Читать книгу Я проснулась лисицей - Катя Кэш - Страница 5

Шла последняя неделя перед Рождеством, и ровно перед большими выходными меня уволили. Хуже, чем быть брошенной парнем перед Рождеством – только остаться перед Рождеством без денег и работы! В мэрии строго запрещалось пользоваться телефонами во время смены – в раздевалке везде были развешаны листки, на которых жирным шрифтом было напечатано: за пользование телефоном в рабочее время будут очень строгие дисциплинарные взыскания! Мама очень скучала по мне – я была постоянно занята и почти не общалась. Я избегала разговоров, потому что мне не хотелось отвечать на некоторые вопросы и рассказывать правду о том, как на самом деле обстоят дела. Это увиливание вгоняло меня в стресс – с родителями было по-прежнему сложно и натянуто (хотя я даже думала временами, что я от всего этого как раз свободна), и я только усложняла всё своим нежеланием поговорить начистоту.

Я совсем забыла, что родители собрались уехать на Новый год и в тот день у меня был последний шанс застать их дома. Я засунула телефон в карман передника и решила набрать маму, когда в банкетном зале будут петь «Боже, храни королеву», а наша армия гномов-лакеев будет ждать в коридоре у кухни и тихо шептаться друг с другом. Не уволят же за разговор по телефону в конце концов?! Я отошла за колонну и стала тихо разговаривать, но по ходу нашего с мамой разговора я стала предсказуемо распаляться и говорить всё громче и громче, пока за моей спиной не выросла надзирательница и в полной тишине застывших в ужасе лакеев прозвучал её голос: «Немедленно положи телефон!»

Мне повезло нарваться на самую злостную представительницу тройки – леди Трясохуй. Она ходила чеканным шагом, и обычно её появление было слышно издалека – как цокот копыт сатаны этот шаг наводил жуть на чувствительных детишек. Я сразу поняла – это тот самый мой недобрый час. Джейн уже порядком достали мои танцы в белых перчатках и прочие фривольности. Она смотрела на меня с таким ровным, холодным лицом, как фашист из фильмов про Вторую мировую. С таким же спокойствием она уволила меня прямо там же, на месте, чтоб мой пример стал всем уроком. Я даже не закончила смену до конца. Я сняла фартук, стянула с шеи галстук и ушла.

Я не знала, что мне делать. Я снова была на «жёлтых лейбах» – наклейки, которые лепили на уцененные продукты (те, чей срок годности был на пределе). Полки с жёлтыми лейбами мы с актрисой и так проверяли в магазине первым делом. Мой кухонный шкаф был пуст, как квартира после ремонта. В нём стоял только пакет с рисом. Особенно разителен был контраст со шкафом Большой Чешки, где упаковки макарон и консервные банки постоянно вываливались или торчали в щель дверцы. Я поставила на свои полки несколько пустых коробок, которые подобрала у мусорки: картонку из-под мисо-супа и пустую пачку сухой смеси для оладьев.

Мы с актрисой нередко набивали в кафе полные карманы пакетиками сахара или порционного кетчупа, прихватывали салфетки, а случалось, и рулон туалетной бумаги из уборной.

Денег едва хватило на аренду за январь, и меня спасло только то, что Большая Чешка уезжала на месяц домой, и я могла отключить отопление – ни один человек в здравом уме не согласился бы прозябать в таком холоде, и если бы Большая Чешка была дома, мне пришлось бы платить половину счёта за отопление.

Зима как раз случилась необыкновенно снежная и била рекорды по лютости. Мне она казалась невыносимо холодной. По ночам я не могла заснуть от холода. В постель я надевала носки не только на ноги, но и на руки, как варежки, и, мучаясь в состоянии гипотермической бессонницы, яростно желала к лету махнуть по ту сторону океана, в Мексику.

Начался январь, и актриса в очередной раз спасла мою обледенелую шкурку, подсобив мне небольшую работу на ежегодном заседании «Президент-Клуба».

Я понятия не имела об этом загадочном клубе, не считая некоторых отрывочных историй, которые раньше рассказывала актриса.

