Читать книгу Двадцать тысяч лье под водой - Жюль Верн, Жуль Верн - Страница 12

Капитан Немо встал. Я проследовал за ним в дальний конец столовой, где перед нами распахнулась двойная дверь. Мы вошли в соседнюю комнату, не менее просторную.

Это была библиотека. Вдоль стен высились шкафы из черного палисандрового дерева, инкрустированные медью; на широких полках стояли бесконечные ряды книг в одинаковых переплетах. К шкафам примыкали просторные, обитые коричневой кожей диваны, которые так и манили своими уютными изгибами. Легкие переносные пюпитры для книг можно было придвинуть или отодвинуть по желанию читателя. В центре располагался массивный стол, заваленный журналами, среди которых я заметил несколько старых газет. Из четырех матовых шаров, наполовину утопленных в узорчатую лепнину на потолке, лился электрический свет, придавая всему интерьеру особую гармонию. Я с неподдельным восхищением разглядывал эту столь искусно обставленную комнату.

– Господин капитан! – обратился я к только что расположившемуся на диване хозяину. – Ваша библиотека сделала бы честь любому дворцу планеты! У меня дух захватывает при одной лишь мысли, что она побывала вместе с вами в самых дальних морских глубинах!

– Где еще вы найдете такое уединение, такой покой? – ответил капитан Немо. – Вот скажите, господин профессор, разве ваш кабинет в Парижском музее располагает такими удобствами?

– Нет, сударь! Должен признаться, он куда скромнее вашего. Похоже, здесь не менее шести или семи тысяч томов…

– Двенадцать тысяч, господин Аронакс. Книги – единственное, что связывает меня с землей. Весь остальной мир перестал для меня существовать, как только «Наутилус» впервые погрузился в воду. В тот день я в последний раз купил книги, журналы, газеты и предпочитаю думать, что с тех пор человечество перестало и мыслить, и писать. Все эти книги, господин профессор, – в полном вашем распоряжении. Можете пользоваться ими, когда пожелаете.

Поблагодарив капитана Немо, я подошел взглянуть на богатства библиотека. Полки были заставлены томами научных, философских и художественных произведений, написанных на всех языках мира; однако я не увидел ни одной работы на тему политической экономии – похоже, здесь на них действовал строжайший запрет. Любопытная деталь: все книги стояли вразнобой, независимо от языка написания, – это доказывало, что капитан «Наутилуса» мог одинаково легко прочесть любое попавшееся под руку издание.

Это была библиотека.

Среди томов я заметил шедевры как древних, так и современных авторов, то есть все самое прекрасное, что было создано человечеством в области истории, литературы и науки, от Гомера до Виктора Гюго, от Ксенофонта[59] до Мишле[60], от Рабле до госпожи Санд. Но основу коллекции составляли научные труды: трактаты по механике, баллистике, гидрографии, метеорологии, географии, геологии и другим дисциплинам стояли на самом почетном месте, рядом с книгами по естественной истории. Очевидно, изучение наук было любимым занятием капитана. Я увидел здесь всего Гумбольдта, всего Араго, работы Фуко, Анри Сент-Клера Девиля, Шасля, Мильна-Эдвардса, Катрфажа, Тиндаля, Фарадея, Бертело, аббата Секки, Петерманна, капитана Мори, Агассиса и других ученых, а также «Записки Академии наук», бюллетени всевозможных географических обществ и, наконец, пару изданий, ради которых стоило потерпеть не вполне радушный прием капитана Немо. Благодаря книге Жозефа Бертрана «Основоположники астрономии» у меня появилась конкретная дата: я знал, что эта работа была опубликована в 1865 году, а значит, погружение «Наутилуса» не могло состояться позднее. Судя по всему, капитан Немо вел подводное существование по меньшей мере три года. Я надеялся обнаружить более недавние труды, что позволило бы уточнить полученные сведения; впрочем, времени на поиски у меня было предостаточно, поэтому я решил их пока отложить, не желая долее задерживать нашу прогулку для обозрения чудес «Наутилуса».

– Сударь! Спасибо, что любезно предоставили библиотеку в мое распоряжение! – поблагодарил я капитана. – Здесь есть настоящие сокровища науки, и я с удовольствием их изучу.

