Читать книгу Метафизика возникновения новизны - Иван Андреянович Филатов - Страница 34

Счастье философии заключается в том, что процесс человеческого мышления, а следовательно, и познания мира происходит примерно одинаковым образом. То есть мышление всех творческих личностей протекает в одном и том же русле, берегами которого являются с одной стороны чувственное восприятие объектов, запечатленное и обработанное нашим сознанием, а с другой стороны, спонтанно-иррациональные вспышки понимания, неизвестно откуда берущиеся. А между ними само течение мысли обеспечивается логическим мышлением, задача которого с одной стороны подхватить, развить, обработать и обобщить данные сознательного запечатления чувственных восприятий, а с другой стороны развернуть в мысль иррациональную идею, которая является результатом синтеза нашим бессознательным той работы, которую уже проделала логика. Но все дело в том, что логика в своих обобщениях и умозаключениях всегда останавливается на полпути к окончательному и продуктивному синтезу, поскольку она в принципе не способна увидеть идею-новизну, и эту работу продолжает иррациональное интуитивное мышление.

И только после того как новая объективная идея наконец-то вдруг является в наше сознание, логическое мышление подхватывает ее и начинает развертывать в мысль.

Если мы сказали о счастье философии, то несчастьем для нее – даже, скорее всего, настоящим бедствием – стало следующее обстоятельство: интуитивные идеи в подавляющем большинстве случаев приходят в наше сознание малозаметным образом и сопровождаются малоощутимым интеллектуальным чувством удовольствия-удивления. Они становятся предметом нашего внимания – да и то не всегда – только после того, как логика развернула их в новую для нашего сознания мысль. То есть новую идею мы можем увидеть через новизну мысли, которая как бабочка из куколки из идеи образовалась.

Отсюда становятся более понятными все наши споры об априорности и трансцендентальности нашего познания истин бытия и о том, как же все-таки мы их познаем: логикой или интуицией. Ни чувственное восприятие, ни запечатление его нашим сознанием, ни логическая обработка запечатленного материала не являются ни априорными, ни трансцендентальными. Априорными и трансцендентальными было бы более правомерным назвать,

– во-первых, саму обработку нашим бессознательным добытого чувственным восприятием и логикой знания – вот уж воистину что является «вещью в себе» или «черным ящиком»,

– а во-вторых, акт явления в готовом и при том синтетическом виде из бессознательного в наше сознание совершенно новой и как бы неизвестно откуда взявшейся и когда образовавшейся идеи.

Новая идея трансцендентальна нашему сознанию только потому, что на момент своего явления в сознание она ему априорна. Но эта априорность всего лишь видимость, поскольку идея не появляется невесть откуда, она зарождается – не без помощи сознания – в бессознательном, не докладывающем сознанию о всей произведенной им предварительной работе. Вот почему мы считаем, что сама идея-новизна может быть «увидена» только бессознательным. И это принципиальное положение нашего продуктивного (иррационально-рационального) мышления, которое (положение) создает все те трудности по идентификации самой идеи и определению времени и условий ее зарождения и формирования. И мало того что время зарождения идеи нами не осознается, мы еще не осознаем и того, что собой представляет сама идея. Это становится нам более или менее понятным только после того, как мы начинаем ее развертывать и оформлять в мысль, и только здесь наше сознание понимает смысл идеи, поскольку логика, обладая способностью сравнивать, анализировать и умозаключать, видит, что вновь рожденная мысль ни на что ранее нам известное не похожа.

Конечно, исходя из последней фразы, у нас может возникнуть подозрение: если сознание может сравнивать новую мысль с теми старыми мыслями, которые ему уже известны, то оно, казалось бы может увидеть и новую идею. Но это совсем не так. Новая идея, обработанная и оформленная сознанием, превращается в мысль, которую мы уже понимаем. А если мы ее понимаем, – а мы ее действительно понимаем – то она уже известна нашему сознанию, поскольку последнее способно анализировать и сравнивать то, что ему знакомо, и оно уже видит, что новая мысль не похожа на что-либо ему известное. Что же происходит в процессе преобразования идеи в мысль? А происходит самое таинственное: превращение еще неизвестного сознанию знания в знание ему известное, в знание, которое можно понять и сравнить с чем-либо ему аналогичным.