Сама она проделывала эту халтуру уже третий год подряд. Я знала только, что мне заплатят 120 фунтов за пять часов несложной работы. Местом заседания клуба был отель «Дорчестер» на Парк Лейн. Я редко появлялась в этой части города – я шаталась в своём Восточном Лондоне – «на Исте» – и в респектабельном Мэйфере чувствовала себя неуютно. Об отеле я слышала, что к ним в бар заходит выпить принц Гарри. Это был какой-то совершенно другой мир.

Я вошла с бокового хода, как было указано в письме нашей «мамаши» – женщины, которая набирала девушек на обслуживание предстоящего мероприятия. В коридоре мне встретилось несколько горничных в униформе, как в ролевых играх – маленькое кремовое платье, белый передник и кружевная накрахмаленная наколка буфетчицы в волосах. Для нас была выделена огромная комната, полная девиц, похожих на тех, которые отираются с сигаретой у входов в ночные клубы. Всего сто человек – самое отборное мясо Лондона.

Комната была очень красивая, похожая на бальный зал – с канделябрами, лепниной на потолке и мягким ковром. У входа в комнату сидела женщина со списком в руках – меня нашли по фамилии, отметили и дали чёрное платье, такое же, как у всех. Возле моей фамилии стояла отметка «6-й размер». Я знала заранее, что будет маленькое чёрное платье с открытой спиной, и нервничала, так как у меня была сыпь на спине и волосы ещё не прикрывали лопатки. Нужно было принести свои туфли. У меня не было чёрных шпилек, и я взяла чёрные ботинки, у которых был тонкий каблук и которые в общем можно было с натяжкой назвать туфлями. На фоне сверкающих красных подошв лабутенов и высоченных шпилек мои ботинки смотрелись откровенно по-лоховски.

Я пришла уже накрашенная – ещё дома я сделала свой обычный макияж «на выход»: тушь, румяна, немного серых теней. Без помады – помада мне никогда не шла. Она придавала мне вид малявки, которая накрасилась помадой старшей сестры и думает, что она теперь взрослая женщина. Когда я пришла, то застала всю комнату – весь большой зал – за массовым нанесением макияжа. На это, как оказалось, и был выделен первый час оплачиваемого времени. Весело и громко болтая, красотки разбились на небольшие группы, достали огромные чемоданы с косметикой, круглые зеркала на длинной ножке-подставке, развернули рулоны мягких чехлов с кистями всех размеров и форм, включили в розетки плойки и утюжки для волос. Некоторые крали бегали туда-сюда с большими бигудями на голове, делавшими их голову похожей на афро.

Я нашла укромный угол и решила переодеться в мою униформу на этот вечер. Платье было совершенно шлюшное – причем шлюшки самого низкого пошиба – из какого-то дешёвого атласа с отливом. Оно настолько плотно прилегало к фигуре, что молния на спине сошлась только на выдохе и застёжка неприятно впилась в кожу. Но, по крайней мере, оно было не короткое – длина была вполне удобная. В зале было холодно. Крали непринужденно бегали полуголые – все как инь-ян: либо вытравленные блондинки, либо жгучие брюнетки. Все с идеальной гладкой, загорелой кожей, грудастые, ногастые, с длинными ногтями, с накладными ресницами, от которых глаза были похожи на безмолвные хлопающие орхидеи. Ни одна из них не мерзла как я.

Я всматривалась, пыталась угадать, кто из них та самая эскорт-проститутка, о которой, бывало, рассказывала актриса. Я спросила, и актриса засмеялась: «Бляди здесь, по сути, все. Те, что настоящие, из эскорта, будут после банкета. Они и задницу не оторвут за 120 фунтов».

Когда приготовления закончились, все стали фотографироваться друг с другом на телефоны. Я вышла в туалет и обнаружила там небольшую группу в таких же атласных платьях, но красного цвета. Их было человек десять – это были ведущие аукциона. Они не хотели пудриться в большой комнате вместе со всеми. Ведущие выглядели точно так же, как крали в черных платьях. Все они напоминали икебаны живых цветов, стоящие в туалете, – красивые, но совершенно искусственные на вид растения.