– Это не только библиотека, – сказал капитан Немо, – но и курительная комната.

– Курительная? – изумился я. – Разве на борту «Наутилуса» курят?

– Разумеется.

– Но тогда… Полагаю, вы сохранили связи с Гаваной?

– Никаких! – ответил он. – Позвольте угостить вас сигарой, господин Аронакс. И если вы истинный ценитель, то не будете разочарованы, хотя она и не из Гаваны.

Я взял предложенную сигару. По форме она напоминала гаванские, но, как мне показалось, была скручена из листочков сусального золота. Я зажег ее от маленькой жаровни на элегантной бронзовой подставке и вдохнул первые клубы дыма с наслаждением заядлого курильщика, уже два дня лишенного такой возможности.

– Вкус превосходный, – сказал я. – Только это не табак.

– Вы правы, – подтвердил капитан. – Такого табака нет ни в Гаване, ни на Востоке. Это сорт водорослей, богатых никотином, – ими меня тоже снабжает море, хотя и не столь щедро. Ну что, сударь, все еще мечтаете о гаванских сигарах?

– Капитан, с этого дня я и смотреть на них не стану!

– Тогда курите, сколько пожелаете, не задумываясь о происхождении этих сигар. Ни одно правительство не контролирует их производство; полагаю, от этого они не становятся хуже.

– Как раз наоборот!

В эту минуту капитан Немо открыл дверь напротив, и я прошел за ним в роскошный, ярко освещенный салон.

Комната представляла собой большой прямоугольник со срезанными углами, десяти метров в длину, шести в ширину и пяти в высоту. С потолка, украшенного изящными арабесками, струился мягкий дневной свет, озаряя каждую вещицу в этом набитом диковинками музея. Здесь и впрямь был настоящий музей, где хранились все сокровища природы и искусства, собранные в одном месте мудрой и щедрой рукой. Повсюду царил художественный беспорядок, какой можно встретить в мастерской живописца.

Обтянутые простыми гобеленами стены были украшены тремя десятками картин признанных мастеров в одинаковых рамах, перемежавшихся сверкающими паноплиями[61]. Среди полотен я заметил несколько особенно ценных шедевров, которыми мне доводилось любоваться в частных коллекциях Европы и на выставках живописи. Здесь были представлены различные школы старых мастеров: «Мадонна» Рафаэля, «Дева» Леонардо да Винчи, «Нимфа» Корреджо, «Женщина» Тициана, «Поклонение волхвов» Веронезе, «Успение Богородицы» Мурильо, один из портретов Гольбейна, «Монах» Веласкеса, «Святой мученик» Риберы, «Ярмарка» Рубенса, два фламандскими пейзажами Тёнирса, три небольшие жанровые картины Герарда Доу, Метсю и Паулюса Поттера, два полотна Жерико и Прюдона, а также пара морских пейзажей Бакхёйзена и Верне. Среди шедевров современной живописи встречались работы кисти Делакруа, Энгра, Декампа, Труайона, Мейссонье, Добиньи и других мастеров. По углам этого чудо-музея возвышались на пьедесталах великолепные изваяния – мраморные и бронзовые копии прекраснейших античных статуй. Состояние изумления, о котором предупреждал капитан «Наутилуса», уже начало овладевать моим разумом.

Комната представляла собой прямоугольник со срезанными углами.

– Господин профессор, – сказал вдруг этот странный человек, – надеюсь, вы меня извините за недостаточно церемонный прием. И за царящий в этой комнате беспорядок.

– Сударь, – ответил я. – Не пытаясь проникнуть в тайну вашей личности, осмелюсь все же предположить: вы художник?

– Не более чем любитель. В прошлом я увлекался коллекционированием прекрасных творений рук человеческих. Как пытливому исследователю и неутомимому искателю, мне удалось приобрести несколько весьма редких экземпляров. Только это и осталось мне на память о мире, которого для меня больше не существует. В моих глазах – что ваши современные художники, что древние мастера других тысячелетий – все одинаково ценны. Гений лет не имеет.

– А композиторы? – спросил я, указывая на партитуры Вебера, Россини, Моцарта, Бетховена, Гайдна, Мейербеера, Герольда, Вагнера, Обера, Гуно и других композиторов, разбросанные на большой фисгармонии[62], занимавшей одну из стен комнаты.

