Читать книгу Золотой Ипподром - Кассия Сенина - Страница 19

* * *

Медленно поднимаясь по застланной темно-красным ковром лестнице на площадку, откуда объявлялся очередной танец, императрица ощущала, как в ней закипает досада. Мало того, что Катерина повела себя на балу невозможным образом – надо молить Бога, чтобы заметившие это гости и журналисты списали всё на ее «детский возраст» или наивный восторг перед героем нынешних бегов! – но еще и дочь Никоса вовсе не собиралась затевать интригу с Луиджи, на которую ее собирался подговорить император. По просьбе августы, Евгений показал ей Мари: юная турчанка и не подумала «поиграть» с Луиджи, проводя время совсем в другом обществе. «То ли она совсем глупенькая, то ли он ей так хорошо объяснил? – сердито думала Евдокия. – И хоть бы поинтересовался, как этот „прелестный ребенок“ выполняет его задание!» Но Константин как пропал после Фракийского вальса в бильярдной, так и не выходил больше оттуда. А ведь она сказала ему, что белый вальс будет вскоре после Венского, и муж обещал к этому времени появиться в зале, чтобы она могла пригласить его… И вот, где он?! Нет, ждать его дальше нет никакой возможности, надо немедленно пресечь баловство дочери, которое уже могло кое-кому показаться скандальным! Хорошо бы, Конста все-таки появился в зале, когда она объявит белый танец… А если он не появится? Тогда ей придется приглашать кого-то другого. Но кого?..

Августа внезапно ощутила почти ревность к «бильярдным» собеседникам мужа, к зеленым столам, киям и шарам. Конечно, Константин решает важные деловые вопросы, и она давно смирилась с тем, что на больших балах он проводил рядом с ней мало времени, хотя порой это вызывало у нее досаду; но еще никогда не случалось, чтобы муж забыл о белом вальсе. А разве она хочет от него слишком многого и трудно исполнимого? Всего три-четыре танца за весь долгий бал! Или он, как и ее поклонники, тоже считает, что его «виртуального» присутствия на балу для нее достаточно – стоит обозначить его словесно, и оно тут же материализуется? Всё это, конечно, хорошо, но с одним августейшим именем не станцуешь! Неужели она должна посылать к нему туда препозита с напоминанием о танце?! Все-таки Конста не маленький, и если он не считает нужным вспоминать о том, что обещал ей, то… она сумеет развлечься без него! Евдокия прикусила губу и в этот момент стала очень похожей на свою дочь. Да! Разве она не царица бала? Не вправе ли она пригласить на танец кого угодно? Конечно, она уже много лет танцует белый вальс только с мужем, но… это ведь не какое-то писанное правило, которое непременно надо соблюдать всегда! Тем более, что муж, судя по всему, и сам не рвется танцевать с ней…

Поднявшись на площадку, императрица улыбнулась магистру оффиций, который низко поклонился ей, взяла микрофон и оглядела зал: нет, император не появился. Между тем время на ожидание истекло: оркестр был поставлен в известность о том, что сейчас пойдет вне очереди вальс Муз, и оставалось только объявить его. Евдокия испытала новый прилив досады, и тут ее взгляд наткнулся на великого ритора: Киннам, прислонившись к колонне недалеко от лестницы, переговаривался с ректором Сорбонны-VI. Француз стоял к августе боком, а «самый красивый мужчина Эллады», как его называли за глаза дамы, смотрел на Евдокию, и досада в ней внезапно сменилась приятным возбуждением. Вот кого она пригласит! Один из лучших танцоров на балу и, конечно, развлечет ее: он удивительно тонко ощущал ее настроение и, если она была раздражена или взволнована, всегда умел повернуть разговор так, чтобы успокоить и развеселить, – а вальс будет медленный, подходит для беседы. Как хорошо, что Феодор оказался тут поблизости! И августа с улыбкой поднесла к губам микрофон.

– Дамы и господа! – раздался из громкоговорителя под потолком бильярдной мелодичный голос императрицы. – По традиции наших балов, я вне очереди объявляю белый танец! На этот раз мы будем танцевать всеми вами любимый вальс Муз. Итак, дамы приглашают кавалеров!

