Читать книгу Я проснулась лисицей - Катя Кэш - Страница 6

Весь январь я перебивалась случайными подработками – раздавала какие-то флаеры, бралась за первые попавшиеся халтурки. Иногда я сама не понимала, каким чудом я оставалась на плаву. Я постоянно балансировала на мизерный бюджет в 20–30 фунтов в неделю. Я была очень неухоженная, редко брилась. Иногда я сама делала себе педикюр и подпиливала ногти на руках. У меня давно закончились духи. Я не обращала на себя внимания.

Я по-прежнему много ходила пешком и всегда носила с собой канцелярские ножницы с синими ручками – те самые, которыми отрезала себе волосы год назад. Когда отрезаешь собственные волосы, то в голове стоит такой же хруст, словно ступаешь по нетронутому снегу. Я часто с непонятным садизмом пугала себя мыслью, что снова сделаю это, и меня успокаивало, что инструмент был всегда при мне. Этими же ножницами я срезала цветы – я знала каждый розовый куст от Стоук Ньюингтона до Шордича и всегда имела дома цветы. Даже зимой. Я стала разговаривать с розами. В саду дома моего детства была клумба с розами. Бабушка говорила, что розы – это особые, космические цветы. Кажется, я стала понимать, что она имела в виду. Я здоровалась с каждой розой, когда проходила мимо – я наклоняла цветок, приближалась лицом и вдыхала её запах. Меня поражало, что каждая роза пахнет по-своему – точно так же, как каждый человек имеет свой уникальный запах. Я украдкой целовала лепестки – так, как целуют любовника.

Однажды я шла по переулку у моего дома, целуя на ходу каждый цветок. Это была одна из тех улочек, на которых никогда нет прохожих. По обе стороны были белые особняки с кустами роз. Чуть впереди меня шел мужчина. Он заметил краем глаза мои ритуалы и не выдержал: «Прошу прощения, ты сейчас случайно не целовала цветы?»

Я посмотрела на него и ответила: «Да».

Мой ответ оставил его ещё более озадаченным.

У меня всё срывалось, всё проваливалось – ко мне ничего не прилипало. И тогда внезапно ко мне на месяц приехала шаманка. Мы всегда были с ней близки.

Она приехала страшная, с какими-то обгрызенными ногтями, мочалкой вытравленных белых волос на голове, в ужасных шмотках, худая, как бездомные собаки на пляжах Гоа, где она проводила зиму. Но она всё равно была самая особенная и я, как и раньше, любила её.

Первым делом шаманка купила мне абонемент на йогу и заставила ходить каждый день. Она покупала нам еду, делала мне массаж кокосовым маслом, фотографировала меня на плёнку голой или в какие-то дурацкие моменты. Меньше всего в тот период мне хотелось оставить о себе память.

Мы ходили с ней по разным галереям. Иногда вместе, иногда сначала она, а потом – я, или наоборот. Вечером мы говорили о разном. Меня переполняли слова. После разговоров с розами я вдруг поняла, что мне есть что сказать живому человеку. Мы сутками сидели напротив друг друга за круглым столом в гостиной и работали. Впервые за долгий период я что-то смогла написать.

Шаманка была такая, что и не скажешь – не описать такого человека словами. Но в неё нельзя было не влюбиться, а за ее несовершенства в неё влюбляешься только сильнее. Однажды она пришла домой без волос – зашла в турецкую цирюльню, где всегда сидели только мужики и даже просто заглянуть было некомфортно – и подстриглась под ноль. Как это оказалось красиво! Она была как тибетский монах, как будто именно так и задумывалось.

Она многое мне рассказывала – и это были истории не из книжек, а из собственного опыта. Шаманка говорила очень просто, отрывистыми, короткими фразами, и всё мироздание сразу начинало казаться таким же простым и понятным.

