Читать книгу Штабная - Катерина Гашева - Страница 7

– Первый раз – не время для приколов, мальчик наш вступил сегодня в школу, – раздалось сразу же, как Влад вошел.

Острил, разумеется, Плотва.

– У тебя рифмы неточные, – сказал Марк из своей обычной позиции на окне.

– А у тебя мозги неточные, – отозвался Плотва.

Влад молчал. Было уже почти утро. Сумерки затягивали комнату, тихо вибрировали панцирные сетки. Панцирная сетка – звучит как название бронежилета! Владу было пусто. Та пустота, которую он иногда ощущал раньше, прорвалась, разрослась и заполнила его всего.

– Ну? Говори, как она?

– Она… нормально она.

– И что? Ты с ней переспал?

– Отвяжитесь!

Влад лег и накрылся одеялом с головой, даже не разделся.

– Под меня косит, – констатировал Плотва.

– Да оставь его, – сказал Марк, – пусть страдает.

– Пошли вы!

– Не злобься, – Марк затушил сигарету и тоже лег.

– В траве сидел кузнечик, – сказал Плотва и зевнул, – японский контрразведчик.

– В рыло дам, – сказал Влад уже беззлобно.

Трое лежали на койках, а вокруг начинался рассвет.

Машка спала без сновидений внутри огромной мертвой коробки гипермаркета.

И Павел заснул. Он переборщил с самогоном, и Марку пришлось нести штабного на плече. Плотва всю дорогу отпускал шуточки.

– Кирилл, пожалуйста, давайте начистоту, – сказала Машка, как только он зашел, – мне правда важно знать, что вы за человек.

– Любопытство – грех штабиста, карьериста и юриста.

– Есть чистописание, а есть чистоговорение, – Машка улыбнулась, – говорят, его даже стали преподавать японским школьникам.

– Просят говорить начистоту?

Плотва сиял своей широкой улыбкой. Он сидел большой и нескладный – одни локти и колени – в кресле. И временами крутился то вправо, то влево.

– Вы ведь вундеркинд?

– Теперь принято говорить «вундер», а вы и до этого добрались? Ну-ну.

Плотва посидел немного, а потом разговор начался по-настоящему.

– Иногда мне кажется, что тебя воспитали не мы с папой, а синус с косинусом.

– Интегралы лучше, – Кирилл Плотвинин поцеловал маму в щеку, взял яблоко, нож и стал аккуратно счищать кожуру.

Ему в ту весну было четырнадцать, и через две недели он должен был окончить школу экстерном.

– Откуда в тебе это?

– В семье не без урода, такая вот порода, – Кирилл закончил с яблоком, вымыл под холодной струей стакан и сунул яблоко в жерло соковыжималки.

Ему было весело. До завтрака он уже решил одну интересную задачку и теперь ощущал приятное чувство законченности и заслуженного отдыха. Скоро оно испарится. Кирилл это уже давно понял, и нужно будет искать еще одну задачку.

Сок полился в стакан. Запахло кисло и приятно.

– Мам, а ты знаешь, что железо из яблока не усваивается? Потому что оно несвязанное. А усваивается, например, из кураги.

– Зачем же ты пьешь этот сок?

Мама закрыла крышкой что-то скворчащее.

– Потому что он вкусный. И потом, я не умею делать сок из кураги.

Кухня пахла свежестью. Маме как-то удавалось поддерживать этот запах, что бы она ни готовила.

– Ты куда-то идешь сегодня? – спросила она.

– Пока не знаю.

Кирилл уселся на стуле и стал пить. В школе дела ладились, его не обижали, но и не звали особенно с собой. Он и не рвался. Он думал о плоскостях. Мир состоял из плоскостей, и у них были свои законы, даже не законы, а за-ко-но-мер-нос-ти. Кирилл любил это слово.

В детстве он ходил с отцом на рыбалку. Сидел и рассматривал крючки. Загибы. Папа называл их «загогулины». Зато опасная плоскость крючка тоже была плоскостью. И это было здорово.

В аллеях были другие плоскости. И объемы. Кирилл бродил туда-сюда. И заглядывался на девушек. Они тоже чувствовали весну и улыбались загадочно, и на них уже не было тяжелых курток. Кирилл садился на скамейку и думал о плоскостях, мелких крестиках иксов в тетрадях.

– Дуры, – сказал кто-то и сел на скамейку, – напялят короткие юбки и думают, что могут вертеть нами, как хотят.

Это был долговязый студент – значок столичного вуза сверкал на солнце, такие значки называли «ордена».

Студент говорил в телефон. Мимо пробежала девушка в клетчатых шортах и ветровке, она явно спешила и держалась за свою сумочку так, будто сумочка помогала ей держать равновесие. На таких каблуках стоило держать равновесие.

