Читать книгу БЕССВЕТНЫЕ 3 - Ирина Ячменникова - Страница 7

***

Десять лет назад

У его комнаты не было окон, как не было неба, естественного освещения и дуновения ветра. Воздух не являлся его стихией, но Он, как любой человек, в нём нуждался. Сквозняки врывались лишь вместе с единственным посетителем: сиделкой медсестрой, что приносила еду, а иногда и новые карандаши. Тех редких визитов хватало, чтобы почувствовать себя больным и вернуться на кушетку. Там Он лежал и смотрел в одну точку перед собой, пока не возвращались ясность ума и одиночество. Под серой пижамой вздрагивало тело, призывая двигаться и не прирастать к единственному месту. Однажды рождённая жизнь тянулась к свету, теплу и движению. Глаза выискивали предметы: тарелку или листы бумаги, которых всегда не хватало, и Он использовал каждый сантиметр с обеих сторон. В его пользовании находилось не больше десятка карандашей и всего пять цветов: красный, зелёный, коричневый, оранжевый и синий. Однажды был ещё фиолетовый, но постепенно растаял и исчез.

Он знал, что в мире больше красок и оттенков, как знал, что тот не заканчивается стенами его палаты. Но там Он прекращал своё существование, а приходил в себя только здесь: в покое и изоляции. Подобная жизнь навевала тоску и недомогание, но перемены способны были лишить даже такого малого богатства. Пока у него оставались мысли и карандаши, продолжало тлеть робкое представление о себе. Осознание, что Он существует, хоть и без понимания, кто Он такой.

Уже давно не спрашивая, чем именно болеет, Он продолжал убеждаться, что диагноза нет. Для этого не нужно было задавать вопросы. Жестокая информация поступала постоянно, но не в виде двусмысленных слов, а прямой констатацией факта. Жалость, раздражение, бессилие. Все эти ответы ложились дрожью на плечи, просверливали виски, бросали то в горячку, то в озноб. В них и заключалась симптоматика болезни, название которой доктора не знали, как не знал и Он, так как в какой-то степени являлся не только собой, но и всеми ими.

А потом маленькая комнатка без окон и неба сменилась другой: ещё более тесной и душной. Три стены, пол, потолок и первое за длительное время окно, но ведущее в серое и тесное пространство. По ту сторону коридора находилась такая же палата, только пустая и тёмная. Как попал сюда, Он не помнил, но скучал по тарелкам с супом и кашами и, главное, по карандашам. Все они таяли в памяти, как тот фиолетовый, вместе с силами. Сюда не заходили сквозняки и посетители. Сюда никто не приходил, позволяя болезни спать и угасать, а организму медленно умирать от истощения.

В объятьях поверхностного сна ещё всплывали воспоминания, как вспышки фотокамер. Мелькали вещи и места, которые принадлежали другой жизни. Их праздное изобилие должно было вызывать зависть или обиду, но для сильных эмоций недоставало чувств и впечатлений. Они потускнели, лишённые пищи и красок. Ничто в воображении не вызывало истинный интерес, а в реальности всё оставалось прежним.

Но вот когда в коридоре зажёгся свет, тело дрогнуло раньше, чем мышление сформировало первые мысли. Словно что-то ещё управляло организмом, кроме притихшего человечка, заточённого в собственной голове.

Свет, лёгкое дуновение сквозняка, звуки неторопливых шагов. Так много информации сразу! Хотелось приподняться и потянуться ко всему этому великолепию, но где была жизнь – там всегда находились люди. А люди провоцировали его болезнь и медленно убивали.

Вслед за шагами донеслись голоса. В окне присутствовал ряд круглых отверстий не больше двух сантиметров в диаметре. Вот откуда прилетали звуки и сквозняки.

– Это последняя?

– Да. Все заказы отменили, но эти поступили сюда несколько дней назад.

– А почему я узнаю об этом сегодня?

– Я и сам узнал около часа назад. Докладывать было некому после того, что мы учинили.

В мыслях читалось «ты учинил», но человек перефразировал в угоду ситуации. Взгляды незнакомцев скользили по одинаковым палатам, выискивая в них силуэты.