– Для меня эти композиторы – современники Орфея, – ответил капитан Немо. – В памяти мертвых нет понятия времени, а я давно мертв, господин профессор. Как и те ваши друзья, что покоятся в шести футах под землей!

Капитан умолк, погрузившись в глубокую задумчивость. В наступившей тишине я с живым интересом изучал необычные черты его лица. Облокотившись на бесценный мозаичный стол, он меня не замечал и, казалось, вовсе забыл о моем существовании.

Я оставил его наедине со своими мыслями и продолжил рассматривать украшавшие гостиную редкостные вещицы.

Произведения искусства соседствовали с шедеврами природы. В основном это были растения, раковины моллюсков и другие творения мирового океана, – очевидно, находки самого капитана Немо. В центре салона находился фонтан: подсвеченные электричеством струи воды падали в чашу, изготовленную из цельной створки тридакны[63]. Эта раковина с волнистыми краями, некогда принадлежавшая самому крупному из безголовых моллюсков, достигала не менее шести метров в окружности, – а значит превосходила размерами те прекрасные тридакны, которые Франциск I получил в дар от Венецианской республики, и из которых впоследствии изготовили две гигантские кропильницы[64] для церкви Сен-Сюльпис в Париже.

Вокруг фонтана располагались изящные витрины с медными оправами, где лежали под стеклом, пронумерованные и подписанные, самые ценные образцы даров моря, когда-либо предложенные вниманию натуралиста. Можете вообразить себе восторг профессора естествознания!

Раздел зоофитов был представлен весьма любопытными экземплярами двух групп: полипов и иглокожих. Первую группу составляли тубипоры, похожие на веер восьмилучевые горгонарии, губки из Сирии, изиды с Молуккских островов, морские перья, восхитительная виргулярия из норвежских морей, всевозможные умбеллулы, альционарии, а также ряд мадрепоровых кораллов, подробную классификацию которых разработал в свое время мой учитель Мильн-Эдвардс, – среди них я отметил прелестных флабелин[65], ветвистых окулин с острова Бурбон[66], «колесницу Нептуна» с Антильских островов, огромное разнообразие кораллов, и наконец все разновидности удивительных полипов, чьи колонии образуют целые острова, которые однажды станут континентами. В полную коллекцию иглокожих, примечательных своими колючими оболочками, входили астерии, морские звезды, пентакриниды, морские лилии, офиуры, морские ежи, голотурии и прочие представители этой группы.

Какой-нибудь впечатлительный конхиолог[67] непременно лишился бы чувств при виде других, более многочисленных витрин, где были выставлены самые разные виды моллюсков. Моему взору предстала поистине бесценная коллекция – мне не хватило бы времени, чтобы описать ее всю целиком. Упомяну здесь лишь некоторые из образцов, только для того, чтобы сохранить в памяти их названия: изящный королевский морской молоток из Индийского океана с симметричными белыми пятнами, отчетливо проступающими на красно-коричневой поверхности раковины; ощетинившийся шипами императорский спондилюс яркой расцветки, стоимость которого я примерно оценил в двадцать тысяч франков – большая редкость для европейских музеев; обыкновенный морской молоток из морей Новой Голландии, – его непросто раздобыть; экзотические буккарды из Сенегала – хрупкие двустворчатые ракушки белого цвета, которые разлетаются от малейшего дуновения, словно мыльные пузыри; различные виды морских леечек-клавагеллид с острова Ява, напоминающих известковые трубки, обрамленные пластинчатыми складками – споры о них до сих пор не стихают среди знатоков; многочисленные представители класса брюхоногих, от желто-зеленых из морей Америки, до красно-коричневых из прибрежных вод Новой Голландии; а также необычные обитатели Мексиканского залива с чешуйчатой раковиной; стелларии, выловленные в южных морях, и, наконец, великолепный шпорник из Новой Зеландии, самый редкий образец в коллекции; далее восхитительные сернистые теллины, драгоценные разновидности цитер и венерид, решетчатый кадран с берегов Транкебара[68], отливающая перламутром мраморная крепидула, зеленые улитки из китайских морей, почти неизвестный конус из отряда Cœnodulli[69], все разновидности ракушек-каури, которые используются вместо монет в странах Индии и Африки; «Слава морей» – самая ценная раковина Восточной Индии; а еще литорины, дельфинки, башенки, янтины, яйцевидки, свитки, оливы, митры, шлемы, пурпурницы, трубачи, арфы, мурексы, тритоны, церитии, веретеницы, стромбы, птероцеры, пателлы, гиалеи, клеодоры – нежные, хрупкие раковины, которым ученые дали самые очаровательные имена.

