Читать книгу Двадцать тысяч лье под водой - Жюль Верн, Жуль Верн - Страница 15

Вода занимает на земной поверхности площадь, исчисляемую в три миллиона восемьсот тридцать две тысячи пятьсот пятьдесят восемь квадратных мириаметров[76], иными словами, более тридцати восьми миллионов гектаров поверхности нашей планеты покрыто водой. Объем этой жидкой массы составляет два миллиарда двести пятьдесят миллионов кубических миль; если представить эту жидкую массу в виде шара, то диаметр его будет равен шестидесяти лье, а вес – трем квинтиллионам тонн. Чтобы лучше понять, насколько огромно это число, нужно вспомнить, что квинтиллион относится к миллиарду, как миллиард к единице, то есть в квинтиллионе столько же миллиардов, сколько в миллиарде единиц. Проще говоря, такое количество воды могли бы излить все реки Земли за сорок тысяч лет.

На протяжении геологической истории эры огня сменялись эрами воды. Сначала всюду был один лишь Океан. Затем, мало-помалу, в силурийском периоде, из воды показались вершины гор, возникли острова; они частично уходили под воду во время потопов, появлялись вновь, сливались, образуя материки, и наконец рельеф земной поверхности принял знакомый нам облик, отображаемый на современных географических картах. Суша отвоевала у воды тридцать семь миллионов шестьсот пятьдесят семь квадратных миль, или двенадцать миллиардов девятьсот шестнадцать миллионов гектаров.

В соответствии с расположением континентов можно разделить воды планеты на пять больших частей: Арктический ледовитый океан, Антарктический ледовитый океан, Индийский океан, Атлантический океан и Тихий океан.

Тихий океан простирается с севера на юг, занимая все пространство между двумя полюсами, и с запада на восток между Азией и Америкой; его протяженность по долготе составляет сто сорок пять градусов[77]. Это самый спокойный из океанов; его течения широки и неспешны, приливы и отливы слабо выражены, дожди обильны. Таков был океан, который мне по велению судьбы предстояло пересечь при самых необычных обстоятельствах.

– Господин профессор, – сказал капитан Немо, – если вам угодно, мы сейчас определим наше точное местоположение и установим отправную точку путешествия. До полудня осталось четверть часа. Я отдам приказ всплывать.

Капитан три раза нажал на кнопку электрического звонка. Насосы начали откачивать воду из резервуаров; стрелка манометра показывала, как уменьшается давление по мере всплытия «Наутилуса», а потом замерла.

– Мы на поверхности воды, – сообщил капитан.

Я направился к центральному трапу, ведущему к верхней платформе. Затем взобрался по металлическим перекладинам и через открытые люки вышел на палубу «Наутилуса».

Она выступала из воды не более чем на восемьдесят сантиметров. Из-за своей веретенообразной конструкции «Наутилус» напоминал очертаниями длинную сигару. Корпус был обшит уложенными на манер черепицы стальными листами, похожими на ороговевшую чешую крупных рептилий. Теперь мне стало понятно, почему этот корабль неизменно принимали за морское животное – даже лучшие подзорные трубы не помогали.

Наполовину утопленная в корпус «Наутилуса» шлюпка образовывала посредине палубы небольшую выпуклость. На носу и корме выступали две невысокие кабины с наклонными стенками, в которые были вставлены толстые чечевицеобразные стекла: передняя служила рубкой рулевого, который управлял «Наутилусом», в задней крепился мощный электрический прожектор, освещавший путь.

Море было спокойным, небо – безоблачным. Ленивое колыхание океана почти не ощущалось на борту «Наутилуса» благодаря его длинному корпусу. Легкий бриз с востока взъерошивал морскую гладь. Горизонт очистился от тумана, и ничто теперь не препятствовало обзору.

