Читать книгу Убийство в подарок - Карен Дюкесс - Страница 4

Дорогая мисс Литтл!

Соболезную Вашей утрате. Мне посчастливилось долгое время переписываться с Вашей матерью, и я глубоко сожалею, что безвременная кончина помешала ей осуществить, как она говорила, свою мечту – посетить Англию со своим единственным ребенком.

Отвечая на Ваш вопрос: нет, мы не изверги. Посему мы любезно вернем половину уплаченной Вашей матерью суммы. Вторую половину, которую она с восторгом уплатила за Вас (как я завидую, что у Вас такая щедрая мама; моя была скупа и умерла еще до того, как я стала подростком), возврату не подлежит, поскольку Вы, к сожалению, не покойница.

Тем не менее Вы можете возместить небольшую часть уплаченной суммы, поселившись вместо коттеджа с двумя спальнями, выбранного Вашей матерью, в одном из наших уютных многоместных домов, коттедже «Глициния», вместе с двумя другими участниками, каждый из которых путешествует в одиночестве. Подробности в прикрепленном бланке возврата.

Надеюсь, такой вариант Вам подойдет, и мы с нетерпением ждем встречи с Вами 21 мая, когда начнется игра!

Искренне Ваша,

Жермен Постлетуэйт,

владелица компании «Книжка и мормышка»,

деревня Уиллоутроп,

Дербишир, Англия

* * *

Сейчас 9:50 утра, десять минут до открытия оптики, и я перечитала электронное письмо три раза. Кто эта Жермен с непроизносимой фамилией? И почему она полагает, что я хочу лететь в Британию расследовать фальшивое преступление? Ничего не имею против английских деревенских детективов; я часами поглощаю их на канале «Бритбокс» вместе с мистером Гроубергом. Мы устраиваем просмотр только по вечерам или в дождливые дни, всегда с чаем и имбирным печеньем, хотя обычно я не пью чай. Чаще всего мистер Гроуберг вычисляет преступника задолго до того, как у меня появляется хоть малейшее подозрение, кто это. Мать обычно поднимала меня на смех: охота смотреть, как «зачуханные людишки расследуют преступления в плохую погоду, даже не отвлекаясь на секс», – не понимая, что мне нравятся не столько сами детективы, сколько возможность провести время с мистером Гроубергом. Неужели она и правда думала, будто меня увлечет такое путешествие?

Я кладу голову на стол и не поднимаю ее, даже когда над дверью бренчат старинные колокольчики и внутрь врывается порыв морозного воздуха. По запаху пачулей я понимаю, что это Ким. Из ее беспроводных наушников доносится жестяной дребезг электронной танцевальной музыки.

– Все хорошо? – кричит Ким.

Я поднимаю голову.

– Ради бога, Ким, не надо так орать. – Я киваю на экран компьютера: – Мне прислали ответ.

Ким выдергивает из ушей наушники и снимает вязаную шапочку, лавина длинных светлых локонов падает ей на спину. Раскручивая шарф, подруга через мое плечо читает письмо.

– Коттедж «Глициния» звучит мило, – говорит она.

– Разве глициния – не сорняк?

Я подхожу к двери, поднимаю жалюзи, переворачиваю табличку надписью «Мы открыты» наружу. На улице все еще идет снег, пухлые снежинки, медленно кувыркаясь в воздухе, падают на землю. Снегоуборщик уже проехал, но дорога снова побелела. Витрины лавок на противоположной стороне выглядят теплыми и приветливыми. Это мои любимые дни: холодные, приглушенные, чистые дни в городе, где я живу с рождения и откуда мать сбежала без оглядки.

«Почему ты все еще торчишь там?» – с недоумением спросила она меня, когда мы разговаривали в последний раз, примерно за месяц до ее смерти.

Она и не собиралась оседать в Буффало. В двадцать лет она покинула дом в Индиане и отправилась искать приключений в большом городе. Буффало должен был стать перевалочным пунктом, где она собиралась переночевать у подруги в университетском общежитии. Но дальше по коридору в том самом общежитии обитал Бен Литтл, бородатый учтивый староста этажа. Он учился на последнем курсе, специализировался по лингвистике, писал стихи без знаков препинания и играл на классической гитаре на лестнице, где была хорошая акустика. В течение нескольких дней моя мать обосновалась в одиночной комнате Бена. Когда через месяц он выпустился, молодая пара переехала в жилой гараж. Мама начала работать в кофейне, а Бен готовился преподавать английский язык в старших классах. Меньше чем через год мать забеременела мной.