Мысль как результат сознательной обработки идеи всегда понятна, идея же, только что явившаяся на пороге нашего сознания, всегда непонятна. И не понятна она только потому, что у сознания еще не было времени ее осознать, поскольку идея это всего лишь проблеск, осветивший всю картину в целом, но готовый в следующее мгновение погрузить ее снова во тьму. Поэтому можно даже сказать, что идея (как «сгусток» смысла) – это свиток, внутри которого нет никакого текста, и только постепенно разворачивая свиток, мы наполняем его ценностно-смысловым содержанием в виде текста, отражающего саму суть идеи. Так что настоящее чудо, которым природа наградила человека, является чудо превращения старого и разрозненного знания в знание новое и уже скомпонованное в единую объективную идею. И основная заслуга в этом принадлежит нашему бессознательному.

Причем складывается такое впечатление, что бессознательное выдает сознанию только такую идею, которая может быть им обработана до состояния понятной ему мысли. То есть бессознательное всегда «информировано» о возможностях сознания и не образует (или не выдает) таких идей, понять которые сознанию было бы не по силам и оформить которые оно было бы не в состоянии. Поэтому представление о нашем бессознательном как о каком-то хаосе мыслимых и немыслимых возможностей весьма далеко от истины. Наоборот, в части своих продуктивных интеллектуальных способностей оно значительно опережает возможности сознания и намного превосходит его способности. Взять хотя бы главную его способность – креативную способность создавать, обнаруживать и «понимать» (понимать) идею-новизну, будь она технического, научного или эстетического плана.

Исходя из изложенного, нам более ясным становится, казалось бы не совсем понятное для самого автора, замечание Хайдеггера о «двузначности» мышления из его доклада «Тезис Канта о бытии». Приведем это высказывание и постараемся извлечь из него некоторые свои выводы.

«Характеристика мышления как рефлексия рефлексии дает нам один, правда лишь приблизительный, чтобы не сказать обманчивый, намек. Мышление входит в игру двояким образом: сначала как рефлексия, потом как рефлексия рефлексии. Только что это значит?

Если принять, что характеристики мышления как рефлексии достаточно, чтобы очертить его отношение к бытию, то это значит: мышление задает в качестве простого полагания горизонт, на котором можно заметить такие вещи, как положенность, предметность. Мышление функционирует как задание горизонта для истолкования с его модальностями как полагания.

Мышление как рефлексия рефлексии, напротив, подразумевает прием, которым словно инструментом и орудием, через который истолковывается увиденное в горизонте полагания бытие. Мышление как рефлексия означает горизонт, мышление как рефлексия рефлексии означает орудие истолкования бытия сущего. В ведущей рубрике «бытие и мышление» мышление в показанном сущностном смысле оказывается неизменно двузначным, и это – сплошь через всю историю европейской мысли»⁴.

Попытаемся понять Хайдеггера с точки зрения предполагаемой им «двузначности» процесса познания бытия сущего и одновременно постараемся сопоставить с тем, что мы изложили ранее. Если мы берем первую ступень – мышление как рефлексия, – на которой мышление задает область («горизонт») тех объектов, которыми оно намерено манипулировать, то это есть не что иное, как наше логическое мышление на стадии обработки эмпирически когда-то воспринятого чувствами, запечатленного в сознании и обработанного знания. Именно на этой стадии сознание (логика) задается вопросом, который она намерена разрешить. Что же касается второй ступени – мышление как рефлексия рефлексии, – на которой мышление, пользуясь рефлексией «словно инструментом и орудием» истолковывает то, что оно увидело будто бы на первой ступени, то это есть не что иное как наше развертывание («истолкование») идеи в мысль посредством логики. (Сразу же заметим: в дальнейшем, начиная с данного раздела, первая и вторая ступени будут у нас фигурировать, соответственно, как рефлексия-1 и рефлексия-11).