Но вокруг не было ничего, кроме моря. Ни рифа, ни островка. «Авраам Линкольн» давно скрылся из виду. Безбрежная пустыня…

Вооружившись секстантом, капитан Немо замерил высоту солнца, чтобы по ней определить широту. В течение нескольких минут он терпеливо ждал, пока дневное светило не поднялось над кромкой горизонта. За все это время сжимавшая инструмент рука ни разу не дрогнула – даже мраморная статуя позавидовала бы такой неподвижности!

– Полдень, – сказал наконец капитан. – Господин профессор, не угодно ли вам?..

Я бросил прощальный взгляд на желтоватые воды, омывавшие японские берега, и спустился в салон.

Там капитан вычислил местоположение «Наутилуса», определив с помощью хронометра долготу и сверив свои расчеты с предыдущими угломерными наблюдениями. А затем обратился ко мне:

Капитан Немо замерил высоту солнца.

– Господин Аронакс, мы находимся на ста тридцати семи градусах и пятнадцати минутах западной долготы…

– Какого меридиана? – поспешил я уточнить в надежде, что по ответу капитана смогу угадать его национальность.

– Сударь, – ответил он. – У меня есть несколько хронометров, настроенных на меридианы Парижа, Гринвича и Вашингтона. Сейчас, из уважения к вам, я воспользовался парижским.

Надежда моя не оправдалась. Я поклонился, и капитан продолжил:

– Сто тридцать семь градусов пятнадцать минут западной долготы по Парижскому меридиану и тридцать градусов семь минут северной широты – это примерно в трехстах милях от берегов Японии. Итак, сегодня, восьмого ноября, ровно в полдень начинается наше подводное путешествие.

– Да поможет нам бог! – ответил я.

– А сейчас, господин профессор, – добавил капитан, – оставляю вас наедине с вашими занятиями. Я задал курс на востоко-северо-восток, глубина погружения – пятьдесят метров. Вот карты, на которых будет ежедневно отмечаться пройденный нами путь. Салон в вашем полном распоряжении. Теперь позвольте мне удалиться.

Капитан Немо откланялся. А я остался один со своими мыслями. Все они крутились вокруг командира «Наутилуса». Узнаю ли я когда-нибудь, какой национальности этот загадочный человек, отрекшийся от родины? Что пробудило в нем такую ненависть к человечеству – ненависть, которая, возможно, жаждала страшной мести? Был ли он одним из тех никому не известных ученых, кого Консель называл «обиженными гениями», – своего рода Галилеем наших дней? Или одним из деятелей науки вроде американца Мори[78], чью карьеру разрушила политическая революция? Пока я мог только гадать. Со мной, случайно оказавшимся на борту незнакомцем, он вел себя холодно, но вполне любезно. Вот только ни разу не пожал протянутую ему руку. Как и не протянул мне свою.

Целый час я предавался размышлениям, пытаясь разгадать так взволновавшую меня тайну этого человека. Затем взгляд мой упал на огромную карту полушарий, разложенную на столе, и я поставил палец на ту самую точку, где пересекались замеренные сегодня значения долготы и широты.

У океана, как и у континентов, есть свои реки. Это особые течения, имеющие собственные температуру и цвет; самое крупное из них известно под именем «Гольфстрим». Наукой установлено местонахождение пяти главных течений планеты: первое – на севере Атлантики, второе – на юге Атлантики, третье – на севере Тихого океана, четвертое – на юге Тихого океана, и пятое – на юге Индийского океана. Можно даже предположить, что давным-давно на севере Индийского океана существовало шестое течение, когда Каспийское и Аральское моря были объединены с крупными озерами Азии в единое водное пространство.

Через точку, которую я отметил пальцем, проходило течение Куросио, что в переводе с японского означает «черная река». Оно берет начало в Бенгальском заливе, где нагревается под отвесными лучами тропического солнца, затем пересекает Малаккский пролив, огибает побережье Азии и доходит до Алеутских островов на севере Тихого океана, мимоходом подхватывая и увлекая за собой стволы камфорных деревьев и другие образцы местной фауны; его теплый поток цвета индиго резко выделяется на сером фоне холодных океанских волн. Именно по этому течению нам и предстояло плыть. Я прослеживал путь Куросио, представляя, как оно теряется на бескрайних тихоокеанских просторах, когда на пороге салона появились Нед с Конселем.