Может, для нее Буффало и был сплошным бедствием, но для меня он стал источником всевозможных благ. Здесь правили любовь и стабильность. Здесь жила моя обожаемая бабушка с папиной стороны Райя, взявшая меня на воспитание, когда мать уехала. Бабушка каждую неделю водила меня в публичную библиотеку, посещала родительские собрания в школе, вычесывала колтуны из моих безнадежно густых волос, перенесла мое короткое увлечение игрой на гобое. Научила меня печь халу, мастерить солнечные часы, клеить обои, ловить и отпускать большеротых окуней. Она рассказывала мне об отце, который раньше читал мне каждые утро и вечер ту же книгу, что она читала ему в детстве.

– Неделя вдали от дома – может, именно это тебе и нужно, – говорит Ким, когда я возвращаюсь за свой стол.

– Кто сказал, будто мне что‐то нужно? – ворчу я.

Вопрос очевидно риторический. После возвращения из Флориды я сорвалась с катушек. На прошлой неделе одна клиентка пришла с очаровательным маленьким шнуделем, представителем одной из новомодных гипоаллергенных пород, а я рявкнула «никаких собак» и прогнала их, хотя животных люблю и держу упаковку собачьих галет в ящике стола. Вчера я убедила чрезвычайно милую даму выбрать оправу для очков, из-за которой глаза у нее стали как бусины, а нос как у Граучо Маркса. К счастью, я одумалась еще до того, как был оформлен заказ, и предложила покупательнице другую оправу, которая больше ей шла.

По мнению Ким, я прохожу через некое «скорбное чистилище», потому что так называемые похороны матери не принесли должного облегчения. Она не понимает, что у меня нет необходимости скорбеть. Я уже привыкла к тому, что мать все время покидает меня.

– Ты уже год не была в отпуске, – замечает Ким. – Длинные выходные с присмотром за кошками в Лейк-Джордже не в счет. К тому же поездка оплачена.

Звякают колокольчики, и входит покупатель, весьма вовремя прерывая наш разговор. Но целый день, подбирая очки, подгоняя оправы и обтачивая линзы, я невольно думаю о том, что мама заплатила этой Жермен как-ее-там. Не получить то, за что заплатил, – все равно что выбросить деньги на ветер, отчего у меня по коже ползут мурашки. Но поездка в английскую деревню? Ей явно не место в моем списке обязательных впечатлений. После колледжа я ездила с подругой в Грецию. Все там было упоительно: погода, бирюзовое море, оливки и фета, студент-медик по имени Грегори на каникулах. Британская сельская глубинка кажется полной противоположностью. Если Греция ассоциируется с парео, сексуальным узлом завязанным на талии, то Англия – с прочными ботинками на резиновом ходу. Нет ничего соблазнительного в том, чтобы сидеть перед огнем в компании старых кумушек, вышивать крестиком и спорить, кто убийца – полковник с битой на поле для крикета или викарий с подсвечником в трапезной.

После работы я приношу мистеру Гроубергу нутовую похлебку и рассказываю про письмо и частичный возврат денег. Сосед так очарован идеей поездки, что я предлагаю ему прокатиться вместо меня.

– А когда раскроете преступление, мы разделим славу.

– Обещано вознаграждение? – уточняет он.

Я сообщаю ему о возможности стать запасной жертвой в детективе, и он отвечает:

– А какой второй приз? Придется изображать два трупа? – Он наливает часть похлебки в миску и ставит в микроволновку. Пока суп разогревается, старик говорит мне, что его путешествия остались в прошлом. Потом качает головой и произносит: – При всех ее грехах, твоя мама умела получать joie de vivre [1].