Чуть поодаль, в особых отделениях, сверкали нити жемчуга неописуемой красоты: розовые жемчужины, извлеченные из пинн Красного моря, зеленые жемчужины из радужных галиотисов, а также желтые, голубые, черные жемчужины – удивительные творения самых разных моллюсков, населяющих все океаны, в том числе некоторых обитателей Северных течений; словом, множество бесценных образцов, произведенных самыми редкими жемчужницами. Некоторые жемчужины были крупнее голубиного яйца, стоили дороже, чем знаменитая жемчужина, которую путешественник Тавернье продал персидскому шаху за три миллиона, и превосходили жемчужину имама Маската[70], которую я прежде считал несравненной.

Так что определить ценность этой коллекции, прямо скажем, и думать нечего. Должно быть, капитан Немо потратил миллионы, чтобы приобрести эти редчайшие образцы. Я как раз задавался вопросом, из какого источника он черпает средства на удовлетворение свой страсти коллекционера, когда капитан прервал мои размышления такими словами:

– Вижу, вы разглядываете мои ракушки, господин профессор. Они и впрямь могут заинтересовать любого натуралиста; но для меня они имеют особое очарование, поскольку я собрал их собственными руками. На земле не осталось морей, которые бы я не исследовал.

– Понимаю, капитан, прекрасно понимаю, какую радость доставляет вам созерцание этих сокровищ! К тому же собранных собственноручно! Ни один музей Европы не может похвастаться столь обширной коллекцией шедевров океана! Но если я истрачу все свое восхищение на нее, что же останется для вашего чудесного судна? Я вовсе не стремлюсь выведать ваши личные секреты. Однако должен признаться: сам «Наутилус», заключенная в нем тягловая сила, устройства, позволяющие им маневрировать, могучий механизм, приводящий его в движение, – все это вызывает у меня живейший интерес. Я вижу на стенах этой комнаты различные инструменты неизвестного мне назначения. Могу ли я узнать…

– Господин Аронакс, – ответил капитан Немо, – как я уже говорил, на борту моего судна вы совершенно свободны, поэтому для вас здесь нет запретных мест. Так что можете осмотреть каждый закуток «Наутилуса», а я с удовольствием стану вашим проводником.

– Не знаю, сударь, как вас и благодарить! Обещаю не злоупотреблять вашей любезностью. Хотел бы только спросить, для чего нужны эти инструменты…

– Господин профессор, такие же есть у меня в каюте, и я с радостью объясню вам их назначение, когда мы там окажемся. Но сначала позвольте показать вам каюту, которую приготовили для вас. Вы должны знать, как будет обустроена ваша жизнь на борту «Наутилуса».

Я проследовал за капитаном Немо. Через одну из дверей, расположенных на каждой угловой грани гостиной, мы попали в узкий проход, пролегавший вдоль бортов корабля. Капитан провел меня в носовую часть судна, где я обнаружил не просто каюту, а элегантно обставленную комнату – с кроватью, туалетным столиком и прочей мебелью.

Мне ничего не оставалось, кроме как поблагодарить хозяина.

– Ваша каюта примыкает к моей, – сказал он, открывая другую дверь, – а моя сообщается с салоном, откуда мы только что вышли.

Я очутился в каюте капитана. Простотой обстановки она напоминала монашескую келью. Железная кушетка, рабочий стол со стулом, умывальник с кое-какими туалетными принадлежностями. Полумрак. Ни намека на уют. Только самое необходимое.

Каюта капитана Немо.

Приглашающим жестом капитан Немо указал мне на стул.

– Не желаете ли присесть?

Когда я сел, он заговорил.