Читать книгу Сын моего босса - Катерина Сергеевна Снежная - Страница 5

Кейт ворвалась в офис ровно в пять часов вечера – не столько вошла, сколько влетела, как бумажный змей в лобовое стекло. На стол Майкла Маршалла она швырнула визитку – чёрный картон, атласный шёлк, чужая печать. Та легла ровно, как приговор.

– Какого чёрта, Майкл! Голос был тихим, но в каждом слове – стальная дрожь. – Я не дрессировщица, не в первый и не в последний раз. У этого льва аппетит как у анаконды: всё, что движется, – либо партнёр, либо добыча. Я отдала жучок, дала слово, голые нервы. В следующий раз – сам к нему иди. Старый Брукс был твоим клиентом. Лови шейхов и счета сам. Я – юрист, чёрт возьми, а не шпионка.

Про кольцо она не промолчала. Показала его. Перстень-печать. Сакура и дракон. Тонкая работа. Красиво. Вернёт в среду. Вместе с бумагами – и с холодком в памяти.

Майкл Маршалл, как старый лис седовласый и хитрый, взял визитку в платочке пинцетом, будто это было не доказательство, а взрывчатка. Положил в прозрачный конверт. Посмотрел поверх очков.

– Жучок был необходимой мерой, Кейт. Леон Брукс – не лев. Он тигр. И если он принял визитку, значит, ты справилась лучше любого моего разведчика. Старый Брукс доверял двум людям: мне и сыну. Теперь, похоже, список пополнился.

Он откинулся. Взгляд стал пронзительным, как лупа над уликой.

– Перстень с сакурой и драконом – это не просто украшение. Это хан – личная печать главы клана. Томо носил её, пока не ушёл в тень. Если Леон отдал её тебе… он не просто принимает документы. Он даёт тебе пропуск. И берёт на себя обязательство. Будь осторожна в среду. Ты теперь играешь по его правилам.

Кейт налила кофе. Чёрный. Горький. Как будто надеялась, что жар обжжёт страх, испарит его.

– Что это значит? – она посмотрела на Майкла, будто он мог объяснить, почему мир вдруг стал черно-белым. – Мне что, как корове, нацепить этот бубенчик и идти на убой?

Майкл снял очки. Протёр линзы медленно, будто время от него зависело.

– Это значит, что ты больше не просто юрист, Кейт. Ты стала канрёкуся – связующим звеном. Человеком, которого признали обе стороны. Носить этот перстень – всё равно что ходить с его личной охраной: невидимой, но вездесущей. Это и защита, и ошейник одновременно.

Он надел очки обратно. Взгляд стал жёстким, как подшильник.

– Если ты не явишься в среду или попытаешься избавиться от кольца, он воспримет это как личное оскорбление и предательство памяти отца. А Леон Брукс мстит за предательство так, что ад покажется курортом всем нам. Твой выбор сделан. Теперь нужно играть до конца.

– Чёрт, – прошептала она. Хотелось сказать то самое слово, но она проглотила. – Права канрёкуся звучит как курица, которую отправили на бойню. Петух, которому капец. Я не просила этой должности. Я всего лишь курьер. И как он может оскорбиться? – она насупилась. – Он же вроде… нормальный. Просто манеры – как у пещерного дикаря.

Майкл налил себе виски. Без улыбки. Без тоста.

– Нормальный? Этот нормальный за восемнадцать месяцев разобрал три синдиката, используя только бухгалтерские отчёты и одно хорошо нацеленное ухо. Его действия кажутся дикими, потому что он мыслит на десять шагов вперёд. Оскорбление для него – это не грубость. Это нарушение порядка. А порядок – единственное, что он уважает больше власти. Поверь мне.

Он поднял бокал. Не для тоста – для равновесия.

– Ты не просила этой роли. Но старый Брукс выбрал тебя, а его сын принял. В их мире это судьба. От судьбы не отказываются. Вернешь кольцо в среду. С документами. И будешь вести себя так, будто это была твоя идея. Это единственный способ выйти живой и с целой карьерой.