– Чего пялишься, малявка? – спросил студент и сунул телефон в карман.

– Вы мне? – спросил Кирилл нарочно бархатным голосом.

– Тебе, тебе, – студент закинул руки за голову. – Вот шельмы, – сказал он в пространство и опять к Кириллу: – Ты тут сидишь и пожираешь глазами этих… вертихвосток.

Вдруг на лице у него заиграла широкая улыбка.

– Лидочка! – крикнул он, вскочил и кинулся вглубь парка.

Кирилл почему-то часто это вспоминал. Память у него была почти абсолютная. Жаль, что абсолютность распространилась в основном на цифры. Номер значка студента был сто шестьдесят девять.

Древние греки пользовались особым пахучим маслом, нюхали один раз, чтобы запомнить, а когда следовало возродить что-то в памяти, откупоривали бутылочку с тем же запахом, и все всплывало. Кирилл всегда хотел попробовать, но никогда не успевал открыть свою ладанку с запахом. Она так и лежала нетронутая во внутреннем кармане кителя.

– Что вы хотите услышать, Мария? – спросил Плотва. – Я поступил в ВУЗ без экзаменов в пятнадцать лет. Однокурсникам соврал, что по блату.

– Зачем? – заинтересовано спросила Машка.

Они общались уже около часа, и только теперь Плотва заговорил окончательно серьезно. Он все время озирался, косил глазом, то и дело начинал хохмить или хамить.

– Я их просчитал. Нет, вы прикиньте, приходит малек – и на тебе! Самый умный. Вундер! Вау-вау, как мы рады!

– А так легче?

– А блатных много. Они несчастнее, чем вы думаете. Я сказал, что меня выперли из школы, что отец купил аттестат. Конечно, они допетрили, но не сразу. Потом уже друзья появились. Мне пятнадцать было. Они, как прознали, что я деточка-ромашка-вундеркинд-промокашка, так сразу устроили мне просвещение. Мы жили в общаге на втором этаже. Общага была только для мальчиков, девочкам наш факультет жилья не предоставлял. Их и было-то мало, они жилье снимали, одна спала в газетном киоске, некоторых незаконно прятали в комнатах парни. Так что не мы в окна к ним лазили, а они. Они легкие, одна почти по стенам бегала. Мы простыню спустим, она вцепится, мы втянем. Веселуха! Мне мать, когда уезжал учиться, сказала: «Не высокомерничай и предохраняйся». Я так и делал. Короче, они тогда позвали девок-старшекурсниц, взяли алкоголя и напоили меня. Это теперь я свою дозу знаю в миллиграммах. А тогда… в общем, легли мы с этой девчонкой, ну как там первый раз – тык-мык. Она от меня в слезах сбежала. Говорит, никто меня во время секса «на вы» не называл. Соседи по комнате ржали до слез. Вот такой вот первый опыт, товарищ психоаналитик.

– Какой я психоаналитик, – Машка поморщилась.

Крысенок чем-то загремел внутри клетки.

– Крысы поведенчески очень нам родственны, – сказал Плотва.

– Я знаю.

– Ага, завели себе модель человека?

Машка пожала плечами и включила чайник. Чайник недовольно зашипел.

– А все-таки как вы тут оказались, Кирилл? Только не говорите: «стреляли».

Кириллу исполнилось восемнадцать к концу третьего курса. Они кутили до утра. В три часа ночи зазвенел колокольчик, привязанный к оконной раме.

– О! Кто-то пришел! Наверно, Лиза.

Они опустили простыню и втащили вдвоем на подоконник ночную гостью. Она была в сером плаще, длинной расклешенной юбке.

– Я вам принесла сигареты, вечно вам их не хватает.

– Лиззи, ты всегда знаешь, что принести.

– Не тортики же вам приносить, в самом деле, мальчики, – сказала она и улыбнулась.

И Кириллу стало нехорошо, как будто алкоголь ударил в голову сильнее, чем обычно. Он попытался понять, что с ним. Он привык анализировать свое состояние.

Лизу чмокнул в щеку рыжий сосед Кирилла, Костя. Лиза обняла и поцеловала девушек, которые сидели на кровати. Оказалось, они подруги.

– Кто она? – спросил Кирилл украдкой у Кости.

– Лиза? Пятикурсница. Восстановилась недавно.

Часа в четыре Кирилл вышел покурить. Балкон был на три этажа выше, и Кириллу пришлось подняться по пустой лестнице. Он подошел к металлическим перилам и замер. Светлый сумрак окутывал окраину. Весь район как на ладони. Все, что так уродливо или безразлично, когда оказываешься рядом, отсюда казалось правильным, прекрасным. Кирилл испытал нежность к трамвайному кольцу, тревогу за железнодорожную насыпь, страх за покосившуюся карусель на детской площадке.