Что же мы здесь видим? А видим мы то, что у Хайдеггера выпал из поля зрения, а вернее, из процесса мышления, самый главный, самый продуктивный, – но, правда, самый незаметный – процесс и акт, каковыми соответственно являются процесс инкубационного формирования идеи в бессознательном и интуитивный акт явления ее в сознание. Так что Хайдеггеровская рефлексия рефлексии истолковывает не то, что первоначально было получено в результате рефлексии, а то, что образовалось в процессе бессознательной обработки знания, достигнутого на первой ступени, то есть она истолковывает уже новую идею, представляющую само бытие. В противном случае, – если следовать Хайдеггеру, исходившему из двузначности мышления, – рефлексия рефлексии просто продолжает дело первой рефлексии. Как выражается Хайдеггер: «истолковывается увиденное в горизонте полагания бытие», то есть является продолжением логического мышления первой ступени.

На самом же деле между первой и второй ступенью имеется разрыв, на протяжении которого характер мышления коренным образом изменяется: из логического и осознаваемого он становится иррациональным и неосознаваемым, иначе говоря, интуитивным, а заодно и априорно-трансцендентальным; и только после явления идеи в наше сознание этот характер снова становится на рельсы логического мышления, то есть развертывания идеи в мысль.

Так железнодорожный состав переправляется через реку на пароме (если образ парома можно применить для выражения того, что случается в процессе инкубационного этапа развития мысли): ведь не будь парома (инкубации), нашему составу (мысли) так и не довелось бы перебраться на другой берег. Правда, наш образ «хромает» тем, что паром доставляет на другой берег то, что он принял на том (противоположном) берегу, а вот иррациональное мышление существенным образом меняет то, что ему уже добыла логика, оно изменяет само качество знания: известное нам знание оно каким-то непонятным образом перерабатывает в совершенно новую и в первый момент нам самим непонятную идею, идею, которая в дальнейшем становится вполне понятной в процессе логического развертывания ее в мысль.

Таким образом, обобщая изложенное выше, можно сказать вполне определенно: в процессе познания так называемых истин бытия наше мышление имеет не двойственный характер, а тройственный, если мы примем во внимание непременное наличие между двумя ступенями логического мышления промежуточной ступени неосознаваемого иррационального мышления, результатом работы которого является рождение новой объективной идеи. С точки зрения участия логики процесс мышления, действительно двузначен, в то время как малозаметный, но весьма существенный вклад интуиции – часто выдаваемый за вклад логики – делает его трехступенчатым. (И об этом более подробно мы будем говорить в Разделе 5.4. ««Двойная рефлексия» Г. Марселя….»).

И только непомерное самомнение человека побудило его согласиться с весьма ложной идеей, согласно которой заслуга продуктивного мышления всецело принадлежит его умению логически мыслить, а не той творческой иррациональной способности, которую в него заложила сама природа.

По сути дела все западноевропейское мышление, начиная с Платона и кончая самим Хайдеггером, это кружение вокруг вопроса, каким именно образом и в какой момент нами сотворяется истина-алетейя как не-сокрытость сушего. И исходным пунктом всех наших блужданий является не сама попытка понять суть столь сложного и запутанного вопроса, а достаточно настойчивое стремление отнести сам факт рождения объективной идеи-новизны на счет логического мышления, которое имеет к этому событию всего лишь опосредованное отношение, поскольку оно не участвует в актах зарождения и явления самой идеи: оно всего лишь подготавливает их и является как свидетелем проникновения новой идеи в сознание, так и участником развертывания этой идеи в мысль.

Так что кроме бессознательного нет более места, где бы могла зародиться истина в форме объективной интеллектуальной идеи-новизны: логика, как мы уже показали ранее, в принципе не способна ее зародить, так как имеет дело только с тем, что известно сознанию и зарождение чего-либо совершенно нового не в его компетенции. А, казалось бы, если сознание способно понять нечто для него новое, но не им самим созданное – то есть субъективную интеллектуальную идею, – то оно способно и само создать (аналитическим путем) «собственную» идею, ее увидеть и понять. Но не тут-то было – и в этом состоит наше кардинальное заблуждение: сознание (логика) не только не может создать новую объективную идею, но оно даже не способно ее понять, если она ему предварительно не разъяснена кем-либо или если новая идея не родилась в нашем собственном бессознательном. Отсюда вывод: только бессознательное может создать новую идею и только по представлению ее бессознательным в сознание последнее способно ее понять.

