Читать книгу Песнь ледяной сирены - Кармаль Герцен - Страница 5

Внутри Сольвейг что-то перегорело. Сломался хрупкий механизм, и его осколки впились в горло. Пропал не только Голос – инструмент и оружие ледяных сирен, но и обычный человеческий голос.

Сольвейг была нема.

Гуляющий по комнате ветер прошелся острыми иголками по босым ногам, взъерошил белоснежные волосы – насмешку над проснувшимся даром, который она теперь даже не могла применить. Тонкая ночная рубашка продувалась насквозь. Израненный дом беспокойно хлопал дверьми, сквозь подбитые глазницы окон в комнату залетали встревоженные ветром снежинки. Вскоре у стены намело уже целый сугроб – словно весь Крамарк сузился до размеров одной-единственной комнаты.

Все это было совершенно неважно. Если бы Летта была здесь, она бы песнью зарастила стекло, снова сделав окна цельными. Она бы прогнала вьюгу прочь из их дома.

Если бы Летта была здесь…

Летта была для нее всем. Лишившись ее, Сольвейг потеряла мать, сестру, наставницу и подругу. Она все потеряла.

Сольвейг не знала, сколько пролежала на ледяном полу, слыша только слабое эхо своего дыхания. Быть может, несколько часов, быть может, целую вечность, полную сожалений и утрат. В доме, что стал пустым, словно город-призрак, а потому казался незнакомым и чужим, она снова и снова пыталась издать хоть один звук. Хотя бы хрип, хотя бы слабый полушепот. Сдалась. Поднялась, покачиваясь и держась руками за стену. По щекам текли слезы, которые она и не пыталась остановить. В конце концов иссякли и они.

Сольвейг кое-как оделась – медленно, не сразу попадая в рукава. Надела первый же попавшийся наряд, что стекал с табурета серебристой лентой. Им оказалось сшитое к дню рождения платье. Когда Сольвейг снимала его и ложилась спать, Летта была цела и невредима, она была здесь, с младшей сестрой. Где она теперь – знает лишь ветер. Вот только ледяные сирены не понимают голоса диких ветров.

Сольвейг устало потерла ладонями лицо. За окном занимался рассвет, а она за минувшую ночь не проспала и минуты. Но сейчас не до сна. Ей нужно к огненным стражам. Попросить помощи. Предупредить – о том, что Дыхание Смерти бродит по Застенью, ледяным штормом вторгаясь в чужие дома.

Она выскочила из дома, надевая на бегу шубку. Заморозить ледяных сирен очень сложно, но Сольвейг не торопилась выдавать свою принадлежность к ним. На Крамарке существовали люди, что распускали оскорбительные и беспочвенные слухи о родстве исчадий льда и ледяных сирен. И бесполезно объяснять, что их роднила только стихия. Бесполезно говорить, что среди самих людей бывают и святые, и чудовища. Люди верят лишь в то, во что хотят верить.

Ждущий ее за порогом дикий ветер – тот, что не имел ни разума, ни голоса – был отчаянным и злым. Больно дергал за волосы, толкал в спину. Хотелось укрыться от него как можно скорее, и желательно – в крепости Огненной стражи.

– Куда ты бежишь, дитя? – раздалось насмешливое за спиной.

Сольвейг в испуге обернулась. Никого.

– Она ищет тебя. Кричит твое имя, пока Белая Невеста с моими сестрами кружит вокруг нее, заглушая любой звук. А Хозяин Зимы ищет ее, чтобы по капле выдавить из нее дар. А ты? Почему ты не ищешь?

Сольвейг скользила по окрестностям пытливым взглядом. Медленно присела и пальцем нарисовала на рыхлом снегу: «Кто ты?» Она подозревала, что уже знает ответ: с ней говорил один из духов зимы.

– Братья-ветра шепнули мне, что ты изумительно играешь на скрипке. Я хочу, чтобы ты мне сыграла. Если мне понравится то, что я услышу… я отведу тебя к ней.

Сольвейг ахнула. Кому, как не духу зимы, знать, где искать Летту?

– Белая Невеста может быть милосердной, – продолжал вкрадчивый голос. – Разозлишь ее – нас – отберет у нее голос ледяной сирены, запорошит снегом ее саму. А понравишься ей – нам – пошлет ветра в небо, чтобы принесли вам в подарок полярную звезду.

Белая Невеста, безгласный и бесплотный дух, что повелевал снегом и ветрами, и впрямь порой… тосковала. Импульсивная, переменчивая, она то играла с детворой, бросаясь в них снежками, то в яростном порыве срывала двери с петель, то меланхолично рисовала инеем на холстах-окнах. Будто, невидимая, желала напомнить о себе – вот она я, посмотрите!

Наверное, духи зимы тоже боялись забвения.

Рука не дрогнула, рисуя на снегу полное решимости: «Я сыграю».