Он курил без сигареты этот пьяный ночной воздух. Это время, воплощенное в белизну ночи. «Дурак», – думал он беспомощно. Сзади раздались легкие шаги.

– Я не помешаю? – сказала Лиза. – Ты, кажется, Кирилл, вундер и именинник?

Кирилл замер. Он так и не понял, помешала Лиза или нет. Она уже достала тонкие сигареты и чиркала зажигалкой.

– А ты, кажется, Лиза, приходишь из окна, гуляешь по карнизу?

– Ага. Я на пятом учусь, – она, наконец, зажгла сигарету, он так и не догадался дать ей прикурить. – Ух, сложно у нас учиться. Если еще раз отчислят, маман меня убьет.

– Картина неизвестного художника: маман убивает родную дочь.

Лиза засмеялась. Через две недели они уже встречались.

Он сидел на скамейке и говорил, он рассказывал ей о цифрах, а она улыбалась и слушала так внимательно, что останавливалось сердце.

– Лиза, наш мир, наше общество нуждается в новой системе исчисления. Точнее в старой, совсем древней. Было такое племя, где-то в южной Америке – нурди. У них было всего четырнадцать чисел, их хватало на все примеры, все алгебраические выражения, всю геометрию! – Кирилл захлебывался. – Это были сокращенные цифры. Ты видишь цифру и знаешь, как она получена в данном случае. Все зависело от наклона, от нажима, от маленьких черточек наверху. Одно число, но каждый может развернуть его предысторию. Это исторические числа. Это числа-люди со своей историей. Мир цифр.

Лиза наклоняла голову:

– Это как в гаданиях, да? Сложите месяц рождения и день, и год, пока одно число не выйдет?

– Да-да, примерно. Тогда все можно осмыслить в цифрах.

– И меня?

– И тебя. Но я не знаю пока.

– Ты и не знаешь!

Кирилл хочет что-то сказать. Лиза смотрит на него влюбленными глазами.

– Кирюш, ты сделаешь мне лабу?

– Так просто? – спросила Машка.

– Почти. Она вышла замуж. Я ее просчитал. Но не просчитал, как мне потом хреново будет. Пусто все. Экзистенцией накрыло по самое не хочу. И причина даже не в том, что она меня юзала, дело в том, что меня никто так не слушал!

– Я все понимаю, но почему? Почему в офицерский корпус?

– А-а… – Плотва довольно улыбнулся, растекся на кресле, – это клевая стори. Вам, Мария, понравится.

Машка не подгоняла его. Она встала, налила чай в крышку от термоса, поставила перед Плотвой.

– Я пришел к ним. Я ведь просчитал и их. Это как дважды-два, если тут живет вундер, значит, рядом есть контора. Я пришел и сказал…

Машка улыбалась, но она стояла к нему спиной, и Плотва не мог это видеть. Где-то внутри гипермаркета кричали, кажется, новобранцы играли в Зарницу.

– Пришел и сказал, отдавайте моей личное дело. Номер им назвал. Они забегали, забегали. Ну, я им устроил драму Шекспира и Шиллера. Вколол себе антилогик. Ну, тот, который тормозит процессы в мозгу. Пригрозил. Они испугались. Вдруг я мозг поврежду. А я у них под номером, будет недостача вундеркиндов. В моем личном деле нет упоминания о том, что я вундер. Так откуда вы знаете?

– Звание, завещанное мне мужем, дает мне доступ к информации. Даже к этой. И потом, я сопоставила.

Плотва кивнул своим мыслям.

– И вы колете себе эту дрянь? – спросила Машка тревожно, она уже снова сидела напротив Плотвы. На ее плече крутился крысенок.

– Она мне без надобности. Сегодня такая война. Каждый третий падет смертью храбрых. И разляжется на лаврах.

– А если новое оружие?

– Это не просчитываемо. И не логично.

Машка посидела без движения, на нее разом накатила усталость. Многотонная усталость, наверное, тоже досталась ей по наследству.

– Кирилл, зачем они хотят пустить вас в расход?

Лицо Плотвы не изменилось, но глаза помутнели, впрочем, это могла быть игра света.

– Ну что ж, значит у меня больше шансов пасть смертью храбрых. Вот и все. Разрешите идти?

– Идите.

Он встал и вышел. И ей показалось, что встало и вышло личное дело. Не человек. Картонная старая папка козырнула ей и исчезла за дверью, папка была пробита пулей.

Потом наваждение пропало.

Машке закрыла личное дело Кирилла Плотвинина, она не стала его дополнять, она не хотела никому упрощать работу.

«Увидеть войну и умереть», – думал он, пока шел к эскалаторам.