Его замечание меня уязвляет. Мистер Гроуберг познакомился с матерью, когда та неожиданно завалилась в оптику посреди рабочего дня. Я даже не знала о ее приезде. Мне было стыдно за слишком долгие объятия, и я извинилась перед мистером Гроубергом за вторжение. Прежде чем он успел ответить, мать воскликнула: «Глупости! Я твоя мама, и мне не терпелось тебя увидеть». Но потом она около часа болтала с мистером Гроубергом, задавая ему всевозможные вопросы о его жизни, бизнесе, даже о детстве. Я тогда работала на него почти год, но раньше и понятия не имела, что ребенком он перенес полиомиелит и когда‐то мечтал стать знаменитым чревовещателем. Чем дольше они разговаривали, тем сильнее я злилась, хотя до сих пор не понимаю, что послужило причиной: то ли ревность из-за того, что мистер Гроуберг отвлек на себя все внимание матери, то ли зависть к легкости, с которой мама вызвала его на откровенность. Однако еще больше меня беспокоило, что позже мать упоминала мистера Гроуберга только в связи с вопросом, когда я найду себе более увлекательную работу.

Старик вынимает миску из микроволновки и погружает в похлебку ложку, чтобы попробовать.

– Вот что я могу тебе сказать, – говорит он мне. – Первое: приятный привкус зиры. Второе: тебе надо поехать в Англию. – Он садится за стол и заправляет салфетку за воротник рубашки. – Путешествие всегда к месту. Даже если оно не принесет сногсшибательных впечатлений, то позволит увидеть перспективу. Так действует расстояние. Разве вас не учили этому на уроках рисования в школе? Если хочешь знать, как выглядит твой рисунок со стороны, отступи от мольберта. Внезапно видишь, что пропорции искажены, и находишь способы исправить дело.

В эту ночь я снова не могу заснуть. Думаю о том, что сказал мистер Гроуберг о перспективе. Может, поездка и покажет мне ее, но нужен ли мне свежий взгляд? Хочу ли я этого? В моем повседневном распорядке нет ничего плохого. Он надежен и привычен, хотя не могу не признать, что в последнее время дела идут вкривь и вкось. После возвращения из Флориды я толком не спала ни одной ночи.

Может быть, Ким права и я действительно полностью не отпустила мать, а эта поездка поможет попрощаться с ней навсегда?

Я перекатываюсь на живот и взбиваю подушку кулаком. Электронные часы отсвечивают пронзительно синим. Четыре часа утра. Знамо дело, завтра настроение не улучшится. Переворачиваюсь на спину и заправляю одеяло под ноги. Я жажду сна так же отчаянно, как путник в пустыне воды. Думаю о том, как пересеку океан. Приземлюсь в Хитроу, сяду в поезд, следующий на север к довольно низкой «возвышенности». Может, позвонить Деворе, притвориться, будто верю в астрологию, и спросить совета у звезд? Хотя бы ради матери. Или ради себя? Четверть пятого. Проходит миллиард лет, а на часах только четыре двадцать пять. К четырем сорока пяти я торгуюсь с богами за дремоту: если я соглашусь на эту шнягу с путешествием, позволят мне поспать до утра?

На следующий день Ким напоминает мне, что я оплачиваю кредитной картой расходы салона и, вероятно, накопила много баллов.

– Наверняка сможешь полететь бизнес-классом, – говорит она.

– Очень смешно, – отвечаю я. Она прекрасно знает: меня будет физически мучить мысль, что я отвалила кучу денег за место в носовой части самолета, который доставит меня в пункт назначения ровно в то же время, что и людей в хвосте. Но идея оплатить поездку баллами радует: все равно что задаром.

– А как же салон? – возражаю я. Не помню, когда в последний раз оставляла работу дольше чем на неделю. – Весной от клиентов отбою нет.

– Я тут справлюсь, – обещает Ким. – Да и что ты теряешь? Возможность пообщаться с очередной теткой, которая переберет тридцать разных оправ, поинтересуется твоим мнением о каждой, а в итоге выберет первую из предложенных?

Она права. Дело поставлено на поток. Ким легко справится.

– Я и за домом твоим присмотрю, – добавляет она. – Цветочки полью.

– У меня нет цветов.

– Принесу свои.

Я открываю настольный календарь и перелистываю страницы до 21 мая.

– На той неделе нам привезут новые витрины.

– И я точно знаю, куда их установить, – парирует Ким.

– А как же мистер Гроуберг? Он рассчитывает на мои наваристые супчики.

Подруга складывает руки на груди и кивает.

– Знаю-знаю: больше всего он любит чечевичную похлебку.

– Но без лука. От него старика пучит.

– Принято.

– И еще ему надо напоминать покормить рыбок. А то он иногда забывает.

– Рыбки тоже будут сыты. – Теперь Ким улыбается, потирая ладони. – Браво. Я знала, что ты решишься!