И в этом камень преткновения теории познания: к пониманию не нами созданной идеи – то есть субъективной интеллектуальной новизны – мы можем прийти только аналитическим путем; к пониманию же нами самими созданной идеи – то есть объективной интеллектуальной идеи – мы можем прийти путем обратным аналитическому. То есть, мы сначала иррациональным путем должны прийти к созданию самой идеи и только потом, после представления ее бессознательным нашему сознанию мы можем развернуть ее и превратить в мысль, из которой мы уже увидим и состав объектов ее образующих, и свойства, посредством которых эти объекты соединены, и те взаимосвязи этих объектов, которые образовали, «скрепили» саму идею.

Что же касается так называемого чувственного познания, то чувственная сфера тем более не может произвести (обнаружить, «понять») что-либо интеллектуально новое, так как она не является органом познания, а всего лишь органом восприятия и запечатления в сознании того, что получено в ощущении, представлении и т. д. Правда, нельзя отрицать участия чувств в процессе продуктивного мышления, поскольку они а немалой степени являются и катализатором, а порою, и трансформатором самого процесса познания, осуществляемого интуицией при посредничестве логического мышления. Вспомним хотя бы о чувстве увлеченности каким-либо вопросом, буквально принуждающим нас к его разработке и разрешению,

Итак, принимая во внимание трехстадийность процесса продуктивного мышления в цикле познания (сотворения, обнаружения и «понимания») какой-либо истины, у нас сразу же возникает вопрос: почему мыслители такого ранга как Хайдеггер и мн. др. не обратили внимание на наличие в нашем мыслительном процессе таких существенных событий как стадии иррационального формирования идеи, так и интуитивного акта явления ее в наше сознание. Учитывая вышеизложенное, ответ наш достаточно прост: не обратили внимание на это только потому, что они действительно были великими мыслителями. А чем выше ранг мыслителя и чем продуктивнее его способность мыслить, тем чаще и незаметнее – для его сознания – приходящие интуиции, как бы поставленные на непрерывный поток производства идей-мыслей.

Правда, справедливости ради следует отметить, что не все мыслители обошли вниманием иррациональную составляющую нашего мыслительного процесса, были и исключения: Платон, Шопенгауэр, Ницше, Мерло-Понти и др. О первых трех авторах мы уже говорили и приводили их высказывания, свидетельствующие об иррациональном происхождении нового знания. Процитируем еще отрывок из «Феноменологии восприятия» Мерло-Понти:

«Мысль в самом деле развивается в одно мгновение и словно вспышками, но затем мы должны ее присвоить, и именно благодаря выражению она становится нашей. Наименование объектов не следует за их узнаванием, оно и есть само узнавание»⁵.

Не об инсайте (интуиции) ли и о развертывании идеи в мысль говорится здесь? Конечно о них.

Следует иметь в виду, что сам же Хайдеггер весьма двойственно относился к тому, считать ли процесс продуктивного мышления процессом рациональным или иррациональным. Так в работе о Ницше он пишет:

«Выражение бытие и мышление имеет силу и для иррациональной метафизики, которая потому так и называется, что доводит до крайности рационализм и при этом не освобождается от него, подобно тому как всякому а-теизму больше чем теизму, приходится иметь дело с Богом»⁶.

Из чего можно заключить, что истины бытия, добываемые «иррациональной метафизикой», есть истины получаемые рациональным путем, доведенным «до крайности». И в то же время у Хайдеггера можно найти высказывания, свидетельствующие о понимании им процесса мышления как процесса иррационального и мало ощутимого для нашего сознания. Так в работе «Наука и осмысление» он пишет:

«Не только великие мысли приходят словно на голубиных лапках, но и – прежде всего и в первую очередь – перемены в характере присутствия всего присутствующего»⁷.