«Как, неужели уже белый вальс?» – удивился император и вспомнил, что Венский, действительно, недавно прошел, а он забыл о просьбе августы появиться в танцевальном зале, заговорившись с ирландским королем о судьбах Великой Британии. Но, хотя виной тому была его забывчивость, Константину, тем не менее, стало неприятно, что Евдокия впервые за много лет пошла танцевать белый вальс с кем-то другим. «Она могла бы меня и подождать или хотя бы прислать сюда Евгения с напоминанием, – подумал он. – Кого же она пригласила, интересно?» Вслед за этим его встревожила другая мысль: «Как там Мари с Луиджи? Надо все-таки пойти посмотреть, что там происходит…» Он поспешил закончить исполненную тонких намеков беседу с его величеством Томасом Мак-Донахом и потайным переходом направился в свою ложу.

В левом переднем углу обитой пурпурным шелком ложи были закреплены друг над другом большие мониторы, куда камеры транслировали происходящее во всех залах Триконха. Император взял пульт управления и, поиграв кнопками, немного увеличил изображение на верхнем экране, чтобы лучше разглядеть танцующих. Он почти сразу различил августу, медленно плывшую по залу в объятиях своего кавалера, и, еще увеличив изображение, Константин увидел, что она танцует не с кем иным, как с ректором Афинской Академии. Они беседовали и улыбались друг другу, Евдокия слегка откинула голову, и император прочел на лице августы радость, граничившую с упоением, почти детское удовольствие. Правда, он знал за ней эту склонность безудержно отдаваться танцу, но сейчас в лице Евдокии ему почудилось нечто большее, чем просто наслаждение музыкой и движением. Константин присмотрелся к ее кавалеру, и происходящее не понравилось ему еще больше: на лице Киннама читались такое упоение и восторг, что у императора перехватило дыхание от острого приступа ревности. Ему мгновенно вспомнился подслушанный разговор Меркеля со Стратиотисом, и хотя сплетни о похождениях великого ритора еще так недавно вызвали у Константина лишь усмешку, теперь, при виде собственной жены в объятиях этого «безнравственнейшего человека», ему стало не до смеха. Почему она пригласила именно Киннама? И как смели эти двое так наслаждаться присутствием друг друга?! Как дерзали они почти неотрывно смотреть друг другу в глаза, так улыбаться и разговаривать, словно были одни в целом мире?! Или Евдокия совсем забыла, кто она и где находится? Константин тут же пожалел, что ушли в прошлое времена, когда ромейские августы не танцевали с гостями, а принимали от них поклонение, сидя на троне, в окружении евнухов…

Рука императора дрогнула на кнопке, изображение ушло чуть влево, и на экране крупным планом появилась другая пара: Мари и какой-то бородатый молодой человек, явно посредственный танцор, но девушка, похоже, была им довольна. «Как же это? Кто это? Что они делают? – бессвязно подумал император. – Что вообще тут происходит?! И где Луиджи?» Он немного уменьшил масштаб изображения и вдруг увидел Луиджи, танцующего с Катериной. Хотя этот факт должен был его обрадовать, никакой радости император не ощутил. Всё шло совсем не так, как он себе представлял, и он испытывал неприятное ощущение, что не только потерял всякий контроль за ситуацией, но вообще совершенно не понимает, что делается вокруг.

Он растерянно опустился в кресло и принялся смотреть на проплывающие мимо ложи пары. Киннам с августой были по-прежнему поглощены друг другом, и император с раздражением подумал о том, что они странным образом умудряются не сбиваться с ритма и не падать. Катерина с Луиджи, кажется, ни о чем не разговаривали, но по лицу принцессы Константин понял, что танец доставляет ей огромное удовольствие – неудивительно, ведь юный Враччи в самом деле был прекрасным танцором. Всё новые и новые пары представали взору императора, и внезапно он увидел Мари и заметил, что она смотрит прямо на него, то есть в объектив телекамеры. Причем, в глазах девушки Константин прочел и упрек, и обиду, и одновременно как будто даже чувство превосходства. Константину вдруг стало неуютно. Он поднялся и вышел, сказав одному из стоявших у дверей комитов императорской ложи:

– Я ухожу, передайте препозиту, чтобы продолжали без меня.

Покинув Триконх через потайной выход, Константин отправился в дворцовую обсерваторию, надеясь, что созерцание далеких миров развеет его мрачные мысли и поможет собраться.