– Сколько же их наплодилось!

– Здесь должны быть шестеро.

– И ты полагаешь, что их тоже нужно припасти для хозяина?

– Искать их теперь незаконно. Нет благоразумия в спешке, вот и просил повременить.

– Я позволил тебе оставить троих. Остальных оставлять не намерен.

– Ты же знаешь, что хозяин в мозгах не ковыряется. С его впечатлительностью подобный материал можно сразу утилизировать.

– Предлагаешь их всех приволочь в дом? Полнейшая дурость. Трёх вполне достаточно.

– Один из тех невменяемый, а ещё у одного явный дефект лобных долей.

– Тогда я избавлюсь от них.

– Если он разрешит.

Незнакомцы смотрели друг на друга, позволяя видеть их серьёзные и хмурые лица. Такие привычные и чужие одновременно.

– Оставлю одного. На моё усмотрение.

В собеседнике не ощущалось согласия, но протест был старательно сдержан. Хотелось выйти наружу, но данный поступок расценивался, как слабость, а потому отвергался.

– Д-95. Даже не рассматриваю. Никаких взрослых и совсем маленьких.

– Мне кажется, что многие из них уже не живы. Вряд ли сюда кто-то в последние дни заходил.

– Что же, это облегчит выбор. Доверимся естественному отбору.

– А если выжило несколько?

– Я же сказал, что оставлю одного. Это моё последнее слово.

Поступок в разрез с совестью. Ни трое, ни двое, ни даже один не заслуживали такого милосердия. Десятки причин их ненавидеть и желать им смерти, и всего одна причина поступать иначе.

– Позволь врачам их осмотреть. Пусть выберут самого стабильного и здорового.

– Чтобы он всё-таки выжил, а потом принёс ещё больше неприятностей?

– Подсунуть хозяину порченый товар – не самое гнусное, но всё же предательство.

Снова перепалка взглядами.

– Здесь данные на всех. Всё указано про уровень развития и отклонения.

– Дашь посмотреть?

– Смотри. Но я и так вижу, что выбирать предстоит из двоих.

– Угу, – беглое чтение.

– Я бы оставил моносенсора. Меньше проблем и проще в изучении.

– Вот только он недо-телепат, – возразил менее категоричный незнакомец. – Нам нужен вот этот.

Снова чтение, перечитывание, сопоставление фактов, какие-то поспешные хитросплетения анализа.

– Нет.

Мягкая улыбка, призванная обезоружить и смягчить эмоциональный фон.

– Да.

– Это который?

– Кажется, этот.

За окном застыл силуэт, преломляя свет, которого и так не хватало.

– Почему я позволяю тебе спорить?

– Потому что ты знаешь, что я прав. Как знаешь, что я никогда не лезу в вопросы, в которых ничего не понимаю.

– Однажды хозяину прискучат эти игры. Надеюсь, скоро.

– Смотри-ка, живой.

Рука тянется к пистолету.

– Может, сначала выведем его?

Но собеседник уже потерял интерес к разговорам и двинулся в соседнюю палату. Там лежало и постепенно увядало такое же тихое, но ещё живое тело. И именно последний факт подпитывал ненависть и побуждал к решительной спешке. Твёрдая рука знала своё дело, потому без сомнений спустила курок.

В сознание врывается истошный вопль со стороны. Кому-то очень больно и страшно, словно сама смерть явилась перед взором. А может, в одной из палат кто-то болен другой болезнью. Далеко, чтобы что-то почувствовать.

– Хардли, – тихий упрёк. – Не своди их с ума.

– Наоборот. Пусть знает свои перспективы.

Ещё один выстрел, и крики затихли.

– И я склоняюсь к своему варианту.

Слышится возня и какое-то бормотание. Болезнь рисует страшные картины, убеждая, что именно они предстают за пределами палаты. В пространство врывается ещё одно сознание, пытающееся закрыться трясущимися руками. Гремит выстрел, взрывается мозг, расползается боль и тошнотворное марево. Подсохшие губы хватают воздух и возвращают ему стоны с клоками сбивчивого дыхания.