То есть, если даже «великие мысли» малозаметны в своем происхождении, то что уж говорить о «переменах в характере присутствия всего присутствующего», под которыми, скорее всего, можно подразумевать те многочисленные интуиции, которые в конце концов коренным образом изменяют «пейзаж» нашего видения какой-либо проблемы. Об этом же, по сути дела, писал и Ницше, когда характеризовал обостренную восприимчивость ко всему тому, что приходит извне как

«…дивинация, сила понимания по тишайшей подсказке…»⁸.

Чем более одарен человек продуктивной мыслительной деятельностью, тем более «тишайшие подсказки» (интуиции) он способен «услышать», а чем больше таких подсказок, тем более незаметной становится разница между интуицией и логикой. Не поэтому ли мы сплошь и рядом принимаем наши интуиции за логические шаги нашего сознательного мышления? Но как мы уже знаем, не логика способна создать (обнаружить, «понять») нечто новое, на это способна только интеллектуальная интуиция. Новизна идеи (мысли) – критерий различения того, что мы получаем в результате интуиции и того, что добываем логическим путем.

Интуиция (инсайт) – это шаг из ведомого нам в неведомое, логика – хождение в области ведомого. Логика «вытаптывает» ту поляну нами познаваемого, куда бы могла ступить нога интуиции, нога иррационального. И делает она это только для того, чтобы максимально облегчить наступление в данной области чего-то нам еще неизвестного, такого неизвестного, которое бы связало в единую идею то, что мы уже познали на сознательном уровне и то, что мы еще не знаем, то есть то, что нам подскажет интуиция.

Таким образом, онтология и гносеология как дисциплины причастные к познанию и созданию истин бытия с момента своего возникновения были обременены как первородным грехом двумя факторами, которые внесли большую путаницу в прояснение вопроса о том, как же все-таки нами осуществляется процесс созидания и познания новых истин. И этими факторами, как нами уже отмечено, были, во-первых, малая заметность для нашего сознания прихода интуитивных идей, а во-вторых, малоощутимость интеллектуального чувства удовольствия при интуитивных актах явления идеи в наше сознание.

Если бы приход каждой интуитивной идеи был подобен озарению, и если бы он сопровождался эйфорическим состоянием нашей психики, поражающим хотя бы на некоторое время наше сознание, – как это свойственно инсайту, – то мы бы нисколько не сомневались в том, что продуктивная часть нашего мышления осуществляется не логикой, а интуицией. И здесь, конечно, еще предстоит разобраться в вопросе о том, почему инсайтный стиль мышления, как нам представляется, более характерен для актов научных открытий и технических изобретений, чем для познания эстетических, философских и общественно-нравственных истин. Не исключено, что как в процессе естественного отбора в Природе накопление мелких изменений приводит к видовому различению живых организмов, так и постепенное накопление незаметных интуиций приводит к инсайту в научно-технической сфере деятельности. (Из чего мы лишний раз заключаем: продуктивный интуитивно-инсайтный способ мышления есть явление, внедренное в нас самой Природой, а не благоприобретенное нами самими!). В то время как в гуманитарных сферах движение мысли ограничивается преимущественно рождением интуиций. Гуманитарные идеи-истины слишком сложны для нашего интеллекта: в них мало конкретики, объекты их достаточно «размыты» в своем смысловом стержне и они состоят из множества взаимосвязанных объектов. Вот почему нашему интеллекту трудно «схватить», положим, идею произведения искусства в едином акте инсайтного видения. Именно поэтому в данной сфере главенствует интуиция.