Мои верные спутники замерли от изумления при виде всех этих сокровищ.

– Где мы? – воскликнул канадец. – В одном из квебекских музеев?

– С позволения господина, – заметил Консель, – я бы скорее сравнил это место с особняком Соммерара[79]!

– Друзья мои! – сказал я, жестом приглашая их войти. – Вы не в Канаде и не во Франции, а на борту «Наутилуса», в пятидесяти метрах под уровнем моря.

– Раз уж господин так говорит, приходится верить, – ответил Консель. – Однако, признаться, этот салон может изумить даже такого фламандца, как я.

– Что ж, любуйся, мой друг! Здесь найдется немало интересного для знатока классификации!

Уговаривать Конселя не было надобности. Славный малый уже склонился над витринами, бормоча что-то на языке натуралистов: «…класс брюхоногих, семейство трубачей, род каури, вид Cyprœa Madagascariensis»[80]…

А далекий от конхиологии Нед Ленд принялся расспрашивать меня о встрече с капитаном Немо. Узнал ли я, кто он, откуда, куда направляется, в какие глубины еще заведет? Словом, задавал мне тысячи вопросов, на которые я не успевал отвечать.

Карта Тихого океана (без подписи).

Я сообщил Неду все, что знал, – вернее, все, чего не знал, – и в свою очередь попросил рассказать, что довелось слышать и видеть ему.

– Ничего не видел, ничего не слышал! – ответил канадец. – Не заметил даже никого из команды этого странного корабля. Неужто и экипаж у него электрический?

– Электрический?

– А что, запросто можно поверить! Ну а вы, господин Аронакс, как считаете: сколько всего человек на борту? – спросил Нед Ленд, у которого уже явно зрел какой-то замысел. – Десять? Двадцать? Пятьдесят? Сто?

– На этот вопрос я ответить не могу, мистер Ленд. И советую вам пока отказаться от идеи захватить «Наутилус» или бежать с него. Это судно – настоящее чудо инженерной мысли, и я рад, что мне посчастливилось его увидеть! Многие были бы не прочь оказаться на нашем месте – хотя бы ради того, чтобы полюбоваться всеми этими сокровищами. Так что возьмите себя в руки, и давайте будем вместе наблюдать за тем, что происходит вокруг.

– «Наблюдать»! – фыркнул гарпунер. – Что мы увидим из этой железной тюрьмы? Мы движемся, мы плывем вслепую…

Не успел Нед Ленд договорить, как салон погрузился во мрак. Светящийся потолок погас столь внезапно, что у меня даже заболели глаза, – так бывает, когда выходишь из темноты на яркий свет.

Мы молча стояли, не решаясь пошевелиться и не зная, чего ожидать. Но тут раздался скрежет. Словно кто-то раздвигал обшивку на бортах «Наутилуса».

– Ну вот и все – дождались! – сказал Нед Ленд.

– Отряд гидромедуз! – бормотал Консель.

Так же внезапно салон озарился сиянием. Свет проникал в него с обеих сторон через огромные продолговатые стекла в стенах. Нашему взору открылись морские глубины, пронизанные яркими электрическими лучами. Лишь слой хрусталя отделял нас от океана. Поначалу я содрогнулся при мысли о том, что эта тонкая перегородка может разбиться; однако крепкая медная оправа придавала ей почти несокрушимую прочность.

Море отчетливо просматривалось в радиусе примерно одной мили от «Наутилуса». Невиданное зрелище! Какое перо могло бы его описать? Какая кисть сумела бы передать эти нежные тона и восхитительные переливы света, который пронизывал водную пелену, постепенно рассеиваясь в верхних и нижних слоях океана!