Мы медитировали. Шаманка пояснила мне, что нужно делать – казалось, она придумала для меня какую-то детскую игру – мы сели на пол, закрыли глаза и взялись за руки, как будто погрузились под воду и соревновались, кто дольше продержится, и начали дышать. На меня нашло неизведанное ранее ощущение полной свободы от самой себя. Я очень легко входила в это состояние. Мне казалось, что именно такие ощущения, должно быть, и приходят под наркотой. Меня это пугало. Мне было страшно, что я не вернусь обратно, в обычное заземленное состояние. Шаманка посмеивалась: «Ты тонкий человек, но ты сама себя не познала».

Мы ходили в кино. Я повела её в крошечный кинотеатр – «Экран» на Скверике – на пятачке развилки возле станции «Ангел». Я давно к нему присматривалась и всё время представляла, как пойду туда на свидание с кем-то особенным. В кинотеатре был только один небольшой зал, в котором был свой бар – во время сеанса можно было взять вино или водку с содовой.

Мы сели в самом первом ряду и вытянули ноги так, чтобы можно было повыше запрокинуть голову, уставились на огромные лица актеров, которые, казалось, были на расстоянии вытянутой руки. Мы просидели так весь фильм, и шаманка, не отрывая глаз от экрана, говорила: «Как ты их понимаешь? Я ничего не понимаю. Они так быстро говорят!»

Мы готовили по очереди – я ей, а она мне. Это было смешно. Мы стали писать друг другу все эти записки: «Дорогая, буду только к вечеру. Еда на плите – поешь!» Как особи одного пола мы понимали друг друга без слов и в то же время у нас возникали те же расстановки ролей, как у мужчины с женщиной. Те же разборки.

Однажды я сварила целую кастрюлю риса и завернула его в кухонное полотенце, чтобы он не остыл. Но шаманка вернулась домой не голодная и отказалась есть. Меня наполнила обида. Она не захотела есть мой рис! Мой рис, который я специально утеплила, чтобы когда она придет, он был горячий! Я разжигала в себе обиду сильнее и сильнее, ведя с шарманкой мысленный диалог до тех пор, пока не поймала себя на реплике: «Если ты в нашей паре платишь, то это ещё ничего не значит!»

Я и так забыла вкус мяса, а с шаманкой так и вообще перешла на рис и пророщенный маш, который она сама растила под влажной тряпочкой на подоконнике кухни. Утром шаманка размешивала в воде аюрведический чудо-порошок и заставляла меня пить эту жидкость, по виду и вкусу напоминавшую разведенную землю. Я старалась увильнуть от этой повинности и иногда выливала остатки в пальму. Спирулину, куркуму и порошок чили мы ели в слоновьих дозах – для нас было пищей то, что для обычных людей было приправой.

В продуктовых магазинах шаманку накрывали приступы возмущенного смеха – после Индии ей было абсурдно видеть несчастные, хилые лаймы, которые на Гоа продавались ведрами «на глаз», по 25 пенсов за штуку! Вся секция Теско «Фрукты-овощи» была для неё просто пародией. Однажды мы остановились возле лотка с апельсинами – в ящике с табличкой «Oranges» лежали бледно-жёлтые апельсины. Игра слов «оранжевый/апельсин» придавала особую иронию ситуации – это понимала даже шаманка, которая жаловалась на свой средненький английский. Казалось, у апельсинов была анемия и им едва хватило наскрести пигмент, чтобы хоть как-то окрасить свою кожуру.

«В Лондоне на хуй нечего есть!» Шаманка была категорична на этот счет. Она бойкотировала все популярные гастрономы и признавала только лавки у турков у меня на районе. Там шаманка брала брикеты кокосового крема и дешёвый листовой черный чай в огромных мешках. Эти мешки заканчивались у нас через два дня. Шаманка заливала листовой чай цельным молоком в такой пропорции, как варят в воде макароны, и кипятила его в большой суповой кастрюле. Она добавляла в отвар тонну специй и соль. Это варево, как молоко матери, было нашим хлебом насущным, питаясь которым мы выживали в бесконечном холоде. Мы постоянно пили этот лютый чай вприкуску с нарубленными на куски кокосовыми брикетами. Однажды шаманка каким-то чудом набрела на фермерский рынок, где раздобыла для нас «настоящие овощи» – с довольным лицом она достала из холщовой сумки гигантскую морковку, облепленную грязью, и большие как лопухи темно-зеленые листья мангольда. Мы сделали из них праздничный ужин.

