Читать книгу Де ля нуи №2 - Катика Чур - Страница 2

Славочка гневно ткнул головкой смычка в спину пианистки, а потом шмякнул по нотам перед ее носом.

– Фальшивишь! – он почти взвизгнул, передернувшись всем телом.

Девочка не обернулась, только стиснула зубы. Славочка не терпел фальши, он чувствовал неверную ноту всем телом, его прошибало током от горла до пятки, и было втройне обидно от того, что для него, пятиклассника, новогодний школьный концерт – нечто особенное, а эта четвероклашка будто отбывает наказание. Он брезгливо посмотрел на ее руки. Крупные кисти, которые так хвалили в коридорах учителя («Какие руки! Полторы октавы! Рахманинов в юбке!») Тыльная сторона ладони была покрыта красными, расцарапанными цыпками, как спина старой жабы, обляпанная бородавочной коростой. Какая мерзость, человек с такими руками не должен быть музыкантом. Его собственные белые кисти с длинными пальцами и утонченными ногтями не имели ничего общего с этим убожеством. Славочка вздохнул, приставил скрипку к бархатной подушечке под подбородком, взмахнул смычком и раздраженно рявкнул:

– С третьей цифры!

Дарья Петровна, пристукивая сапожком о сапожок от холода, всматривалась в морозное окно, откуда доносилась скрипка ее сына. Она всякий раз замирала, видя, как изящно он вскидывает смычок, и представляла его слегка покрасневшие пальцы, скользящие по грифу, и натянутый конский волос, метущейся по струне. Представляла, потому что видеть этого она уже не могла: окно кабинета хоть и было на первом этаже, но все же довольно высоко от земли. Она всегда тайком от сына приходила послушать его уроки, благо жила неподалеку и обычно в обед возвращалась из магазинов. Поставив авоську с батоном и двумя бутылками кефира на снег, Дарья Петровна мечтательно закрывала глаза и думала: как же хорошо, что сшила Славочке эту подушку на шею: выкроила из затертой бархатной юбки ладные куски, оторочила черным атласом, обрезки которого незаметно ухватила в соседнем ателье, и посадила на тонкую черную резинку из мужниных трусов, закрепив на шее позолоченной элегантной застежкой от старой театральной сумочки. Эта подушечка выгодно отличала сына от скрипачей – одноклассников, для которых упором для инструмента служила пористая мочалка-губка, что продавалась в хозтоварах. Когда они собирались вместе на концертах, сразу было видно, у кого большое будущее: Славочка казался на голову выше остальных, стоял с прямой спиной и вскинутым подбородком, со стрелками на брюках, в отутюженной накрахмаленной блузке. В кого ее сын имел такую стать, Дарья Петровна не могла даже и предположить. Ее родители и четверо братьев были коренастыми деревенскими крепышами, плечистыми и коротконогими. Муж в молодости, может и был высок и хорош собой, но последние десять лет пьянства вытравили из него всю красоту, а из нее даже память о том, каким интересным он был женихом. Одно раздражало Дарью Петровну: Славочке снова в качестве аккомпаниатора дали эту дурацкую Аську. Ведь ходила она к учительнице, просила по-хорошему и по-плохому: Любу, дайте ему Любу, светловолосую, тонкую нимфу, они же так ангельски смотрятся вместе. «Не держит ритм ваша Люба», – огрызнулась скрипачка Алла Ивановна, и прошла сквозь Дарью Петровну, перегородившую высокой грудью коридор, как сквозь шифоновую занавеску.