От духов зимы зависела жизнь Летты. И, пусть это и не очевидно, ее, Сольвейг, жизнь.

Летта… Сольвейг так привыкла играть для нее. Их обычай, их ежедневный ритуал привносил в жизнь обеих толику умиротворения и особого, иного волшебства, совсем не похожего на магию ледяных сирен.

Сегодня Сольвейг играла не для сестры… а ради ее спасения.

Она вернулась в пустой дом, по коридорам и спальням которого безмолвными призраками бродили ветра. Бережно вынула скрипку из шкатулки, прижала ее подбородком. Дух зимы больше не подавал голоса, но Сольвейг ощущала его присутствие в сгустившейся тишине – оно иголочками покалывало кожу ее лица и рук. Или это давала знать о себе живущая в ней тревога? Выдохнув, она заиграла.

Музыка всегда была отголоском ее души, эхом ее настроения. Когда Сольвейг была безмятежна и умиротворена, смычок плавно скользил по струнам, пробуждая мелодичные звуки, даруя тишине нежный, хрустальный перезвон; двигался стремительными, судорожными рывками, если она злилась. Сегодня из-под пальцев лилась музыка тревожная, с отчетливыми нотками грусти и тоски.

Окружающий мир размывала солоноватая печаль, оставляющая дорожки на коже. И все же Сольвейг разглядела снежную лилию, что появилась на подоконнике, будто принесенная ветром. Неуверенно приблизилась, не переставая играть, и увидела цветок с такими же светлыми, будто посеребренными инеем, лепестками – но уже под окном дома. Стоило Сольвейг в недоумении опустить скрипку, как снежная лилия – любимый цветок Летты – исчез.

Дух зимы играл с ней. Но что еще ей оставалось делать, как не принять правила его игры?

Сольвейг торопливо спустилась вниз, сжимая в руке смычок и скрипку. Выскочила из дома, забыв накинуть брошенную в комнате шубку. Остановилась неподалеку от того места, где видела снежную лилию, и снова заиграла. Как только цветок проявился снова, Сольвейг шагнула к нему. Еще один расцвел в шаге от нее, за ним – второй, третий, четвертый. Не оставалось никаких сомнений: дорога из цветов вела к еловому лесу, что прятал в складках игольчатого зеленого одеяния Ледяной Венец.

Игра на скрипке странным образом превратилась в игру с духом зимы. Отыскивая путь по снежным лилиям, Сольвейг знала, куда он ее приведет. Страх делал деревянными, негнущимися ее пальцы… но играть она не переставала. Ноги увязали в выпавшем за ночь снеге, ничуть не подобревший ветер хлестал Сольвейг по лицу. А она даже не могла попросить Белую Невесту чуть поумерить свой пыл, чтобы позволить ей быстрее добраться до Летты.

Сольвейг поморщилась, прогоняя слезы. Как же горько сирене разучиться не то, что петь – говорить.

Свежий морозный воздух разбавил тонкий шлейф духов вечнозеленого леса. Вскоре она уже шла, ведомая духом зимы, по тропинке между стволов. Лапа ели мягко касалась ее голых плеч, тянулась к щекам. Дух зимы все ронял снежные лилии, и Сольвейг уходила все дальше в чащу. В какой-то момент в нескольких шагах от себя вместо цветов она увидела знакомый до боли девичий силуэт, что выскользнул из просвета между деревьями.

«Летта», – быстрее молнии промелькнуло в голове.

– Сольвейг…

Голос ее упал до едва слышного полушепота, полустона, но не узнать его было невозможно.

«Летта!»

Внутри Сольвейг кричала, наружу вырвался лишь сдавленный хрип, что разбередил горло, вонзил в него невидимые клыки. Сольвейг отмахнулась от этой боли – главное, она нашла сестру. Но что Летта делает здесь? Как, похищенная Дыханием Смерти, оказалась так близко к дому? И почему тогда не вернулась, призвав на помощь голос сирены?

Все те же светлые волосы, все те же инеевые прядки в волосах. Но что-то в Летте казалось неправильным. Что-то царапало сознание, не давало покоя, как заноза в ладони. Сольвейг застыла на полпути к сестре, озаренная пониманием. Следы в рыхлом снегу оставляла только она. За спиной Летты виднелся ровный, не потревоженный снег, и сама она будто парила над ним, невесомая, словно снежинка.

А еще у нее оказались мертвые глаза – кусочки льда, втиснутые в пустые глазницы.