Возле раковин мыли руки несколько богатых женщин-постоялиц. На них были такие страшные зимние куртки, какие мне помнились, я встречала их в немецких каталогах одежды времен девяностых – куртки для кошёлок. А также у них были очень дорогие дизайнерские сумки. Меня преследовала мысль, что одна эта сраная сумка может решить все мои финансовые проблемы.

Перед заседанием клуба нас покормили – на импровизированный «шведский стол» выставили сэндвичи, кувшины с апельсиновым соком и большой металлический лоток с картошкой фри. Актриса криво усмехнулась, как всё захирело по сравнению с прошлым годом: «Раньше это был ужин из трёх блюд, фрукты и десерт».

Мы стояли в очереди, крали хмыкали и закатывали глаза, и голосами, от которых во мне просыпалась мужская шовинистская свинья, ныли, чтобы им дали «ну хотя бы кетчуп или майонез к картошке!»

Зато алкоголя было больше, чем нужно – на отдельном столе стояло чересчур много бокалов с красным и белым вином, и уже после ужина, перед самым выходом в зал, вышло несколько дворецких с шампанским и, хлопая одну бутылку за другой, разливали кралям в бокалы, а те их незамедлительно осушали, и так до тех пор, пока бутылки не закончились.

Я выпила бокал красного. Вино было приятное на вкус, не дешевка. Меня согрело и расслабило. Я сказала об этом актрисе, и она кивнула, одобряя: «Хорошо!», и тоже выпила бокал.

В центр зала вышла мамаша и провела краткий инструктаж, что же, собственно, нужно будет делать. За каждой из нас был закреплён стол. Работа заключалась в том, чтобы весь вечер стоять возле этого стола, улыбаться и ловить каждое желание президентов. «Вам надо говорить, если скажут говорить, и молчать, если не скажут говорить. Если у вас попросят что-то неподобающее, – сказала она с нажимом, – и если вам очень неприятно, – она замедлила темп, растягивая каждый слог, – то вы можете подойти и пожаловаться мне. Только прошу: не нужно высказывать какие-то недовольства напрямую!» Также мамаша подчеркнула, что, упаси боже, не надо кидаться носить тарелки и бокалы, и что для этого всего есть отдельно нанятый персонал, а мы – ублажительницы президентов.

Зал был похож на дешёвое китч-казино с претензией на роскошь: всё чёрное, включая чёрные бархатные скатерти, серебряные подсвечники, красный свет и дорогие машины по углам. За столами сидели мужики в смокингах – все пеньки-импотенты разной степени старости. К счастью, мне достался тот же стол, что и актрисе, и это меня успокаивало. С нами была еще одна ублажительница, которая, как и я, была на этом действе впервые. Она сильно нервничала и постоянно наносила на губы блеск, тюбик которого она запихнула себе в пышный бюст, покрывая новым слоем свой липкий рот.

Я стояла за спиной у двух дедов. Один из них был такой старый, что, казалось, ему на кладбище уже прогулы ставят. Ему нужно было засунуть грелку под бок и отправить в постель, а не на тусовки. Ему всё время приносили что-то отличное от остальных – какую-то кашицу в маленькой кастрюльке на основное блюдо (вместо стейка) и какой-то йогурт на десерт. Я посмотрела на карточку на столе – у него была длинная еврейская фамилия.

Второй мой президент был помоложе и говорил с шотландским акцентом. Общаясь с еврейским дедом, шотландец кидал на меня косые взгляды вполоборота. Внезапно он развернулся, встал и начал гладить мое плечо и просить, чтобы я ему сделала двойную водку со льдом. Он просил об этом так, как будто это было что-то неимоверно сложное и больше он никому не мог это доверить. В голову мне пришла мысль: «Вот и началось». Но я совершенно не испугалась.

Актриса сказала, что все кретины остались за другим столом. В прошлом году один из них сосал ей пальцы.

Я сделала шотландцу двойную водку со льдом за барной стойкой и вернулась к столу.

Все уже сидели как на школьной дискотеке после медленного танца, когда резко включили свет – хохочущие девки на коленях у дедов, тела полу-поваленные друг на друга. В числе этих дедов был бывший продюсер «Роллинг Стоунз», несколько гонщиков «Формулы-1» и какие-то воротилы-инвесторы. Очевидно, это и были те самые невидимые в обычной жизни инопланетяне из особняков на Риджентс-канале.

