровались некоторые студенты, выхватывающие взглядами преподавателя. – Здравствуйте!

Кивать каждому и повторять слова приветствия, как попугай, Алан не собирался. Дурацкие формальности: как будто от приветствий и шаблонных фраз кто-то начнёт прилежней учиться или давать поблажки студенческой безответственности. Хотя сегодня пожелали волшебства…

За турникетом пытался получить ключ коллега по фамилии Альтервиль. Подслеповатая вахтёрша не всегда отличала тройки от восьмёрок, отчего Алан мысленно злорадствовал: данные цифры в номере его кабинета отсутствовали.

– Нет же! С жёлтым брелоком! – подсказывал молодой мужчина в тёмном костюме, но с возмутительно ярким и жизнерадостным галстуком: жёлтым с большими красными божьими коровками. Смотреть на это было так же сложно, как и не комментировать, но Алан чётко решил для себя больше не троллить эмоционального коллегу.

– О, доброе утро, – заметил вошедшего Альтервиль.

– Здравствуй, Томас, – поприветствовал его Алан, опустил пустой стакан в урну и переключил внимание на вахтёршу. – Ключ от двести четвёртого.

К возмущению преподавателя с задатками клоуна, желаемый ключ поступил в руку заказчика в считанные секунды. Алану осталось только расписаться в журнале и продолжить свой путь.

Чтобы добраться до лестницы, ведущей на второй этаж нужного крыла, следовало пройти по лабиринту коридоров, планировкой которых занимался шибко креативный энтузиаст. Именно таким он себе представлял колледж для всесторонне одарённых! Одарённые, кстати, сновали тут и там, а некоторые практиковали растяжку шпагата на подоконниках или просиживали приспущенные джинсы на полу. Так, один из студентов сидел у стены, перебирая струны разукрашенной маркером гитары.

– Вихтори, встань с пола, – по привычке бросил преподаватель, после чего сам себе поразился. Какой смысл твердить одно и то же, если подобный метод не работает? Здесь надо либо смириться, либо предпринять более мотивирующие действия. Однако пинать студентов Алан себе тоже запрещал, причём вовсе не из-за педагогических соображений.

Поднявшись по лестнице, мужчина вышел к площадке с декоративным кустом и старинным зеркалом до потолка. Потемневшая рама давно нуждалась в хорошей полировке, а поверх рыхлой земли цветочного горшка лежал кусок бессовестно подброшенного фантика. Алан сделал размеренный вздох, постарался не раскрошить зубы друг об друга и, выцепив мусор двумя пальцами, демонстративно бросил в ближайшую урну. Кто-то из близстоящих студентов захихикал.

Изменив направление, преподаватель навестил уборную, чтобы вымыть руки и никого не убить. Перекладывая мыло из руки в руку, он старался не поднимать глаза на своё отражение, но в какой-то момент дал слабину. Карие, почти чёрные глаза метнулись на зеркало, оценили засохшую череду капель, а потом встретились сами с собой. Мысли нахмурили ломаные брови и отразились на лице мимическими морщинами. С годами на людских лицах всегда запечатлеваются привычные по жизни выражения, но возраст Алана позволял прятать привычку хмуриться и скалиться, обличая только в подобные моменты.

Светлые, словно выгоревшие на солнце, волосы преподавателя местами выбились из пучка. Такую длину сложно было укротить резинкой, но мужчина продолжал пытаться, чтобы не блистать на рабочем месте рисковым хаиром. Высушив руки при помощи подвешенного устройства, он старательно зачесал пальцами все пряди назад и сотворил новое подобие хвоста, прекрасно понимая, что уже через минуту что-то да выбьется и будет бесформенно свисать, обрамляя длинноватое и угловатое лицо. А-а, к чёрту!

Аудитория, выделенная под предмет мистера Фокса, прекрасно подходила для лекций, но нисколько не учитывала интересы учащихся. При хорошей акустике голос говорящих разносился по всему пространству, и даже мельчайшие звуки в роде чавканья жвачкой или вибрации телефона усиливались троекратно. Несказанно удобно для учителя, считающего дисциплину едва ли не важнейшей составляющей обучения.

Неторопливым шагом мужчина вошёл в рабочее пространство, положил ключи на стол, туда же поставил портфель и отправился открывать окна. Он не потерпел бы лживых оправданий о том, что научению препятствуют духота и кислородное голодание.