Летта откинула голову назад, расхохоталась. И вдруг начала танцевать. Это был причудливый, диковатый танец, который ей – нежной, женственной – нисколько не подходил. Поглощенная этой мыслью, Сольвейг не сразу заметила, что и без того светлая кожа Летты стремительно бледнеет, от нее начинают отделяться белые хлопья. Хлопья, слишком сильно похожие на снег…

Летта… развоплощалась – как делали это тилкхе, уходя в свой призрачный мир. Она танцевала все быстрей и быстрей, и медленно исчезала – будто таяла в солнечном свете. В конце концов от Летты не осталось ничего, кроме порхающих в воздухе снежинок – крохотных зимних мотыльков.

Сольвейг вспыхнула. Как она могла быть такой глупой! Ее обманула пурга-пересмешница – та, что овладев мастерством притворства, могла принимать любую форму. Та, что прикрывала мертвую душу масками из людских личин.

Ненависть к духам зимы и злость на собственную доверчивость сплелись воедино, и что было сильнее – не разобрать. Однако жалеть или клясть себя было некогда – хлопья снега, только что бывшие Леттой, ринулись к цепочке оставленных Сольвейг следов. Снег кружил и вьюжил, заметая их. Отрезая ей путь домой.

«Нет!»

Сольвейг бросилась назад. Пересмешница швырнула снегом в глаза, ослепляя. В тишине леса снова раздался хохот – незнакомый, чужой, так не похожий на мелодичный смех Летты. Сольвейг замахала руками, отгоняя духа зимы, что волчком крутился у ее лица. Слишком много времени ушло на то, чтобы снова начать видеть. Когда пурга улеглась, перед Сольвейг простиралось ровное снежное полотно. Она обессилено опустилась на него. И как ей теперь отыскать дорогу к дому?

Смех пурги-пересмешницы продолжал звучать в ее голове – назойливой мелодией, сводящим с ума скрипом ногтя по стеклу. «Замолчи», – взмолилась Сольвейг, зажимая ладонями уши.

«Он такой милый парень! Рыжий, с веснушками. Он так смущается, когда видит меня…». «Родная, это лучший твой наряд». «Помни: ты не одинока».

Сольвейг всхлипнула. Всюду ее окружал голос Летты – настоящий, повторяющий уже когда-то сказанные слова. Пурга-пересмешница кружила вокруг нее стаей снежинок, воем ветра подражая Летте.

«Подожди, пока не надевай!» День, когда она подарила Сольвейг льдисто-костяное ожерелье. Горькая, злая ирония: день рождения младшей сестры перетек в ночь исчезновения старшей, что располовинила и без того маленькую семью.

«Они живы, пока ты помнишь». Летта, конечно, говорила о родителях.

Слезы навернулись на глаза, но, странное дело, Сольвейг стало чуточку легче. Она отняла от ушей ладони, прикрыла глаза. И пускай это лишь пурга-пересмешница говорила с ней голосом ветра, шелестом, свистом и воем, облаченными в иллюзорные, хрупкие слова, так приятно было представить, что Летта сейчас рядом с ней.

В памяти ожил ее образ: светлый, чистый, всегда будто искрящийся – энергией, жизнелюбием, силой ледяных сирен, что переполняли Летту.

Она вспоминала, как спорилась работа, когда они делали ее вдвоем. У Летты хорошо получалось украшать лентами и бусинами сшитые Сольвейг платья. Она даже наловчилась делать это с помощью дара сирен: словно плененная ее Песнью, ледяная игла аккуратно оставляла стежок за стежком. Сольвейг вспоминала их вечера у разожженного камина. Мелодию скрипки, что лилась из-под пальцев, очарованный взгляд сестры. Этот взгляд, отраженный в ее собственном сознании, позволил Сольвейг увидеть себя глазами Летты. Он вдруг открыл ей простую истину, что пробрала ее до мурашек.

Летта гордилась ею.

Сольвейг настолько боялась разочаровать сестру, что не замечала очевидного. Когда остальные видели в ней незадачливую ледяную сирену, Летта восхищалась ее талантом. Пусть он и не был связан с родовым даром, но разве это важно, когда страсть, что приносит тебе счастье, вызывает улыбку на чужом лице?

«Когда я найду ее, когда вернусь с ней домой – я сделаю все, чтобы стать лучшей во всем Крамарке скрипачкой. Поеду в Нордфолл, найду лучшего учителя и буду учиться музицировать. Буду играть прекрасные мелодии и может даже… создавать свои»

По легендам, бытующим среди жителей Крамарга, пурга-пересмешница заманивала доверчивых путников в гущу леса лишь для того, чтобы выпить их тепло. Чего дух зимы никак не мог ожидать, так это того, что его чары вдохнут в Сольвейг новые силы, придадут ей так необходимой сейчас решимости.

«У тебя не выйдет меня заморозить. Ледяная стихия есть и в моей крови».

Сольвейг медленно поднялась, отбросила на спину белоснежные волосы. Она вернет свой голос. Она найдет сестру. Она докажет, что никаким силам их не разлучить.

Даже свите Белой Невесты и детям Хозяина Зимы.