– Вставай, – доносится уже из-за предела досягаемости. – Дважды говорить не стану.

Наблюдающий за беспределом вздыхает и касается ладонью стекла. Кажется, он тоже старается не думать и не смотреть на эти картины, вот только ему проще: он здоров. Лица не видно из-за тени, но оно обращено к телу, корчащемуся от приступа. Да, Он чувствовал, как смотрели на него. Смотрели и призывали успокоиться, чтобы казаться нормальным, здоровым. Призывали притихнуть, а если прикажут – подчиняться.

Прежде больному велели только пить бесполезные лекарства, а как вести себя в подобных ситуациях не объяснили.

– Мне нужен этот телепат. Но, что важнее, он нужен твоему господину, – отчеканил силуэт за стеклом. В следующее мгновение к нему присоединился второй, принося ненависть и раздражение.

Откуда-то из коридора доносились горькие всхлипы, что резали терпение всем, вот только каждому по-разному.

– Он младше, поэтому ещё обучаем. При этом стабильнее и способен к самообладанию.

Второму силуэту захотелось выстрелить в первого, но то был импульс, а не намерение. Стекло отъехало в сторону, оказавшись дверью, а не окном. Сквозняк ворвался с новой силой, а следом за ним и дуло пистолета.

– Решать, конечно, тебе, но этот точно будет тебя слушаться.

Колебания, раздражение, сомнения, беглый взгляд на непричастное лицо компаньона, словно бы того и не заботила судьба телепата.

– Что? Нет, я не настаиваю, – развёл руками мужчина с тёплым оттенком кожи, что хорошо оттенялся серым костюмом.

– На колени, – приказал второй незнакомец, возвращая внимание к маленькому притихшему сознанию.

Слишком много информации для одного неокрепшего разума. И всё устремилось в него, в самую его сердцевину: взгляды, эмоции, намерения и уверенное дуло пистолета. Но Он был ещё жив, а всё живое неизменно стремилось к свету, теплу и движению. Всё, что не умерло и не сошло с ума, всегда и во всём тянулось к жизни.

Наши дни

Не спалось. В комнате было светло, боль в рёбрах не позволяла ворочаться, а из зала периодически доносились голоса и другие звуки. Последней каплей терпения стал галопистый топот, с которым некто неизвестный спускался по лестнице. На секунду телепат проследил в себе желание столкнуть возмутителя с той самой лестницы при удобном случае, но тут же проснулся истинный Фор, сожалея о таких резких и преступных намерениях.

Лежать стало совсем невмоготу, но движения причиняли страдания. Поморщившись, парень кое-как приподнялся на подушке и уставился в окно. Этюдник не вернули. Были и другие альбомы, тетради, но капризный внутренний ребёнок всегда требовал того, чего не было. Фор постыдился было своему поведению, но быстро вспомнил истинные причины своих эмоциональных реакций. У него забрали тот самый этюдник! Это не был черновик для набросков, это дневник в рисунках, хранящих самое важное и ценное. Помимо портрета, призванного засадить преступника за решётку, на шершавых страницах, предназначенных для умелого карандаша, значились образы людей, имевших огромное значение для телепата. И уж конечно он рисовал не обитателей Пегого Дола! В любимом блокноте Умник изображал людей с интересной для него внешностью, подсмотренной в парке или Антикваре, но примерно треть блокнота занимали портреты Эмитель. Страницы закончились пару месяцев назад, и памятный альбом хранился в комнате в ящике стола. А теперь его отняли и вряд ли вернут. Теперь это сокровище в руках подлого до мозга костей карьериста, прибывшего в Прилесье не только с проверкой, но и с какими-то нехорошими помыслами. Фор не прочёл это эмпатией, но чувствовал интуицией. А ещё Кристиан говорил об этом твёрдо и убеждённо.