И когда мы говорим, что способность к продуктивному мышлению сопровождается не только мало ощутимостью прихода интуиций, но и возрастанием их количества, то можно было бы склониться к мнению, что интуиция (как способность иррационально мыслить) в процессе эволюции человека разумного постепенно «вырождается» в логику с ее достаточно сглаженным характером мышления. Но это совсем не так. Просто с возрастанием интеллектуально-информационной нагрузки на рациональную составляющую нашего интеллекта бессознательному стало уже не по силам эффективно перерабатывать «делегированную» ему сознанием информацию и выдавать ее только в форме инсайтов. Всвязи с чем оно, – для того чтобы успешно и вовремя с ней справляться – стало выдавать не только инсайты и озарения, но и промежуточные результаты в виде микропрозрений-интуиций, то есть то, что Ницше назвал «тишайшими подсказками». Так что не логика наступает на интуицию, а интуиция как Природная часть интеллекта приспосабливается к возросшим интеллектуально-информационным нагрузкам. Она пластичнее приспособлена к условиям усложнившегося творческого существования, поскольку принадлежит душе и является сутью ее спонтанного и креативного существования.

Вот почему интуиция (инсайт, озарение, прозрение) как способность производить новое знание не может «выродиться» в логику. Первоосновы всегда фундаментальны.

Но здесь мы могли бы привести еще один аргумент в обоснование более позднего появления у человека способности к генерированию интуиций по сравнению со способностью к инсайтному стилю мышления. Итак, почему мы полагаем, что на заре разумного существования человек сначала мыслил в основном инсайтами и только потом начал «дробить» некоторые из них на интуиции? Если бы у древнего, но уже разумного человека была только способность к интуициям, то он вряд ли бы мог эффективно ими пользоваться, так как они, в силу своей меньшей заметности и ощутимости, требовали большей тщательности в обращении с ними, как-то: сосредоточенность внимания на только что мелькнувшей в сознании идее, отсутствие отвлекающих факторов, наличие досуга и средств фиксации идеи и т. д. и т. п. А это намного труднее было осуществить, чем запомнить или даже зафиксировать в какой-либо достаточно примитивной форме внезапно озарившую твой ум инсайтную идею. Поэтому, скорее всего, интуиции стали нас посещать с расширением информационной зоны деятельности (торговля, путешествия, колонизация и т. д.), с появлением свободного времени и разработкой средств фиксации промежуточных этапов умственной деятельности (язык, искусство, ремесло, письменность, достаточно развитая символика и т. д.).

Конечно, принимая во внимание изложенное выше, у нас в очередной раз может возникнуть вопрос: а не могла бы всю эту работу – работу бессознательного (интуиции) – проделать наша логика. К сожалению, логика функционально на это не способна, поскольку совершенно новые взаимосвязи между определенными свойствами того или иного количества самых разнообразных объектов неочевидны нашему сознанию. А то что не оче-видно, то или не может быть им увидено, или будет воспринято им как алогичное. И если сознание призвано видеть только «во-очию», то алогичные связи оно не способно связать ни правилами логики, ни по причинно-следственному принципу, ни по какому-либо другому принципу: соответствия, симметрии, дополнительности, ассоциативности и т. д. Сама алогичность исключает всякую возможность их рассмотрения. Поэтому можно сказать, что неочевидные для нашего сознания взаимосвязи не могут быть им ни увидены, ни соединены каким-либо образом.

Спрашивается тогда, а почему наше бессознательное способно произвести такую творчески трудоемкую да к тому же такую полезную работу? Вот на этот вопрос мы вряд ли когда-либо получим ответ, потому что разрешение его позволило бы человеку, задавшись любым вопросом, тут же его разрешить, поскольку «механизм» продуктивного функционирования бессознательного мышления открыл бы нам методологию сотворения объективной интеллектуальной идеи-новизны и само бессознательное – в этой, интеллектуальной, части своей деятельности – перестало бы им быть. А это вряд ли входит в планы Природы, частью которой мы все же пока что являемся.

Похоже на то, что бессознательность природных творческих процессов – главное свойство жизни в многочисленных и многообразных ее проявлениях. То есть, не сознание создает, обнаруживает и «понимает» объективно-интеллектуальную новизну. Этому самой природой «обучено» только наше бессознательное. Сознание лишь помогает ему на стадии подготовки и анализа материала и на стадии понимания того, что выдало ему бессознательное. И не зря, видать, Хайдеггер после своего «поворота» предоставил функцию быть творцом истин бытия уже не человеку, а самому бытию, то есть природе и природному в нас⁹.