– Мистер Фокс! – влетел в аудиторию худой длинный парень следом за преподавателем. – Быть может, хоть вы сможете достать действительное расписание?

– Я классный руководитель, а не всевышний, – отозвался Алан, не отвлекаясь от своего важного дела. – Сентябрь. Смирись.

По-хорошему смиряться нельзя было, но только из года в год преподаватель уяснил одну простую истину: учебная часть образовательного учреждения – самая бессовестная структура, нисколько не зависящая от сроков и значимости своих обязанностей. Возмущённый студент даже представить не мог, какое расписание на данный момент имели сами преподаватели!

– Ну, вы это… Припугните кого-нибудь, – предложил парнишка. Учитывая, что он сам считал себя готом и одевался во всё мрачное и отталкивающее, слова его прозвучали особенно вдохновенно.

Мужчина посмотрел на студента и приподнял бровь.

– Да ладно вам, мистер Фокс! Все же знают, что вы одним только своим видом способны, если не убить, так хотя бы вызвать сильнейшую аритмию и желание пойти помолиться!

– И чего же на тебе эта способность не работает? – риторически изрёк Алан, возвращаясь к столу.

– Ну, я смерти не боюсь и в Бога не верю, – пожал плечами парнишка.

– Иди и спрячься, пока тебя первокурсники не увидели. Не хочу, чтобы они раньше времени оценили свои перспективы.

Долговязый захихикал и направился к двери, но у самого выхода обернулся.

– Так вы их прижмёте?

– Анджей, не доводи до греха. Если я отправлюсь в учебную часть, то совершу тройное убийство. Мир станет лучше, но знаний от этого у тебя не прибавится.

Парень снова хихикнул и унёсся прочь.

Да уж, оставь надежду всяк сюда входящий. Вся любовь и волшебство остались где-то в мусорном пакете в парадной. Но преподаватель не считал себя тем человеком, кто вознамерится что-то здесь менять. По крайней мере, то, что от него совсем не зависело. Здесь, как и в остальном мире, слишком многое происходило для видимости. Обёртка без содержания, слова, не подкреплённые делом. Прежде чем действовать, стоило бы задуматься и понять, как перемена в одной области сможет повлиять на всё остальное. Где-то внутри Алан чувствовал, что у человеческого рода нет будущего. Пойти и призвать к порядку вконец охреневшую структуру? Легко, вот только выхлопа никакого. Каждый должен заниматься своим делом. Например, закладывать зародыши интеллекта в головы юных тунеядцев, чтобы однажды они выполняли свои обязанности чуть стремительнее и качественнее, чем нынешняя учебная часть.

Не теряя времени даром, преподаватель извлёк стопку тетрадей из своего портфеля, водрузил на угол стола с одинаковым отдалением от обоих краёв. Достал ручку, положил напротив себя так, чтобы легко можно было дотянуться рукой. Взял из футляра очки, протёр для верности стёкла специальной салфеткой. Зрение у Алана было отменным, но только на расстоянии. Вблизи же расплывались мелкие детали, такие как буквы и цифры. Тонкая золотая оправа удобно садилась на положенное ей место, а душки утопали в соломенных волосах.

Занятия начались спустя десять минут, о чем сигнализировал далёкий звонок. Расслышать его было сложно, так как располагался он в средней части здания и до остальных почти не имел шансов докричаться. Студенты подходили стайками и поодиночке. Кто-то сразу заваливался на галёрку, кто-то резервировал передние парты и торопливо перелистывал конспекты. И у каждого в голове бесновались образы, мысли и чувства.

Не видеть и не чувствовать всего этого шквала Алан не мог, хотя мастерски умел абстрагироваться. Это у него получалось гораздо лучше, чем укрощать свой пресловутый убийственный взгляд – особенность сильной психики и чудовищного обаяния. Чужие воззрения на вещи интересовали мужчину только тогда, когда приносили разумную пользу. Например, посредством некоторой чувствительности можно было легко вычислять, кто сегодня не подготовился к занятию. Правда, для этого не обязательно было рождаться телепатом. Достаточно просто иметь мозг и регулярно им пользоваться.

– Можете разобрать ваши шедевры, – разрешил преподаватель буквально за секунды до звонка.