С другой стороны, Умник надеялся, что Филипп не вернёт блокнот, потому что иначе тот попадёт к Красту. Точно также как Хардли ненавидел, когда телепатией забирались туда, где у нормальных людей обитает душа, Фор боялся прикосновения к своему внутреннему миру. Тем более, что это сделает именно Хардли Краст. Пройдётся по хрупким образам тяжёлыми ботинками, оставляя следы от грязи, гнили и запёкшийся крови. Нет, никто в этом доме не имеет право прикасаться к настолько личным вещам!

Проплывающее где-то в вышине облако преломило свет, опрокинув на мир прохладную серость. Всё напоминало о том, как разорвалась надвое марлевая иллюзия, оставив множество беспутных ниток из прежних мечтаний и надежд. Впервые за долгие годы у Него появилось всё то, чем и должна наполняться нормальная жизнь. Последние месяцы телепат только и делал, что плёл эту иллюзию, и раскормил свой самообман до предела. И чем дороже нам что-то, тем болезненнее с этим расставаться.

Телефон у Фора тоже отобрали. Не было возможности продолжить названивать Мэтису или пытаться его разыскать через знакомых. Теперь искать медиума будут начальники, и лучше бы не нашли. Лучше бы мальчишка оказался где-нибудь далеко-далеко в целости, невредимости и безопасности. Но это глупые мечты, не допустимые реальностью. Мэтис либо уже вернулся домой, где его быстро найдут, либо убит своим треклятым безликим демоном! Но никто не верит Умнику, что Вивер жив. Кем бы он там ни был. Фор осознавал воспоминания начальников, но и в случившемся с Вайердом не сомневался. Как же ужасно быть телепатом! Понимаешь и тех, и других, но не можешь докричаться ни до кого. И после всего тебя называют лжецом и манипулятором. Серьёзно? Это он что ли вынудил друга убиваться из-за нападения и искать маньяка? И уж точно не он внушил соседям, что поднимать на него руку так же зазорно, как пинать бездомных котят! Нет, он виноват во многом, но в большинстве случаев его упрекают только за то, что он родился с особым даром, словно бы его кто-то спрашивал. Из-за одного чудовища, каким был Тедор Морок, поставлен крест на каждом телепате. Но только пресловутый диктатор мало чем превосходил того же Хардли, особенно в жестокости и живодёрстве, так почему органики до сих пор не под запретом?

Ненавистные побои в сером кабинете начались давным-давно и грозились однажды прекратиться. Летальным исходом. Любой нормальный человек боялся бы боли и унижения, но для эмпата в этих встречах крылась особая опасность. Минуты, а то и десятки лютой ненависти к самому себе. Хардли никогда не интересовали признания или выводы, которые следовало сделать подчинённому. Нет, садист всякий раз безмолвно напоминал беспомощному мальчишке о том, что тот мертвец. Что начальнику можно его бить и сводить с ума, а как только телепат сломается – страданиям придёт не менее мучительный конец. И Фор знал, что так всё и будет, если только он не погибнет иным способом до того, как попадёт в руки этого чудовища. И всю свою жизнь Умник из кожи вон лез, чтобы не усугубить ситуацию. Не честно. Почему у других есть возможность стараться, бороться за то, чтобы улучшить своё положение и состояние, а он обречён трудиться вдвое больше только для того, чтобы не стало хуже?

Становилось стыдно за жалость к себе. Но хуже было от того, что на подобную участь был обречён теперь и ещё кое-кто. И запустил весь этот механизм телепат. Именно он сообщил Кристиану о том, что проникший в подвальную лабораторию мальчишка обладает особой сенсорикой. Именно он втянул Мэтиса в это, и именно он врал ему эти два года и о своих хозяевах, и о себе самом. Пришло время пожинать плоды своей разросшейся лжи, радиус поражения которой пока ещё оценить невозможно. Но предположения пугали.

Следующим чувством просыпалась обида. Обида на то, что Он снова и снова мысленно прячется в маленькую палату без окон и неба. Это была его заезженная стратегия: маршрут, с которого невозможно было отклониться. Как по рельсам от станции к станции. Единственный выход – взорваться по дороге. И Он честно завидовал таким, как Гейб, которые находили в себе силы идти наперекор. Таких людей Фор называл про себя «смелыми», подразумевая моральный план. Всё же в чём-то телепат был самым обычным человеком: восхищался тем, чего ему самому не хватало.