Но можно ли с этим согласиться? Что говорит против того, что бытие априорно и что именно оно, а не человек является первенствующим в созидании бытия и сущего? Во-первых, то, что не будь человека, не было бы у нас никакого представления ни о бытии, ни о самом сущем. Во-вторых, то, что именно человеку, а не какому-либо другому живому существу, предначертано быть открывателем истин бытия. И, в-третьих, только человек наделен способностью посредством интуиции обнаруживать и создавать новые идеи, посредством логики развертывать их в мысли и посредством языка выражать и оформлять то, что явилось ему в «просвете бытия» (Хайдеггер) и что он понял в процессе развертывания идеи в мысль. Так что не будь человека с его интеллектом, разумом и языком, у нас не было бы никакого представления об окружающей нас действительности, а потому мы не могли бы ее понимать, о ней рассуждать и делиться о ней какими-либо чувственными или интеллектуальными впечатлениями. В отсутствие человека было бы только бытие природы, которая, создавая новые формы существования природной жизни, не осознавала бы этого. И только человек, производя новые формы собственной материально-духовной жизни, способен не только осознать это, но и понять свое место в процессе развития самой природы.

Отсюда, казалось бы, можно сделать вывод: не бытие являет себя человеку, поставленному в «просвете бытия», а человек со своим интеллектом, логикой и языком создает многообразие все нового и нового материально-духовного сущего в его присутствовании. Но на данный вопрос можно посмотреть и с точки зрения древнегреческих философов и самого «позднего» Хайдеггера: если природа сотворила человека и наградила его именно природной иррациональной способностью создавать объективную интеллектуальную идею-новизну, значит, тем самым, она и создала и продолжает создавать, через посредство человека, все многообразие сущего в его бытийствовании. Здесь все та же проблема: что было в начале, а вернее, что принять за начало.

А потому данный вопрос имеет пока что конвенциональный характер. И не сможем мы его разрешить – или хотя бы несколько продвинуться в нем – до тех пор, пока не проникнем в тайну процесса творчества, то есть в тайну зарождения идей, предшествующих мыслям и всей нашей деятельности. Для нас пока неразрешим вопрос трансформации впечатлений от воспринятых нашими органами чувств объектов и полученных нами в процессе жизни духовных знаний (идей, мыслей, понятий, опыта и т. д.) в совершенно новое духовное знание. Сплавление первого и второго в нечто для нас совершенно новое – вот где зарождается сам процесс перехода из небытия в бытие.

Поэтому изначальный, а потому и более сложный вопрос состоит в том, где и как формируется новое знание и почему оно является в «свет» (Хайдеггер). Ведь должно же оно где-то и как-то зародиться, прежде чем показаться в «просвете бытия». И что именно выталкивает его с «той» стороны в этот «просвет». Или может быть оно не выталкивается с «той» стороны, а, наоборот, притягивается с «этой» стороны. То есть какова динамика сил, воздействующих на то, что либо уже готово явиться в просвет, либо уже показалось в нем. Вот об этом, в более подробном плане, речь у нас будет идти в основном в Главах Части 111.

Но для нас пока ясно одно: не человек сам по себе – как разумное существо – развил в себе способность иррационально мыслить и тем самым созидать новые формы бытийствования. Эта способность, скорее всего, была заложена в него – или инициирована в нем – самой Природой на каком-то этапе его не столь длительного существования. И вряд ли мы можем сказать что-либо определенное по поводу того, что именно явилось причиной возникновения этой способности: природные ли или космические обстоятельства, случайные ли мутации генов или закономерные нарушения в деятельности ДНК.

