Читать книгу Восхождение - Иван Рубинштейн - Страница 5

Вспоминая собственное детство, мы не просто перебираем в голове события и впечатления, не только переживаем заново самые яркие моменты пройденного пути. Мы оглядываемся на произошедшее с нами, переосмысливая то, через что нам пришлось пройти. Так наши воспоминания становятся неотделимыми от нашего настоящего. Глядя из своего нынешнего дня, я понял, что в то время, когда я ходил в начальные классы поселковой школы, моя жизнь разделилась на две части. Одной из них стала школа, другой – дом.

Я полюбил школу, но и наш дом оставался уютным и обожаемым мною. Отец иногда чертыхался, что следовало наплевать на моду и построить одноэтажный дом, чтобы не нужно было подниматься и спускаться по лестнице по несколько раз на дню, тем более что участок позволял, а я легко взлетал на свой полутретий этаж, где находилось мое гнездо в оголовке домовой башенки, и без этой лестницы себя не мыслил. Но постепенно все менялось. В школе все было светло, а в доме как будто становилось темнее с каждым днем.

В школе у меня были уроки, друзья, перемены с играми и беготней и, конечно, любимый футбол. Дома – выполнение домашних заданий, мультики по телевизору и напряженное лицо мамы, на котором я все чаще замечал следы слез. Впрочем, напряжение не оставляло наш дом даже тогда, когда матери в родных стенах не оказывалось и мне приходилось сначала ковыряться ключом в замочной скважине калитки, потом в дверях самого дома, а затем разогревать приготовленный мамой с вечера нехитрый ужин.

Напряжение как будто висело в воздухе, проявляя себя в некотором беспорядке в комнатах, в отсутствии привычных «вкусностей» в холодильнике, в неаккуратно задернутых шторах. Вся моя жизнь дома стала казаться мне слегка небрежной, ненадежной, утомительной. Я словно пропитывался этим ощущением. Хоть мама и старалась, чтобы для меня ничего не менялось. Оставив заботу о домашнем уюте, она вышла на работу и стала уходить по утрам вместе со мной. Она провожала меня, мы преодолевали половину пути до школы, а потом мама оставалась на автобусной остановке. Вечером она возвращалась, порой привозя с собой пухлые папки-скоросшиватели. Как она сама говорила, «пришла пора вспоминать свое бухгалтерское прошлое».

В школе у меня все было в порядке: я без особых усилий стал одним из первых учеников в классе, наверное, потому что пришел учиться, уже умея и читать, и считать. Наша классная руководительница, правда, сразу заметила, что мне становится скучно на уроках, и, спасибо ей, не дала превратиться в лодыря – всякий раз подсовывала или какие-то упражнения потрудней, или примеры из задачника для старших классов.

Вот только с английским у меня поначалу не очень складывалось. И не потому, что не было способностей к языкам. Просто язык, как не раз повторяла мне англичанка, не тот предмет, где можно ухватить что-то с налета. Без постоянных и упорных занятий ничего не получится. Она даже предложила нанять репетитора, если мне не хватает «внутренней дисциплины». Мама поддерживать разговор о репетиторе отказалась сразу. Сказала как отрезала: «Ты еще не в последних классах, чтобы мы тебе нанимали репетиторов. Да и нет у нас сейчас такой возможности. Придется стараться самому». А я все никак не мог понять, о какой такой внутренней дисциплине идет речь, если в футболе у меня ее столько, сколько надо? Мало того, что я три раза в неделю оставался на занятия в футбольной секции, где развивал и выносливость, и умение обращаться с мячом, так я по настоянию тренера начал делать по утрам зарядку, а когда выпал снег, встал на лыжи. Жаль только, что мяч гонять на снегу в одиночку было скучно. Ребята увлекались хоккеем – во дворе школы залили хоккейную коробку, но меня почему-то этот вид спорта не привлекал. Впрочем, мне хватало и футбола в школьном зале.

Отец бывал дома редко. Если я приходил после секции, а дома уже была мама, я неизменно спрашивал:

– Папа дома?

Она обычно отвечала:

– Папа на работе.

На работе так на работе. Лишних вопросов я не задавал.

Он появлялся на выходных или поздно вечером, когда я уже спал. Спускаясь на кухню, я чувствовал запах перегара, а иногда слышал и напряженные разговоры из комнаты родителей. Удивительно, но скандалов, которые иногда случались, когда я был совсем маленьким, больше не было. Отец порой повышал голос, пытаясь что-то втолковать матери о бизнесе, сложностях, тяжелых временах, а она отвечала тихо или вовсе молчала в ответ. Помню, я даже однажды спросил у нее:

– Почему ты не кричишь?

Она замерла у раковины, у которой чистила картошку, обернулась, посмотрела на меня – уже третьеклассника – с неожиданным интересом и спросила:

– Почему я должна кричать? Ты что-то натворил? Двойку получил, что ли?

– Почему двойку? – не понял я. – Вчера ты с папой ругалась на кухне. Я слышал. Он еще денег у тебя просил. У него нет денег, а у тебя есть?..

– Я зарабатываю, – отчего-то скривившись, сказала мама, – но меньше, чем хотелось бы.

– Он кричал, а ты молчала, – продолжил я. – Или шептала что-то. Почему ты не кричала в ответ?

– Ах, это… – На ее лицо словно набежала тень. – Я просто даю ему шанс. Ты еще маленький. Подрастешь – поймешь. Дерево нельзя рубить сразу с двух сторон.