Можно ли переделать себя? В большинстве случает профессор Фейст раздражённо выкрикнет: «Нет!». Потому что привык разочаровываться и критиковать. Но потом он сядет в кресло, поворчит и расскажет невероятную историю о том, как совершалось невозможное.

Считается, что некоторые способности лишь врождённые. Да, они могут передаться по наследству, что не редкость, но если у человека изначально не было задатков телекинеза, то телекинетик из него никогда не получится. Это истина, которую все знают в учёном обществе, а также в кругах аристократии СБО. Ещё в детстве Лорквелор Ланд-Кайзер зажёгся мечтой овладеть телекинезом (если конечно можно так назвать его чёрствое «хочу» с вечно безучастным ликом). И у него, казалось бы, были на то предпосылки. Первая супруга Аделарда – Лидия Танос, принадлежала той самой семье, в роду которой не редко рождались дети с вожделенным даром. Но как ни старался юный альбинос, отец закатывал глаза и твердил: «Ты никогда не станешь телекинетиком. Никогда. Займись менталом, чем угодно! Но телекинетиком тебе не стать! Не трать время». Но упрямству сына можно было позавидовать. С хладнокровием и выдержкой он исследовал своё увлечение, не дожидаясь зрелости и университета. Тем более что класс телекинеза ему не светил. И спустя какое-то количество лет случилось то, о чём озадаченный Аделард написал своему знакомому профессору, тогда ещё молодому учителю Фейсту. «Рикарт, я удивлён. И готов удивить тебя, хотя мы оба знаем, что это сделать сложно. Мой старший сын давно изучает телекинез, и это глупая затея. Дело в том, что его покойная мать лишь носила фамилию Таносов, но не имела с ними кровного родства. Это был брак ради связей. По расчёту, если хочешь, но с определённой страховкой для обеих сторон. Лорквелор не мог унаследовать телекинез. Но, чёрт возьми, мой сын, этот маленький гений, передвигает шахматные фигуры силой мысли! Я не намерен потакать его экспериментам, потому что он Кайзер. А мы не учёные и не балаганные трюкачи. Но всё же попробуй мне объяснить, как такое возможно?» Далее следовало ещё несколько вопросов, вроде того, являются ли кровавые слёзы плохим симптомом и не стоит ли запретить всю эту авантюру. Ответы Рикарт посоветовал поискать у сведущих людей, а не у преподавателя ментальных наук, а на прочее ответил так: «Как такое возможно? Это же очевидно, Лард. Он просто не знал, что не умеет, потому у него и получилось».

Вот и Фор лежал теперь и думал, а вдруг он мог бы вести себя по-другому, если бы хоть ненадолго позабыл, кто он такой? Прямо как с Эмитель и книжным клубом… Нет, мысли о них сейчас причиняли только страдания. Никаких чувств, только разум. Научиться можно всему, было бы желание. На каждого ученика найдётся учитель, и если в телепатии приходится разбираться самостоятельно, то ориентироваться в жизни помогут другие люди. Фор честно старался последние месяцы анализировать психику окружающих, отслеживать динамику их волевых проявлений и эмоциональные всплески. Пытался скопировать, воспроизвести. Говорят, что если долго смотреть на чёрные тона, то начнётся депрессия. Если много читать о любви, то обязательно влюбишься. Так и здесь Умник действовал из принципа – однажды да получится испытать несвойственную ему реакцию. Например, перестать бояться.

Усмешка коснулась лица и тут же погасла. Не самое подходящее время для подобных опытов он выбрал. Возможно теперь слишком поздно чему-то учиться. Ланд-Кайзер в шатком состоянии, а Хардли не упустит возможности избавиться от ненавистного объекта. Да и стоит ли меняться вообще, если любое сильное потрясение, усиленное уверенностью в себе и бесстрашием, способно пробудить то самое сумасшествие, которое от телепата ждали долгие годы.