Читать книгу Двадцать тысяч лье под водой - Жюль Верн, Жуль Верн - Страница 4

Еще за три секунды до того, как письмо Дж.-Б. Хобсона попало ко мне в руки, я думал об охоте на единорога не больше, чем о попытке преодолеть ледовые поля Северо-Западного прохода[15]. И уже через три секунды после прочтения письма уважаемого министра военно-морских сил я вдруг понял, что мое истинное призвание, единственная цель всей жизни – отправиться в погоню за этим грозным зверем и освободить от него мир.

Однако я только что вернулся из опасного путешествия, уставший и мечтающий об отдыхе. Больше всего на свете мне хотелось вновь увидеть родину, друзей, свою скромную квартирку возле Ботанического сада и милые сердцу драгоценные коллекции! Но ничто не могло меня остановить. Позабыв обо всем – об усталости, друзьях, коллекциях, – я без лишних раздумий принял предложение американского правительства.

«Впрочем, – думал я, – все пути ведут в Европу! Единорог наверняка проявит любезность и приведет меня к берегам Франции! Это благородное животное непременно даст себя поймать в европейских морях – исключительно чтобы доставить мне удовольствие, – и я добуду для Музея естествознания не менее полуметра его костяной алебарды».

Ну а пока мне предстояло отправиться на поиски нарвала в северные воды Тихого океана – то есть в противоположную сторону от родной Франции.

– Консель! – нетерпеливо крикнул я.

Консель был моим слугой. Молодой фламандец сопровождал меня во всех путешествиях. Я любил его, и он платил мне взаимностью. Флегматичный по природе, честный из принципа, усердный по привычке, ничему не удивляющийся, сноровистый, всегда готовый услужить, он, вопреки своему имени[16], никогда не давал советов – даже когда к нему за таковыми обращались.

Пообтесавшись среди ученых в нашем тесном мирке Ботанического сада, Консель нахватался кое-каких знаний. В его лице я получил специалиста, весьма подкованного в области естественно-научной классификации, который с ловкостью акробата взбирался по всем ступеням лестницы типов, групп, классов, подклассов, отрядов, семей, родов, подродов, видов и разновидностей. На этом его научные познания заканчивались. Классифицировать – вот все, что он умел и чем интересовался в жизни. Очень сведущий в теории классификации, но не в ее практическом применении, Консель, пожалуй, не отличил бы кашалота от кита. И все же это был на редкость славный и достойный малый!

На протяжении последних десяти лет Консель следовал за мной всюду, куда забрасывала меня наука. И никогда не приходилось слышать от него ни слова жалобы на слишком долгое или изнурительное путешествие. Ни единого возражения против того, чтобы собраться в дорогу и отправиться в далекий Китай или Конго. Он был готов ехать куда угодно без лишних расспросов. А кроме того, имел крепкое здоровье, способное противостоять любым болезням, и стальные мускулы при полном отсутствии нервов; ни малейшего намека на нервы – разумеется, в психическом смысле.

Конселю было тридцать лет, и его возраст относился к возрасту его господина так же, как пятнадцать к двадцати. Да простят мне, что я сообщаю о своем сорокалетии в такой сложной форме!

Однако был у Конселя один недостаток. Ярый формалист, он всегда обращался ко мне исключительно в третьем лице, что порой ужасно раздражало.

– Консель! – повторно окликнул я, торопливо собираясь в дорогу.

Преданность Конселя не вызывала у меня никаких сомнений. Обыкновенно я не спрашивал, хочет ли он сопровождать меня в путешествии, но на этот раз речь шла об экспедиции, которая могла затянуться на неопределенный срок, об опасном предприятии, об охоте на животного, которое способно потопить фрегат, словно ореховую скорлупу! Здесь было о чем подумать даже самому невозмутимому человеку в мире! Что же скажет Консель?

– Консель! – крикнул я в третий раз.

Тот наконец явился.

– Господин профессор меня звал? – спросил он, входя.

– Да, мой друг. Собери мои вещи и собирайся сам. Мы уезжаем через два часа.

– Как будет угодно господину профессору, – спокойно ответил Консель.

– Нельзя терять ни минуты. Уложи в сундук мои дорожные принадлежности, костюмы, рубашки, носки – все, что сможешь найти. И поторопись!

– А коллекции господина профессора? – уточнил Консель.

– Ими займемся позже.

– Но как же архиотерии[17], гиракотерии[18], ореодоны, херопотамусы и другие скелеты ископаемых?

– Оставим их на хранение в гостинице.

– А как же бабирусса[19]?

– Ее будут кормить во время нашего отсутствия. Впрочем, я распоряжусь отправить наш зверинец во Францию.

– Значит, мы в Париж не вернемся? – спросил Консель.

– Как будет угодно господину профессору.

– Ну почему же… непременно вернемся, – уклончиво ответил я. – Только сделаем небольшой крюк.

– Хорошо. Если господину профессору будет угодно, сделаем крюк.

– Крюк будет совсем пустяковый! Мы просто поедем менее прямым путем, только и всего. Поплывем на «Аврааме Линкольне»…

– Как будет угодно господину профессору, – безмятежно согласился Консель.

– Видишь ли, друг мой, речь идет о чудовище… о том самом знаменитом нарвале… Мы избавим от него моря!.. Автор двухтомника, in-quarto, «Тайны морских глубин» не может отказаться от участия в экспедиции с капитаном Фаррагутом. Миссия почетная, но… весьма опасная! Непонятно даже, куда идти! Кто знает, что у этого зверя на уме? Однако будь что будет! Наш капитан – человек не робкого десятка!..

– Куда господин профессор, туда и я, – заявил Консель.