На шотландца запрыгнули две изрядно разгоряченных алкоголем девицы, и, воспользовавшись этим, мы с актрисой нашли тихий угол, где было теплее всего и который был не сильно на виду.

Мы встали на участок, на который не бил поток холодного воздуха из кондиционера, и затаились, пока нас не нашли два деда. Один из них купил на аукционе машину – «Мазерати» с красным кожаным салоном.

Он подошёл ко мне и сказал, погладив мою руку: «Ты так похожа на Александру, мою жену!» Мне стало интересно: жива ли она? Я посмотрела на его руки – на безымянном пальце у него было обручальное кольцо. Друг, дедок номер два, был американец – у него был сильный акцент и безупречные, белейшие зубы, о чем я ему и сказала.

«Здесь, в Европе, воду не обрабатывают фтором, как в Америке, вот почему такая разница», – ответил он.

Мой дед был, как и остальные, в смокинге, но на ногах у него были чёрные кроссовки. Меня это рассмешило, и я сказала ему, что мне это очень нравится. Американец чуть не облился содержимым бокала – он только после моих слов заметил, что его друг в кроссовках. Дедок в кроссовках был похож на чокнутого миллионера из фильма «В джазе только девушки» (о чем я ему тоже сказала) – я говорила ему всё, что приходило мне в голову, и он всё время смеялся. Американец стал распускать перья перед актрисой. Он постоянно дергал подтяжки и подтягивал свои штаны, как мальчик в детском саду.

В полночь нам нужно было перейти в зону под лаконичным названием THE BAR – бар «Бар». Мы переместились всей нашей компанией – я, актриса и оба деда. Наши престарелые кавалеры расчистили для нас пространство среди толпы и притащили по бокалу шампанского. За разговорами они вручили нам визитки – мой дед оказался генеральным директором британского «Эм-Ти-Ви». Я посмотрела на имя на карточке: Уильям. Он сказал: «Можешь называть меня Билл».

Деды поинтересовались у нас с актрисой, сколько нам лет. Возвращать им вопрос не имело смысла – они были за той возрастной чертой, когда это уже не важно. Из бровей моего деда торчало несколько отдельных длинных седых волосин.

Актриса никогда не говорила о своем возрасте. Я понятия не имела, сколько ей лет. Я знала, что она моложе меня. Хотя иногда мне казалось, что это наоборот, потому что она была более зрелая и опытная, чем я. Актриса спросила дедов, что они сами думают на этот счет. И они начали угадывать наш возраст. Американец сказал:

«Двадцать три».

Актриса игриво улыбнулась: «Ты угадал!»

Что, конечно, и близко не было правдой, какой бы она ни была!

«А тебе? Двадцать два?» – спросил мой дед. Я растерялась – я понимала, что мне нужно было соврать, но я была к этому не готова.

Я заёрзала, и актриса сказала: «Двадцать пять», и срезала пятёрку с моего не столь сексуального тридцатничка.

Наконец пробил час ночи – время, когда наша смена официально закончилась. К нам подошла женщина, которая отметила меня в списках в самом начале вечера, и сказала, что нужно сдать платья: «Не копошитесь – гардеробщицы хотят домой!» В её тоне уже не было ни капли былой слащавой вежливости.

Мы распрощались с дедами и ушли переодеваться – наши бравые кавалеры заверили нас, что будут ждать нас на этом же самом месте и что они умирают от любопытства увидеть, в чём мы пришли на бал. Мы переоделись и вернулись в холл – деды действительно ждали там же.

Мы с актрисой сели на диван напротив. Разговор стал натянутым – темы исчерпались, паузы стали всё длиннее. Наконец американец выдвинул предложение разойтись парами по номерам.

Это позабавило нас с актрисой до смеха, но мы тем не менее отказали им очень вежливо и вчетвером двинулись к выходу. Шёл снег. Шоферы подогнали дедам их машины. Они холодно и быстро распрощались, а мы с актрисой поплелись на остановку на свои ночные автобусы. Дома я положила визитку своего президента на проигрыватель и упала на кровать. Я так ни разу ей и не воспользовалась.