Ася держала ритм, как атланты небо. Поэтому во всех ученических ансамблях ее сажали «на басы» за фортепиано (если это был коллектив из четырех пианистов) или же аккомпаниатором под скрипачей, ведущих главную партию. Асе доставалось унизительное «ун-ца – ун-ца». К уроку под названием «аккомпанемент» она не готовилась в принципе, читала с листа и изнывала. Славочка бесил ее больше остальных. Он был, безусловно, поцелован. Такая точеная шахматная фигурка, которую с любовью достали из человеческой глины. Из этого же месива, впрочем, была извлечена и Ася, может, правда, не столь трепетно и изящно. Но в ней сразу забилось сердце, а от него даже не исходило никакого запаха. Славочка был похож на крупную бабочку, которую природа забыла разрисовать красками. Идеально вырезанные крылья без цвета и той живой пудры, сдунь которую, и бабочка не смогла бы летать. Пожалуй, его пудрой была музыка, он играл очень нервно, судорожно. Ася всегда раздражалась, слыша его этюды или отрывки пьес, но потом, сама того не желая, долго прокручивала скрипичную тему в голове. Именно в его, Славочкином, исполнении. Когда музыка заканчивалась, он вновь становился бесцветным, несмотря на начищенные ботинки и эту вызывающе роскошную подушечку под подбородком. Его мама – крупная женщина с тонкой талией и тяжелыми ногами всегда была в поле зрения. Она приходила на все зачеты и экзамены, все время спорила о чем-то с учителями в узком коридоре музыкальной школы, ходила с сыном за руку по одним и тем же улицам, попадалась в очередях в одних и тех же магазинах. Она пахла зажаркой, Красной Москвой и нафталиновым пальто. Возможно, эта Дарья Петровна была и красива: крупные губы, хорошо отцентрированный нос, вскинутые артистические брови. Но глазки, темные глазки перебирали этот мир как деревянные счеты, ловко взвешивая для себя все нужное, и презирая все неподошедшее. Однажды зимой, когда Ася возвращалась из школы после шестого урока, и по привычке остановилась у соседнего дома покормить подвальных кошек, они пересеклись со Славочкой и Дарьей Петровной. Ася вываливала из целлофанового пакета куски маминых беляшей, стянутых из холодильника, съэкономленные полсосиски из школьной столовой, замоченный в супе хлеб и вареное в нем же мясо с жиром (фу, фу!). Пять кошек метались у нее под ногами, предвкушая трапезу. Они знали, когда у Аси заканчиваются уроки, и со всего подвала неслись ближе к вентиляционной дырке, чтобы успеть урвать кусочек. Сидя на корточках и гладя ободранные спины и головы, бодающие ладонь, Ася почувствовала пристальный взгляд. Неловко обернулась, висевший наперекосяк ранец соскользнул с плеча. Пробормотала «драсьте». Дарья Петровна не ответила. Ее глаза были острыми, застывшими, заледеневшими. В буквальном смысле отмороженный Славочка (на улице было минус двадцать) стоял безжизненной молью, посверкивая алыми ушами из-под рыжей пыжиковой шапки. Ася затолкала пустой пакет в ранец, растерла ладони снегом с сугроба, натянула жесткие варежки на руки в цыпках, и, морщась от боли – цыпки дико саднили – поспешила домой.

– Мам, пойдем, холодно, – сказал Славочка.

Дарья Петровна не двигалась с места. Перед глазами стояла послевоенная помойка небольшого поволжского городка. Они с братом Пашкой среди дюжины оборванцев выжидали за сугробами, когда ТетьТаня с жиркомбината в два часа дня придет и сбросит с плеча два холщовых мешка. Кряхтя и беззлобно матерясь, она развязывала веревку и вываливала на помойку отходы своего цеха – все, что осталось от жирных свиных и говяжьих кишок, прошедших несколько варок. Как только ТетьТаня скрывалась за поворотом, ватага грязных детей кидалась на зловонную кучу, напихивая в рот, мешки, карманы куски кишечных стенок. А дальше шли домой и смеялись с набитым ртом: кишку можно было сосать как-угодно долго, она сохраняла мясной вкус, пока не превращалась в жеваную бумагу, которую смачно сплевывали на снег.

– Мам, пойдем, Катюшу из садика нужно забрать! – Дарья Петровна очнулась, и они отправились в детский сад.

Ася иногда встречала их втроем. Рядом со Славочкой и его мамой шла блондинистая кудрявая девочка, копия своего брата, только раскрашенная всеми цветами радуги: в яркой вязаной шапочке, с голубыми глазами, алым ртом и сияющими щеками. Она держала Славочку за руку и смотрела на него снизу вверх с безусловной любовью. В этот момент часть радуги проецировалась на Славочку, он очень трогательно вытягивал губы и чмокал воздух, посылая ей поцелуй. Похоже, они любили друг друга. Между ними был невидимый связующий канат. Такая же мощная пуповина тянулась от Дарьи Петровны к Славочке. А вот между мамой и дочкой ниточка была совсем прозрачной.

Позже, уже в старших классах, когда Ася слышала сольные концерты Славочки (он единственный из всех городских дарований играл с местным симфоническим оркестром), ей казалось, он черпает вдохновение только от этих ярких щечек и незабудковых глаз своей сестры. Потому как все остальное в этом мире не вызывало у него никаких эмоций. Он снисходительно принимал аплодисменты немалого зала городской филармонии, и вспыхивал короткой, яркой нежностью только в тот момент, когда Катюша поднималась на сцену и дарила ему букетик полевых цветов.

В день окончания Асей музыкальной школы, на экзамен в качестве почетных гостей были приглашены преподаватели местного музучилища и Славочка, почетный выпускник школы и почетный же студент самого училища, которого ввиду гениальности взяли сразу на второй курс. Ася играла Баха, Шопена, Рахманинова. Она выросла и к маю была уже потемневшей от загара и нереально синеглазой. Выгоревшие завитки светлых коротких волос, (странно, раньше у нее были косы) смешно прикрывали оттопыренные уши и трогательно ее украшали. Она подошла к роялю, несуетливо убрала с сиденья лишнюю подставку, села, долго отодвигала и придвигала стул, как кошка, уминающая себе место перед сладким сном, поставила загорелую ногу на педаль и опустила руки на клавиши. Славочка заволновался. Персиковые нежные руки, изумительная кожа (где же цыпки?), мощные рахманиновские аккорды, шепот педагогов «какая редкая музыкальность, какие эмоции!». Он попытался сглотнуть комок в горле, но не смог, и так просидел до конца ее программы, разрываемый досадой и завистью, восхищением и ненавистью одновременно. Ася закончила. Встала, легко поклонилась и вышла из зала с той непостижимой ему отстраненностью, будто экзамен был для нее не ключевым этапом, а рядовым событием. За этим спокойствием не замечалось труда, она, свободная птаха, просто перепорхнула с ветки на ветку. Пока подводили итоги, выпускники толпились в узком коридоре. Славочка вышел вместе со всеми, достал пачку «Мальборо» и вытянул губами сигарету.

