Читать книгу А и Б. Финал менипеи - Иван Алексеев - Страница 5

БЕЛКИН: «Зачем, Иван Алексеевич, беспокоишь покойника? Договорились в четырнадцатом году: я умер. Для тебя, в том числе».

АЛЕКСЕЕВ: «Помню, друг, всё помню. Но что делать, если время идёт, жизнь меняется, а посоветоваться не с кем? Мы с тобой, Илья Ильич, расстались на том, что ты умер как писатель. Рассказал про упадок культуры, кризис литературы и моду на чтиво, отчего твои повести не находят и не найдут читателя. Но мне от них было светло. И я верил, что мы на твоём пути не одни, что нас много, и чтобы убедиться в этом, надо продолжать идти в указанном направлении. Не хочешь ты, пойду я. И пошёл… Шёл-шёл, но устал. И теперь почти согласен с тобой. А чтобы совсем согласиться, хочу спросить, не поменялось ли твоё мнение?»

БЕЛКИН: «Нехорошо спрашивать, заранее зная ответ. Мыслим мы с тобой схоже. И видим одинаково. Что вижу я? В институте, например, где продолжаю работать нелюбимую работу? Вижу, что начальству удаётся скрывать прогрессирующий бардак теми же способами и с тем же результатом, как и во всей стране. Работающей молодёжи мало. Книг не читают. Думать не приучены. Стимулов развиваться нет. Ненужная информация обложила со всех сторон. Так что перспектив отклика, в том числе, на наше писательство, как не было, так и нет».

АЛЕКСЕЕВ: «Ладно, Белкин, не ругайся. Я ведь о чём подумал: пусть мы не востребованы, но если пришла пора закругляться, то хочется закруглить красиво. Вместе сподручнее, оттого и позвал. Ты формулируешь быстрее меня. Да и сочинял что-то наверняка. Так что помоги, как раньше».

БЕЛКИН: «Осталось у меня что-то типа записок. Ничего толкового: наблюдения, путешествия… Забирай. Помню я твою слабость приспосабливать к делу всякое разное, может, и с этим получится».

АЛЕКСЕЕВ: «Спасибо, Илья Ильич. Но это не всё. Хотелось попытать тебя насчёт современных представлений о работе мозга. Согласен ли ты с тем, что противоречивость и изменчивость наших устремлений, желаний и надежд могут быть объяснены на физиологическом уровне, отталкиваясь от организации и функционирования головного мозга?»

БЕЛКИН: «Древний рептилоидный мозг, лимбическая система против неокортекса… Знаю, читал».

БЕЛКИН: «Конечно, понимание работы мозга упрощает трактовку поступков и поведения людей. Спроецировав научное знание на уровень житейского восприятия, получим примерно следующее. Есть базовые инстинкты высших приматов: к еде, размножению и доминированию в стае. Есть управляющая нашим поведением кора головного мозга, полностью – и с невесть откуда взятым осознанием нравственного закона – формирующаяся к семилетнему возрасту. И есть вечная альтернатива заполнения полей неокортекса с помощью воспитания, семейных отношений, обучения и саморазвития: поддержать нравственное стремление стать человеком или его притормозить, потакая врождённым инстинктам. Отсюда двойственность сознания и наших желаний, их внутренняя борьба, противоречивые поступки, то есть „весьма важные последствия“ „от малых причин“ и простое объяснение того, что ложь многогранна, а правда у каждого своя, – ты это хотел услышать?»

АЛЕКСЕЕВ: «Возможно. Меня всегда интересовало, почему нам легче соврать, чем отстаивать правду? Откуда взялись и почему нам интуитивно понятны бог и отец лжи, их извечная борьба за наши души? Я пытался это понять сам и растолковать, как мог. А мог без понимания устройства и работы нашего мозга мало. Я и у других вижу и за собой знаю беду уводящего от темы витийствования, когда пытаешься объясняться на уровне интуиции и качественных понятий. Отталкиваться от физических основ проще и надёжнее. Но объяснение нашего поведения исключительно с материальных позиций работы мозга меня не устраивает. Мы с тобой лучше многих знаем, как трудна и энергетически затратна мыслительная работа. С медицинской и житейской точек зрения не думать выгоднее, чем думать. Ещё выгоднее обманывать других и себя, потакая инстинктам, получая удовольствия и оправдываясь тем, что все мы не святы и слабы духом. Но откуда тогда берётся счастье вдохновения и отрады от рождения нового и полезного людям? Счастье осознавать себя человеком? Развитой неокортекс, руководимый нравственным законом, судя по всему, имеет возможность настроиться в унисон внешнему источнику, задающему жизнь. А отсюда вопрос, ответа на который я не знаю: способны ли договориться между собой обладатели мозга, развивающегося в человечном направлении, с мозгом, деградирующим к обезьяньему первоисточнику? Пророки и учителя человечества, разные великие теории от непротивления зла насилием и слезинки ребёнка до великого инквизитора и миссии белого человека утверждают, что знают ответ на этот вопрос и его дают, но ответы их разные, вот в чём проблема».

БЕЛКИН: «Ты знаешь, о чём я подумал? Что пришло бы на ум услышавшему нас насмешливому учёному, знакомому с предметом эволюции, искусственного отбора и конструкции головного мозга? – Что наша уверенность в правоте собственных рассуждений и поразительное упорство в воплощении незатейливых идей посредством сочинительства объясняется масштабом потерь нейронов мозга от старости. Зная, что мыслительная компенсация за счёт богатой дендритной сети отдельных нейронов в пожилом мозге помогает любой мысли – особенно долго скрываемой – мобилизовать весь накопленный нейробиологический опыт для её отстаивания или осуществления, учёный нашёл бы в нашем поведении блестящий пример подтверждения теории мозга».

БЕЛКИН: «А если продолжать без ёрничанья, то трудно не видеть, что большинство людей используют свой мозг для умелого скрытия традиционного для высших приматов убогого поведения в бесконечном многообразии его особенностей. Декларируя справедливость и честность, приверженность традициям, верованиям предков и „вечным ценностям“, обезьянья кора большого мозга планирует воспользоваться этими заблуждениями и получить биологические преимущества в борьбе за ресурсы с наивными конкурентами, вроде нас с тобой. Жизненный опыт показывает, что самыми замаскированными обезьянами обычно являются публичные борцы за общечеловеческие ценности. Сосуществовать с ними трудно – я так понимаю твой вопрос о договороспособности.».

АЛЕКСЕЕВ: «Правильно понимаешь, Илья Ильич. Умеешь ухватить. В туманах, как я, не бродишь».

БЕЛКИН: «Твой туман, Иван Алексеевич, светлый и около вопроса, о котором беседуем. К тому же я не ленился, читал твои книжки. И предлагаю, продолжая разговор, вспомнить наших героев. Кто из них кто, и на чьей они стороне».

АЛЕКСЕЕВ: «Зато я обленился. Два года не работаю, отупел. Мне. чтобы вспомнить, придётся подглядывать в старые тексты. Предлагаю поэтому начать с тебя. Расскажи, как поживает сегодня твой лирический герой? Живы ли и чем занимаются генерал Василий Сергеевич, учёный начальник Михаил Михайлович, сбежавший предприниматель Антонов?»

БЕЛКИН: «Мой повествователь? – он постарел. Считает, что решил свои биологические задачи. Наблюдает общественный регресс. Склонен к слезливости. Констатирует угасающее желание совершать интеллектуальные подвиги, но продолжает относить себя к думающему меньшинству. Впрочем, отвечать двумя словами – не мой стиль. Изволь выслушать рассказ».