Как известно, море обладает очень высокой светопропускающей способностью. Даже чистейшая ключевая вода уступает ему в прозрачности. И все благодаря растворенным в нем органическим веществам и минералам. В некоторых участках океана, например, на Антильских островах, можно с удивительной четкостью разглядеть песчаное дно сквозь толщу воды в сто сорок пять метров, а солнечные лучи свободно проникают на глубину до трехсот метров. Однако водная среда, окружавшая «Наутилус», казалось, сама себя освещала. Словно это была не светящаяся вода, а жидкий свет.

Согласно гипотезе Эренберга[81], морская вода сохраняет способность к фосфоресценции даже на большой глубине – если так, то обитатели морей могут любоваться одним из самых чудесных спектаклей природы. Я подумал об этом, наблюдая через стекла за причудливой игрой света в открывшихся взору неведомых безднах. В салоне царил полумрак, оттеняя ярко освещенное пространство за бортом; мы смотрели сквозь прозрачный хрусталь, словно сквозь стекло гигантского аквариума.

Нашему взору открылись неведомые бездны.

Из-за отсутствия каких-либо ориентиров «Наутилус» казался неподвижным, хотя рассеченные его шпироном океанские воды то и дело с невиданной скоростью проносились у нас перед глазами. Завороженные, мы в немом восхищении прильнули к прозрачным витринам. Консель первым нарушил молчание:

– Вы хотели что-нибудь увидеть, любезный Нед, ну так вот вам – смотрите!

– Изумительно! Просто изумительно! – Канадец, похоже, забыл о своем гневе и планах бегства, наслаждаясь невероятным зрелищем. – Пожалуй, стоило приехать издалека, чтобы полюбоваться таким чудом!

– Теперь я лучше понимаю жизнь этого человека! – воскликнул я. – Он создал собственный мир, который раскрывает свои самые сокровенные тайны лишь ему одному!

– Но где же рыбы? – с удивлением заметил канадец. – Я не вижу рыб!

– Зачем они вам, милейший Нед? – ответил Консель. – Вы все равно в них ничего не смыслите.

– Я? Да ведь я рыбак! – возмутился Нед.

Между друзьями разгорелся спор, поскольку оба разбирались в рыбах, но каждый по-своему.

Всем известно, что рыбы образуют четвертый и последний класс типа позвоночных[82]. Согласно весьма точному научному описанию, это «хладнокровные позвоночные с двойным кругом кровообращения, дышащие жабрами и обитающие в воде». Рыбы делятся на две отдельные группы: костные, чей спинной хребет состоит из костных позвонков, и хрящевые, чей спинной хребет состоит из хрящевых позвонков.

Возможно, канадец знал об этом различии, но Консель знал еще больше и теперь не мог допустить, чтобы его посчитали менее сведущим, чем Нед, с которым он успел подружиться.

– Любезный Нед, – сказал Консель, – вы весьма искусный рыбак, настоящий истребитель рыб. Вы поймали великое множество этих интересных животных. Однако готов побиться об заклад, что вы даже не знаете, на какие классы они делятся.

– Конечно, знаю! – серьезно ответил гарпунер. – Рыбы делятся на два класса: съедобные и несъедобные.

– Это если рассматривать их с точки зрения гурмана, – заметил Консель. – Но известно ли вам, например, чем костные рыбы отличаются от хрящевых?

– В общих чертах, любезный Консель.

– А какие есть подразделения у этих двух классов?

– Понятия не имею, – ответил канадец.

– Тогда слушайте и запоминайте, милейший Нед! Костные рыбы подразделяются на шесть отрядов. Primo, колючеперые. Их верхняя челюсть цельная и подвижная, а жабры имеют форму гребня. Этот отряд включает в себя пятнадцать семейств, то есть три четверти известных науке рыб. Например: окунь обыкновенный.

– На вкус недурен, – кивнул Нед Ленд.