– Привет, Славец! Красивое курево! Как там пашется, в музшараге? – в школе еще остались старые приятели.

– Помаленьку, – сквозь сигарету процедил Славочка, и отправился на улицу.

Ася стояла с девочками, что-то обсуждала, смеялась, потом резко повернулась и скрылась за углом дома. Славочка пошел за ней, схватил за руку.

– Ты куда?

– В природу, там новых рыбок завезли, – она двинулась по направлению к магазину «Природа», расположенному в том же доме, что и музыкальная школа. Славочка прибавил шаг.

– Результаты пропустишь, – не вынимая сигареты изо рта, сказал он.

– Девчонки позовут, – она потянула на себя тяжелую дверь со стеклянными вставками. Он, поспешно докурив, зашел за ней внутрь.

В квадратных аквариумах вдоль стены плавала всякая живность. Толстая продавщица с химической завивкой на голове кивнула Асе, как знакомой.

– Привезли? – спросила Ася.

– Золотых пару, – ответила она.

– Где?

– Вон там, в крайнем.

Ася зашла в пространство между прилавком и аквариумами. Было видно, что она завсегдатай. Славочка шагнул за ней.

– Куда, молодой человек?!– продавщица перегородила проход.

– Он со мной, ТетьВаль.

– Следи за ним, отбегу пописать, – ТетьВаля теребила грязноватый фартук.

Они оказались в узком коридорчике между аквариумными стеллажами. Ася прижалась носом к стеклу. К ней подплыла желтая толстая рыбка и хапнула ртом воздух. Славочка пытался уместиться за ее спиной, неуклюже уперся кобчиком в прилавок, поравнялся глазами с Асиным затылком. Она положила ладонь на стекло и постучала пальцем. Желтая толстуха метнулась к ее руке.

– У тебя были цыпки, – его дыхание обожгло Асе шею.

– Врачи сказали, слишком нежная кожа. Чуть холод, сразу трескается.

Ревели компрессоры, на поверхности воды, как газировка, лопались пузырьки воздуха, пахло водорослями, ряской, сухим рыбьим кормом. Комок в Славочкином горле застрял намертво, сердце переместилось в область кадыка, глухо, отчаянно билось о стенки сосудов и рвалось наружу. Он дотронулся губами до ее шеи. Золотистое выгоревшее подпушье защекотало нос. Она пахла яблоком и влажными листьями. Это был не плотный запах его матери, не дурашливый запах сестры, не умилительный запах их болонки, в живот которой он любил утыкаться лицом. Это был незнакомый запах, от которого у него свело желудок. Ася повернулась, он резко вспотел. Она уперлась глазами в пульсирующую вену на его влажной шее. Казалось, через нее в один момент пыталась протолкнуться вся кровь в его организме. Ася коснулась венки языком, провела кончиком по соленой траектории.

– Ты вкусный, – шепотом сказала она.

Резко хлопнула дверь, ей в такт задрожали стенки аквариумов.

– Аська, оценки! – Ну, вот и я! – Славочка, что ты здесь де…, – врата ада разверзлись одномоментно. Вернулась продавщица, в дверь магазина втолкнулись две Асины подруги, за ними белело лицо Дарьи Петровны…

На подведении итогов Асю отметили последней. Встала преподаватель училища, поправила очки, торжественно, как в ЗАГСе, объявила: «Анастасия Кречетова. Общая оценка пять с плюсом. Мы предлагаем вам поступить в наше училище… (мхатовская пауза)… без экзаменов». Все бешено зааплодировали. «Ишь, ты!» прошипела Дарья Петровна, которая на все зачеты, экзамены, встречи и проводы в этой школе приходила как родная. Славочка на секунду почувствовал прилив небывалой гордости.

– Спасибо, – Ася улыбалась, – но у меня другой путь.

– В смысле? – оторопела учительница. Славочка задохнулся.

– Я закончу основную школу и пойду к своей мечте, – высокопарно ответила Ася, хотя никакой мечты у нее не было.

– Без музыки? – спросила учительница.

– С музыкой. Но в душе.

В узком коридоре кишели выпускники, и пахло пионами. Все смеялись, тискали друг друга, обнимали учителей, возбужденно спорили, восхищались, плакали. В воздухе витала бессознательная исключительность. Исключительность молодости, безусловность таланта, неизбежность огромной счастливой жизни. Радостная вспотевшая толпа вывалилась на улицу. Асю потоком унесло в сторону парка, Славочку Дарья Петровна потащила домой. Ася обернулась – его лицо было белым, отрешенным, с крупными каплями пота, нереально красивым. Ей показалось, что продолжение неизбежно, что сейчас он отцепится от своей матери и побежит вместе со всеми. Но скрипач удалялся, а ее подхватила толпа и затолкала в отъезжающий от остановки автобус.