Я и в самом деле ничего не понял тогда. При чем тут дерево, если речь шла о деньгах? И почему отец просил деньги у матери? Раньше этого никогда не было… И о каком шансе она говорила? Не те ли слова отца она имела в виду, что он однажды выкрикнул рано утром в дверях так громко, что я услышал их сквозь сон: «Я все исправлю!»?

К счастью, отец не донимал меня ни расспросами, ни излишним вниманием. По выходным, когда я заставал его на кухне небритым, со слегка опухшим лицом и погасшими глазами, он порой меня спрашивал:

– Как дела в школе, Иван Сергеевич?

Я уже не пугался подобного обращения, отвечал, что все в порядке, но отец как будто не слышал моих слов. Помню только, как он рассматривал на просвет, словно сомневался в ее подлинности, грамоту, которую мне вручили в честь окончания второго класса с отличными результатами, и бормотал при этом:

– Главное – никогда не сдаваться. И все получится.

Странно звучали эти слова. Именно их нам раз за разом повторял тренер по футболу, но он, собранный и энергичный, и сам был живым подтверждением этих слов. Или скорее мы – его школьная футбольная команда, которая обыгрывала однолеток в школах по всей округе, – были их подтверждением. А что подтверждали слова отца? Или он имел в виду меня? Откуда ему знать, сдаюсь я или не сдаюсь? Он же не знал, что мне уже приходилось драться в школе. Мама, которую вызывали к директору, ничего ему не рассказывала. Да, синяков я в силу собственной верткости избежал, но наваляли мне, как сказал тот же тренер, изрядно. А я всего лишь не втянул голову в плечи, когда какой-то сорванец года на два постарше залепил мне со спины затрещину. Ни за что, просто так. Мол, разбегалась тут по школьному коридору мелюзга, под ногами путается.

Я ответил тут же. Развернулся и ткнул кулаком туда, куда дотянулся. Ударил как мог, без особого умения, как будто по наитию. Мальчишка замер не от удара, а от удивления. Тут же подскочили его дружки, начали меня мутузить, а я с бесшабашной радостью понял, что не боюсь… ни их, ни драки, ни последствий… и плакать не хочу! Словно я перешагнул через порог, за которым остались слезы, и они мне больше не требовались.

Нас растащили учителя. Только в этот момент я обнаружил, что на моей стороне оказались кое-какие ребята из секции. А уже в кабинете директора, где я через пару дней стоял рядом с вызванной в школу мамой, которая из-за этого отпросилась с работы и долго объясняла нашему школьному начальнику, что странно подозревать мальчишку в нападении на кого-то, кто выше его почти на голову, я неожиданно сказал те самые слова:

– Главное – никогда не сдаваться. Даже если страшно.

Директор строго посмотрел на меня, чуть слышно хмыкнул и покачал головой.

– Молодой человек, выйдите в коридор. Я поговорю с вашей мамой один на один.

Мать вышла через пару минут. Она посмотрела на меня с гордостью. Тем самым взглядом, которым как будто пару лет назад смотрела на моего отца. Подмигнула мне и сказала лишь одно:

– Пошли домой.

По дороге я попытался расспросить ее, что же все-таки сказал по поводу этого происшествия директор, но она лишь качала головой. Только у самого дома придержала калитку и сказала мне:

– Защищать и защищаться можно и нужно. Нападать – нельзя.

– Я же не нападал ни на кого! – удивился я.

– В принципе, – вздохнула мама. – На будущее. Но иногда…

Она не продолжила фразу, хотя мне показалось на мгновение, что в ее взгляде мелькнула ненависть. Но она явно не была направлена на отца. Когда она смотрела на него, в ее взгляде появлялась боль. Я это ясно видел, потому что то же самое разглядел в ее глазах, когда она, задумавшись о чем-то, неловко открыла кастрюлю и ее руку обдало паром.

– Под холодную воду! – вскочил на ноги отец, который по случаю субботнего дня оказался дома.

– Я знаю, – ответила мама, посмотрела на него с той самой болью и не побежала к крану, а пошла не торопясь. Так же не торопясь открыла холодную воду и сунула под струю покрасневшую руку. И все это время смотрела на отца, как будто хотела что-то ему сказать.

– Маша… – только и произнес отец, опускаясь на стул.

– Я уже больше тридцати лет Маша, – спокойно ответила мама.

Через неделю после того случая отец приехал домой в обед. Кажется, это было в пятницу. Он переоделся и вышел во двор дома, где до позднего вечера занимался какими-то делами. Подрезал, расхаживая по садовым дорожкам, лишь недавно освободившимся от снега, плодовые деревья. Зачем-то сгребал в кучи прошлогоднюю листву. Потом полез по лестнице на стену дома, где стал подправлять покосившуюся за зиму водосточную систему. Я наблюдал за ним через окно, сидя за письменным столом. В субботу мы должны были ехать с командой на очередной футбольный матч, и уроки следовало сделать накануне.

– Чего это он так рано? – спросил я у подошедшей матери.

– Он потерял бизнес… – ответила она.

– Как… потерял? – не понял я. – Как кошелек теряют?

– Примерно так… – сказала мама, погруженная в какие-то свои мысли. – Как кошелек теряют… Только не говори ему ничего. Не надо. Ему предложили место в его же бывшем сервисе механиком. Он хороший механик. Может, оно и к лучшему.

Вечером, когда стемнело, отец опять засел с матерью на кухне, и я, уже отправившись в постель, впервые за последние годы услышал крик матери:

– Нет! Нет, Сергей!

Утром, торопясь в школу, я увидел отца спящим на диване. В кухне стоял запах перегара.

– Ты вчера сказала «нет», – напомнил я маме. – Что за «нет»? Кому нет? Или чему?

– Всему, кроме тебя, малыш, – ответила она.