Кейт на секунду отвернулась к окну, от яркого офисного света, и вздохнула – громко, не для эффекта, а по-настоящему: с проступившей на ладонями влагой и гулом в ушах. Воздух вышел тяжёлым, как будто вошёл в него дождь с улицы и всё, что осталось за дверью кабинета Леона Брукса.

– Ладно, – выговорила она тише положенного, словно боялась, что стены перехватят и отдадут эхом. – Пусть так. Мы юристы: клиент и закон – наше ремесло. Но знаешь… его отец был другим. Ты помнишь то дело, «ночь без камер», как потом прозвали. Леон об этом сегодня сказал. Почти шёпотом. И знаешь это не просто слова, а рана, которую он держит открытой уже три года. Для такого, как он, ощущать боль – всё равно что дышать кислородом с осколками стекла. Мне стоит его бояться?

Майкл отставил стакан. Не громко – просто отодвинул, будто отодвигал сам разговор назад, в прошлое. Взгляд его ушёл в окно: за стеклом стоял дождь, серебряными струнами стекавший по стеклу, и город под ним – плывущий, как размокшая фотография.

– Бояться? Нет. С ним бесполезно. Он чувствует страх за версту и использует его как оружие: подсовывает тебе в руку ложную уверенность, а потом выбивает дно. Уважать? Обязательно. Остерегаться? Каждую секунду, Кейт, даже когда кажется, что ты уже дома и под замком.

Он повернулся. В глазах – впервые без хитрости, только усталость, как будто ночь за окном стояла у него внутри.

– Старый Брукс умер, прикрыв его собой. Леон видел, как отец истекал кровью у него на руках – трагично, тепло, со вкусом металла во рту. Подобная боль не уходит. Она замораживает человека изнутри, превращает сердце в лёд. Но лёд тоже может защищать: чем толще, тем труднее достать до живого. Леон сказал тебе об этом не просто так. Это было и предупреждение, и… признание. Значит видит в тебе связь с отцом. Это делает тебя одновременно уязвимой и неприкосновенной. Страшная комбинация: как держать в руке стеклянную вазу, внутри которой – динамит. Попробуй?

Пауза. Голос стал тише, почти шёпотом, будто боялся разбудить кого-то за стеной.

– Будь умной, Кейт. По осторожней с ним. И помни: с тиграми нельзя вести себя как с котятами. Но иногда… только иногда… они позволяют гладить себя по шерсти, если чувствуют, что ты не боишься их когтей. Но никогда не забывай: когти остаются. И всегда наготове.

Кейт закатила глаза – не в насмешку, а в маскировку: чтобы не показать, что внутри у неё всё сжалось в один тугой клубок, который пульсирует прямо под ложечкой.

– Я всё сделала на сегодня? – спросила она, делая вид, что тянется к папке, хотя пальцы дрожали. – Ещё есть распоряжения?

Майкл вернулся к делу – открыл папку, будто закрывал крышку гроба.

– Подготовь полный пакет по счетам шейхов: всё, что у нас от старого Брукса. Чистая копия – без жучков, без сентиментальности. И… надень что-нибудь с карманами в среду. Глубокими. Без лишнего кроя – чтобы не мешало бежать, если придётся.

Он посмотрел прямо – насквозь нее.

– И не надевай кольцо. Держи при себе, но не на пальце. Надевание – это публичная клятва. Ты к этому ещё не готова. А он это поймёт. И запомнит.

– Хорошо, Майкл. Кольцо полетело в сумку – небрежно, но точно в угол, где оно не будет звякать. Кейт вернулась к бумагам. Работа есть работа.

Но весь день перед глазами стоял образ:

рука на её запястье – не кулак, а тиски, которые могли бы быть кузнечными, взгляд, в котором не было злобы, а было измерение: взвешивание, просчитывание, помнить-всё-что-видел, и слово – Якудза, которое эхом отдавалось в груди, как удар в пустую бочку, и отдавалось долго – до самого вечера.

На долю секунды, когда Леон схватил её, она почувствовала себя маленькой, беспомощной – и это чувство не ушло, а спряталось под кольцом, которое теперь тихо дышало в глубине сумки, как таймер, отсчитывающий дни до среды – до того момента, когда она войдёт в кабинет снова, и неизвестно ещё, кто кого выведет: она – его из себя, или он – её из кабинета.