– Secundo, – продолжал Консель, – брюхоперые, у которых брюшные плавники расположены под брюхом позади грудных и не соединяются с плечевой костью. Этот отряд подразделяется на пять семейств и включает в себя большую часть пресноводных рыб. Например: карп, щука.

– Фу, – презрительно поморщился канадец. – Терпеть не могу пресноводную рыбу!

– Tertio, – сказал Консель, – мягкоперые, у которых брюшные плавники расположены под грудными и непосредственно соединены с плечевой костью. В этом отряде четыре семейства. Типичные представители: камбала, лиманда, тюрбо, калкан, морской язык и прочие.

– Превосходная рыба! Превосходная! – одобрительно воскликнул гарпунщик, который не желал рассматривать рыб иначе как с точки зрения их вкусовых качеств.

– Quarto, – невозмутимо перечислял Консель, – бесперые. Эти рыбы лишены брюшных плавников; у них вытянутое тело и толстая, склизкая кожа. Отряд бесперых состоит всего из одного семейства. Представители: угорь, гимнот.

– Так себе! Ничего особенного, – вставил Нед Ленд.

– Quinto, – сказал Консель, – пучкожаберные. У них цельная, свободная челюсть, однако жабры имеют вид маленьких кисточек, расположенных попарно вдоль жаберных дуг. В этом отряде тоже всего одно семейство. Представители: морские коньки, рыбы-пегасы.

– Редкостная гадость! – заметил гарпунщик.

– И, наконец, sexto, – сказал Консель, – сростночелюстные, у которых верхнечелюстная кость плотно соединена с межчелюстной, а небная сцеплена с черепом, делая его неподвижным. У многих рыб из этого отряда отсутствуют брюшные плавники. Выделяют два семейства сростночелюстных. Типичные представители: рыба-еж, рыба-луна.

– На этих даже кастрюлю жалко пачкать! – фыркнул канадец.

– Вы хоть что-нибудь поняли, милейший Нед? – спросил Консель с ученым видом.

– Ни словечка, милейший Консель! – признался гарпунщик. – Но все это ужасно интересно, так что валяйте дальше.

– Что касается хрящевых рыб, – как ни в чем не бывало продолжал Консель, – они включают в себя только три отряда.

– И на том спасибо! – буркнул Нед.

– Primo, круглоротые, у которых челюсти срослись в подвижное кольцо, а жабры открываются наружу рядом отверстий. Этот отряд состоит из единственного семейства. Типичный представитель: минога.

– Отменная рыба! – сказал Нед Ленд.

– Secundo, пластиножаберные. Жабры у них почти такие же, как у круглоротых, но нижняя челюсть подвижна. Этот отряд, самый значительный в своем классе, включает в себя два семейства. Типичные представители: скаты и колючие акулы.

– Как? – изумился Нед. – Скаты и акулы относятся к одному отряду? В таком случае, любезный Консель, в интересах скатов не советую вам размещать этих родственников в одном сосуде!

– Tertio, – продолжал Консель, – осетровые. Как правило, их жабры имеют вид единичной щели, прикрытой снаружи жаберной крышкой. В этот отряд входят четыре семейства. Типичный представитель: осетр.

– Ага! Лучшее приберегли напоследок, любезный Консель? По крайней мере, на мой вкус. И это все?

– Да, мой дорогой Нед, – ответил Консель. – Однако имейте в виду, что зная это, мы не знаем почти ничего, поскольку семейства делятся на роды, подроды, виды, разновидности…

– Глядите, дружище! – сказал гарпунер, прильнув к стеклу. – Вон сколько разновидностей проплывает мимо нас!

– Да! И это все рыбы! – воскликнул Консель. – Мы словно стоим перед огромным аквариумом!

– Нет, – возразил я. – Аквариум – всего лишь клетка, а эти рыбы – свободны, как птицы в небесах.

– Ну-ка, любезный Консель, называйте их, называйте! – умолял Нед Ленд.