Студенты оживились, набежали к столу, принялись разрывать на части прежде ровную стопку. Взять на себя ответственность и раздать тетради каждому лично в руки никто не догадался. Вот тебе и ожидаемый первый курс. Это было уже третье занятие данной группы, а они всё ещё не ходили строем и не вставали по струнке по звонку, – мысленно ухмылялся Алан.

– Мистер Фокс, а мы будем современную литературу проходить? – полюбопытствовала одна из студенток.

Интересный ход мыслей у нынешней молодёжи, раз они ухитряются сочетать слова «современная» и «литература» не только в одном предложении, но и словосочетании.

– Сначала английскую отходите, а там у вас новый предмет появится.

– Современная литература?

– Нет. Народное самодеятельное творчество и прочий фольклор.

Алан точно не помнил, как назывался тот самый предмет, что вызывал у него ухмылку и выделение желчи. Сам он преподавал зарубежную литературу и, реже, философию. И ещё ряд гуманитарных предметов на замене, так как нелёгкое призвание косило от сезона к сезону весь педагогический состав. Отчего-то только у блондина с малюсеньким пучком на затылке имелось крепкое, несгибаемое здоровье и, что важнее, желание работать.

– А теперь вы рассядетесь, откроете тетради и напишете тему сочинения: какие общественно-социальные темы я затронул бы в своей писательской деятельности, если бы жил и творил в Лондоне в эпоху Возрождения.

– Опять?! – воскликнули с задней парты.

– Ну и темы у вас! – следом возмутился ещё кто-то.

– Какие. Общественно-социальные. Темы, – принялся с выразительностью диктовать преподаватель.

Послышались охи-вздохи, но студенты обречённо принялись записывать. Они ещё не уяснили главного: на занятиях мистера Фокса сочинения писались каждый день без исключений, а у прогульщиков накапливались в виде долгов.

Два занятия по полтора часа: сначала у первого курса актёрского отделения, потом у третьего оркестрового. И каждый раз сочинение, лекция, устная проверочная работа. Потом обеденный перерыв, который можно было заполнить разве что проверкой очередных шедевров. В столовую Алан старался не ходить, чтобы не видеть полчища голодных тинэйджеров, поглощающих с концлагерским аппетитом гастритные пирожки. Потом ещё два урока. Довольно короткий день: вторая учебная неделя – пока никто из борцов за светлое будущее не выбыл из строя.

Сложив проверенные тетради ровными стопками в стол, преподаватель прихватил с собой остатки. Сегодня вечером он планировал почитать что-то кроме этого самого народного творчества и фольклора, поэтому большую часть постарался проверить на работе. Закрыл окна, выключил свет, отдал ключ уборщице и обычной походкой отправился восвояси. Снова лестница, невменяемые коридоры, парадная, турникет. Потом тротуар проспекта, дорожная зебра, аллея парка. На стоянку идти было ещё рано, а вот посетить любимое место и закончить работу – идея хорошая. Несколько дней в неделю Алан приходил к фонтану с играющим на лире Орфеем, занимал свободную лавку и предавался чтению.

Сегодняшним днём (а преподаватель считал днём всё то время, пока достаточно светло, чтобы не включали фонари) в парке было ожидаемо людно, но довольно тихо. Там, где по утрам трудились местные художники, сейчас никто не гулял и не предлагал свои услуги. Разве что у дугообразной клумбы ребятня кормила голубей. Из раза в раз Алан приходил сюда, становился напротив фонтана и какое-то время смотрел, как безмятежно вытекает вода из-под покрытой илом площадки, умещающей на себе и Орфея, и его музыкальный инструмент, и схематичную греческую колонну. Это было сродни терапии, способной снять раздражение от беспрестанного шума в голове, что сопровождал мужчину по пятам везде, где только находились люди.

У фонтана пустовала всего одна единственная лавка, и даже место, где следовало проводить привычную терапию, оказалось занято. Там бесцельно топтался какой-то подросток в чёрном балахоне и дурацкой маске, возможно из местных студентов, словно бы ему тоже хотелось успокоить нервишки. Что ж, никому не запрещается.

Алан направился к лавке и наткнулся на ясный образ того, как сторонний взгляд срывается с фонтанного водопада и фокусируется на его раздражённом лице. И даже если бы он не был рождён телепатом, то по округлившимся зелёным глазам осознал бы всю невозможность состоявшейся встречи.