– Ты все-таки подумай хорошенько. Я не хочу ничего от тебя скрывать. Из таких путешествий не всегда возвращаются!

– Как будет угодно господину профессору.

Спустя четверть часа чемоданы были уложены. Консель легко управился со сборами, и я был уверен, что он ничего не забыл, поскольку этот парень классифицировал рубашки и сюртуки не менее мастерски, чем птиц и млекопитающих.

Гостиничный лифт[20] доставил нас в большой вестибюль на антресольном этаже. Сбежав по ступенькам вниз, я оплатил счет у широкой стойки, вечно осаждаемой большой толпой. Распорядился, чтобы тюки с чучелами животных и засушенными растениями отправили во Францию (Париж). Наконец открыл щедрый кредит на корм для бабируссы и, в сопровождении Конселя, прыгнул в ожидавший экипаж.

Экипаж стоимостью двадцать франков за поездку спустился по Бродвею до Юнион-сквер, покатил по Четвертой авеню до перекрестка с Бауэри-стрит, свернул на Кэтрин-стрит и остановился у тридцать четвертого пирса. Там мы, вместе с лошадьми и экипажем, загрузились на паром, который доставил нас в Бруклин – крупный пригород Нью-Йорка, расположенный на левом берегу Ист-Ривер, – и через несколько минут оказались на пристани, где стоял «Авраам Линкольн», извергая из своих двух труб клубы черного дыма.

Наш багаж немедленно подняли на верхнюю палубу фрегата. Я взбежал по трапу на борт и спросил капитана Фаррагута. Один из матросов проводил меня на ют, где нас встретил морской офицер приятной наружности.

Он протянул мне руку и спросил:

– Господин Пьер Аронакс?

– Собственной персоной, – ответил я. – А вы капитан Фаррагут?

– Он самый. Добро пожаловать, господин профессор. Каюта к вашим услугам.

Я поблагодарил капитана и, оставив его готовиться к отплытию, в сопровождении матроса прошел в приготовленную для меня каюту.

«Авраам Линкольн» был идеально приспособлен для своей новой задачи. Это был быстроходный фрегат, оснащенный самыми современными паровыми машинами, которые позволяли увеличивать давление пара до семи атмосфер. Благодаря такому давлению «Авраам Линкольн» мог развивать среднюю скорость в восемнадцать и три десятых мили в час, – скорость весьма значительную, но все же недостаточную для погони за гигантским китообразным.

Внутреннее убранство фрегата соответствовало его мореходным качествам. Мне очень понравилась моя расположенная на корме каюта, которая сообщалась с кают-компанией для командного состава.

– Нам здесь будет очень уютно, – сказал я Конселю.

– Не хуже, чем раку-отшельнику в раковине моллюска-трубача, с позволения сказать, – согласился Консель.

Я оставил Конселя разбираться с чемоданами и поднялся на палубу, чтобы понаблюдать за приготовлениями к отплытию.

Капитан Фаррагут как раз велел отдать швартовы, которые удерживали «Авраам Линкольн» у бруклинского пирса. Задержись я на четверть часа, а то и меньше, – фрегат отплыл бы без меня, и я лишился бы возможности поучаствовать в этой уникальной, сверхъестественной, невероятной экспедиции, правдивый рассказ о которой может показаться чистым вымыслом.

Капитан Фаррагут не желал терять ни единого дня, ни единого часа, стремясь поскорее достичь морей, где только что видели таинственного зверя. Он вызвал старшего механика.

– Давление достаточное? – спросил капитан.

– Так точно, капитан, – ответил механик.

– Go ahead[21]! – крикнул Фаррагут.

По команде – ее немедленно передали в машинное отделение с помощью аппарата, приводимого в действие сжатым воздухом – механики повернули пусковой рычаг. Пар со свистом вырвался из приоткрытых клапанов. Длинные горизонтальные поршни заскрипели, толкая гребной вал. Лопасти винта принялись рассекать волны с нарастающей скоростью, и вскоре «Авраам Линкольн» величественно двинулся вперед в сопровождении сотни паромов и тендеров[22], набитых зрителями.

Толпы любопытных заполнили все пирсы Бруклина и примыкающей к Ист-Ривер части Нью-Йорка. Из пятисот тысяч глоток последовательно грянуло троекратное «ура». Тысячи платков взметнулись над плотной людской массой, провожая фрегат «Авраам Линкольн», пока тот не достиг оконечности вытянутого полуострова, образующего город Нью-Йорк, и не вышел в Гудзон.

Следуя вдоль живописного, усеянного виллами правого берега реки со стороны Нью-Джерси, фрегат проплыл между фортами, которые приветствовали его залпами самых больших орудий. В ответ «Авраам Линкольн» три раза приспустил американский флаг с тридцатью девятью звездами, который развевался на бизань-гафеле; затем, замедлив ход, чтобы войти в обозначенный бакенами фарватер, закруглявшийся во внутренней бухте у оконечности Санди-Хука[23], судно миновало эту песчаную косу под шумные приветствиями многотысячной толпы зрителей.

Кортеж из катеров и тендеров неотступно следовал за фрегатом до плавучего маяка[24], чьи два огня указывают путь в нью-йоркский порт.

Склянки пробили три часа пополудни. Спустившись в свою шлюпку, лоцман вернулся на маленькую шхуну, ожидавшую под ветром. Давление в котлах увеличили; лопасти винта еще быстрее замолотили по волнам; фрегат прошел вдоль низкого желтого побережья Лонг-Айленда и в восемь часов вечера, оставив на северо-западе огни острова Файр-Айленд[25], на всех парах устремился в темные воды Атлантики.