– Боюсь, это не по моей части, – покачал головой Консель. – Лучше вам обратиться к моему хозяину!

И действительно: славный малый превосходно разбирался в классификации видов, однако натуралистом был никудышным – не уверен, что он отличил бы тунца от макрели. В отличие от канадца, который мог с ходу назвать каждую из этих рыб.

– Спинорог, – сказал я.

– Китайский спинорог! – уточнил Нед Ленд.

– Род спинороговых, семейство жесткокожих, отряд сростночелюстных, – пробормотал Консель.

Нед и Консель, вместе взятые, определенно составили бы выдающегося натуралиста!

Канадец не ошибся. Стайка спинорогов с уплощенными с боков телами, зернистой кожей и острым шипом на спинном плавнике, резвилась вокруг «Наутилуса», помахивая хвостами, ощетинившимися с обеих сторон четырьмя рядами колючек. У китайских спинорогов восхитительно красивая окраска – серая сверху, белая снизу, с золотыми пятнами, которые сверкали и переливались в темных кильватерных струях. Между спинорогами, как забытые на ветру покрывала, колыхались скаты, среди которых, к своей великой радости, я заметил китайского ската с желтоватой верхней частью, нежно-розовым подбрюшьем и тремя шипами позади глаз – редкий вид, в существовании которого сомневался даже сам Ласепед[83], видевший их только на старинных японских рисунках.

В течение двух часов «Наутилус» сопровождала вся морская рать, состязаясь в красоте, блеске и скорости. Наблюдая за играми и прыжками рыб, я различил в их толпе зеленого губана, барабулю с двумя черными полосками вдоль тела, бычка-элеотриса – белого, с фиолетовыми пятнами на спинке, японскую скумбрию – восхитительную представительницу макрелевых с голубым телом и серебристой головой, сверкающих лазуревиков, чье описание кроется в самом названии, морских карасей с сине-желтыми плавниками, морских карасей с черной полосой на хвостовом плавнике, карасей-зонефор, опоясанных шестью поперечными лентами, флейторыла, чей вытянутый рот и в самом деле похож на флейту, морских бекасов – некоторые особи достигали метра в длину, японскую саламандру, мурену-ехидну, морских змей длиной шесть футов с маленькими живыми глазками и широкой пастью с острыми зубами, и так далее.

Нашему восторгу не было предела. Изумленные возгласы не смолкали. Нед называл рыб, Консель их классифицировал, а я восхищался резвостью их движений и красотой форм. Никогда прежде не доводилось мне наблюдать таких удивительных животных в их естественной среде обитания.

Я не стану перечислять все разновидности морских обитателей, промелькнувших перед нашим потрясенным взором, всю пеструю коллекцию Японского и Китайского морей. Рыб здесь было больше, чем птиц на небе; они стекались отовсюду целыми стаями – очевидно, привлеченные яркими лучами электрического маяка.

И тут в салоне зажегся свет. Металлические ставни снова задвинулись. Чарующее видение исчезло. Но я еще долго грезил наяву, пока мой взгляд не упал на приборы, висевшие на стенах. Компас по-прежнему показывал направление на северо-северо-восток, манометр отображал давление в пять атмосфер, что соответствует глубине в пятьдесят метров, а электрический лаг выдавал значение скорости в пятнадцать миль в час.

Я ждал капитана Немо. Однако он так и не появился. Часы пробили пять.

Нед с Конселем отправились в свою каюту. Я тоже вернулся к себе. Там меня уже ждал ужин. Мне подали суп из нежнейшей морской черепахи, барабульку с белым, чуть слоистым мясом (из ее печени также приготовили очень вкусный паштет) и филе императорского помаканта, который показался мне вкуснее лосося.

Остаток вечера я посвятил чтению, письму и размышлениям. А когда глаза стали слипаться, растянулся на перине из зостеры и крепко уснул, пока «Наутилус» скользил по стремительному течению Черной реки.