Читать книгу 400 000 знаков с пробелами - Kalipso Moon - Страница 4

-“И, й ,к, л ,м, н”, – мысленно проговаривал я алфавит, ложась на диван и загибая пальцы, пытаясь ничего не пропустить. Давно я не давал своей голове пищу для размышления и хотел проверить ее работоспособность какими-то точными измерениями.

Никаких изменений в голове я не обнаружил, букв получилось 33. Значит я не схожу с ума. Успокоившись на этом, я расслабился с ощущением того, что я сейчас там, где и должен быть, и что мне не нужно придумывать себе никаких “пора”. Как если бы я был химическим элементом, для которого Менделеев только что нашел свое место в Периодической таблице и стало понятно, кто мои соседи и от чего всё зависит. Мое место сейчас было здесь. Мне вспомнились строки из одного стихотворения Пушкина: “Вот здесь лежит больной студент, Его судьба неумолима…”, которые он нацарапал мелом на стене больницы над койкой, когда навещал своего близкого друга Пущина. На стене над моим диваном не было ничего.

Подставь я вместо слова “любви” другое, например “души”, то это уже можно было бы написать и над моим ложем тоже. Как все таки много всего успел написать Пушкин за 37 лет. И если посчитать, то становится удивительно, когда же ему было работать над стихотворениями? Он же не зависал над стихами целый день, просто речь о том, что он писал их, когда ему хотелось или когда что-то наводило на интересные мысли. Раннее творчество – это где-то 1812 год, то есть ему было 12-13 лет. И с того момента можно считать, что он писал 25 лет. Ну хорошо, пусть 20. Можно ли за 20 лет написать 10-20 томов текста, пусть даже пером при свече? Когда оно льется из тебя? Давит изнутри? И требует записывания? А потом – зачеркивания и переписывания? Может мне тоже начать записывать свои мысли? Мне кажется, что их море, океан, просто некуда от них деваться. У других людей есть привычка делать по утрам зарядку, чистить зубы, а у меня пусть будет привычка в первую очередь записывать свои мысли. С этим намерением я уснул, предварительно оставив на придиванном столике карандаш и бумагу, на случай если мне придет в голову интересная мыслишка.

–“Правую или левую ДНК выбираете?” – спросил с умилительным акцентом маленький улыбающийся китаец. Мы стояли с ним в узкой комнате перед раковиной и собирались умываться. Зубные щетки лежали в ярко-желтой мыльнице с высокими бортиками, и я успел схватить ее первым, чтобы опередить его и не дать забрать мою щетку. Он заморгал, сконфуженно улыбнулся и стал умоляюще повторять: “Щища, щища”..

В полудреме, стараясь не упустить мысль, я нашарил рукой на столике карандаш, и стал записывать какие-ир важные мысли. Мне казалось, что я смог зачерпнуть из источника необъятных знаний какую-то тайну, запомнить ее основу, и теперь я должен рассказать о ней, ради жизни и безопасности жизни всех людей на земле.

–“Рыло в пуху.. рыло в пуху..”, – пел где-то на улице нежный детский голосок. Я подошел к окну, на дворе было лето, яркое солнце разливалось белыми пятнами, вытесняя из прохладных уголков длинные тени. Дети начертили на асфальте мелом огромную таблицу для игры в “классики”, она была странная – 8 рядов и 9 столбцов . Где-то далеко было видно реку. Я узнал двор моего детства. Он был таким же, как раньше: без машин, только солнце и рисунки мелом на асфальте.

И я проснулся. Захотелось сладкого чая с чабрецом и маленьких оладий, которые умела печь только бабушка. Её давно уже нет. Эта квартира раньше принадлежала ей и каждый раз, когда я приходил сюда, она готовила для меня оладьи. Когда то я сидел на кухне и наблюдал, как она разбивала в большую миску куриные яйца, их было очень много, штук 7 может быть. Потом оладьи скворчали на сковородке, становились пушистыми. Если разломить такой на две части, то от одной половинки до другой, словно были перекинуты тонкие провода в миниатюрном городе. Видимо этот эффект появляется в выпечке, когда в нее кладут слишком много желтков. Я представлял, что эта лепешка была маленьким поселением, а я ломал его пополам и смотрел на стык, пытаясь заглянуть в дома к жителям. И эти провода, словно сотканные из паутинок, натягивались, удлинялись, но не рвались и можно было увеличивать расстояние между двумя половинками блина, разводя их друг от друга. Бабушка говорила: “Не балуйся!”, – и я ел этот городишко и разламывал новый.

Баста. Довольно. Я встал. За окном была всё та же зима. Вспомнив, что ночью мне приснилось что-то очень важное, я взял листок, приготовленный для фиксирования мыслей, но на нем ничего не было. Над диваном, на стене я увидел надпись: “Жопу нужно мыть молоком”.