И если быть последовательным до конца в вопросе о том, что же является инициирующим началом в деле генерирования бытийственной новизны, то необходимо сказать еще следующее. Преимущественная направленность мышления, определяемая теми вопросами, которыми мы задаемся и теми задачами, которые мы перед собой ставим – вот то главное, что определяет характер нашего бытийствования. Продуктивному мышлению все равно, в каком направлении генерировать новые идеи. Все зависит от того, какими вопросами соблазнилась задаться человеческая душа или в каком направлении ее склонили мыслить. Если человеку интересен окружающий его мир, и он задался целью раскрыть его тайны, то предметом его мышления, конечно, станут и космос, и душа, и начала природы, и метафизика. Если же он поставлен в такие условия своего существования, когда от него требуется всецелое подчинение религиозным догматам, то думать он будет и о Боге, и о спасении, и о благодати, и о воздаянии, и о промысле Божием. Духовная же направленность на раскрытие силы своего ума и определение его рационально-интеллектуальных возможностей, естественно, приведет к кантовским вопросам: что я могу, что я должен. И, наконец, если перед нами стоит задача соревновательного достижения максимально возможных материальных благ и утех, то все наши помыслы будут направлены на решение вопросов, способствующих достижению этих целей. (И об этом у нас речь и в Разделе 6.15. «События-1, -11, -111 как, соответственно…», и в Разделе 6.16. «Онтологический Круг», и в ряде других мест).

Поэтому не надо забывать: бытийствование – это процесс, направление которого определяется теми вопросами, что мы ставим перед собой на данное время. Только задавшись определенным вопросом, можно ожидать явления новой идеи в наше сознание, то есть явления самого бытия как возникновения новизны. Таким образом, первенствующим, в конечном счете, является не само бытие, а предварительное накопление соответствующего знания и обработка его до такого состояния, когда мы уже способны задать «правильно поставленный вопрос». И только такой вопрос является тем вызовом, на который «обязана» ответить сама природа нашего продуктивного мышления. Поиск правильного вопроса и ответа на него – это та сжимаемая нами пружина, которая, посылая энергию в нужном направлении, способна высечь искру интуитивного прозрения. Подтверждением всему вышесказанному служит неоспоримый факт: вряд ли мы можем не только ошибаться, но и даже сомневаться в том, что ни одна из бесконечного множества знакомых человечеству истин не была получена человеком не сведущим в той сфере, к которой принадлежит данная истина. Предварительное аналитическое познание вопроса – необходимый фундамент, на котором может быть воздвигнуто здание истины. Будь мы даже семи пядей во лбу, но, не имея такого фундамента, вряд ли мы можем рассчитывать на то, чтобы нам сама собой пришла в голову какая-либо «счастливая» идея. Здесь вопрос лишь в том, насколько успешно мы можем возвести и освоить сам фундамент. Таким образом получается что основанием самого бытийствования является в конечном счете человеческая материально-духовная познавательная практика. Вот и поди тут разбери: бытие ли определяет сознание или сознание определяет бытие, которое, в свою очередь, определяет сознание. Как только мы доходим, казалось бы, до самих основ и начал, вот тут-то и возникает вездесущая и настырная диалектика противоположных начал.

Но более ясная картина того, что является основанием нашего человеческого Бытия появится у нас только после того, как мы рассмотрим наше Бытие совместно с Бытием социума, в котором мы живем. А этот вопрос будет нами рассмотрен в Части 111.

И вообще, следует иметь в виду: в данной Части 11 нашего текста речь в основном у нас будет идти о Бытии человека, то есть о том Бытии, которое непосредственно причастно к созданию новизны в виде подручного средства. Но наше Бытие, Бытие продуктивно мыслящего человека, является, как мы поймем далее, всего лишь срединным звеном во всей цепи Бытия, той цепи, которая «замкнута» на саму себя в Онтологический Круг. Поэтому, рассмотрение вопроса, что предшествует нашему Бытию и что следует за тем, когда мы уже создали подручное средство, нами «отложено» до Части 111. Потому что сначала необходимо разобраться в том, что собой представляет наша креативная способность создавать новизну и каким образом она осуществляется. А вот из уяснения этого вопроса к нам придет понимание того, что именно возникновение новизны в нашем интеллекте и в «интеллекте» соци-ума является, соответственно, Бытием человека, создающего новое «рукотворимое» сущее и Бытием человеческого сообщества (Бытие само по себе), постоянно генерирующего Необходимости в новизне. (И об этом речь у нас пойдет в следующих разделах).