Мы аккуратно сохраняли некую тонкую дистанцию между нами. Мы даже не целовались ни разу, хотя меня переполняли непонятные мне разные чувства к ней.

Шаманка привезла целый чемодан волшебного белорусского крема – огромные зеленые тюбики стоили сущие копейки и побеждали непобедимое – целлюлит. «На этом креме мы замутим здесь охуенный бизнес, – строила она бизнес-планы, – он вообще улетит на ура у британских телок». Мы обмазывали этим кремом ноги и убивались на горячей йоге по три часа каждый день. От высокой температуры крем, в активный ингредиент которого входил перец чили, жег так, что мы корчились в асанах в адских муках. На упаковке было написано: не использовать в сауне. Шаманка была мастером спорта по художественной гимнастике. Она была воспитана советскими тренерами по принципу «Пот, кровь и слезы – обязательные атрибуты настоящей тренировки».

Я постоянно притягивала сумасшедших. На йогу ходила одна бабка не от мира сего, Лиз. Она была наполовину китаянка, наполовину японка. Ей было какое-то неопределимое количество лет – только по зубам можно было предположить, что ей, скорее всего, перевалило за 80. Но какое у неё было тело! Мы мылись в общем душе, и я откровенно пялилась на нее. Мы с шаманкой всё время шутили, как «наша баба Лиза» всех уделывает: когда уже весь зал помирал, баба Лиза бодрым огурцом ещё напоследок сто раз делала подъем ног на пресс. Мы сами с шаманкой еле выдерживали две сессии подряд. Но Лиз могла сделать целых три, то есть почти пять часов йоги! Она почему-то вдруг стала меня учить – эта абсолютно чокнутая старушонка знала всякие классные штуки. У нее был свой кабинет – акупунктура, массаж и всякие другие практики, – и она стала рассказывать мне, как делать массаж, как правильно надавливать на тело ладонью, про энергетические потоки в теле человека; про то, как вокруг тела нужно перемещаться, чтобы эти самые потоки не нарушить. Если я ошибалась, она начинала кричать и суетиться. Она вскакивала – я практиковалась на ней, – хватала меня за руку и, дергая моей рукой, демонстрировала техники, пытаясь довести мои навыки до совершенства. У неё была очень красивая гладкая кожа, и мне было очень странно прикасаться к ней – было так же странно трогать другого человека, как некоего диковинного дикого зверя. Я не могла почувствовать её, не могла понять, что ей приятно, а что – нет. Я не знала, какие ощущения вызывают в ней мои прикосновения. Когда Лиз успокаивалась, она говорила, что я способная и что она строга для моего же блага.

«А круто, что я учу тебя за бесплатно, да?» – её хихиканье напоминало треск шкварчащего на сковороде бекона.

Лиз пела в ду`ше. Все женщины от неё отводили глаза, но ей было наплевать. Она была такая – сама себе на уме. Она немного говорила по-русски, читала Пушкина и Чехова. Однажды даже вдруг запела на русском какой-то романс. Я недоумевала: как так получилось? И она, словно освоить русский было нечто совершенно обыденное, как езда на велосипеде, небрежно ответила: «Просто люблю русских классиков».

Я притягивала из ниоткуда всё, что мне было нужно: морковку для супа, бигуди для волос, папку для документов, зонт… Стоило лишь подумать, что мне что-либо нужно, как оно вдруг материализовалось. Я решила, что это дары ангелов.

Актриса должна была выставить свои фотоработы на коллективной выставке в холле кинотеатра «Рич Микс». Это был её первый раз. Как же мы радовались этим всем бесплатным дебютам! Каждый раз мы думали, что сейчас произойдет тот самый счастливый переломный момент и мы шагнем в будущее, о котором мечтали. Например, кто-то купит на выставке принт! Кто-то купит все принты! Мы всегда верили, что настанет тот самый день, когда почтальон принесет письмо с известием, которое изменит всю жизнь. Что раздастся тот самый звонок и тогда – прощай, желтые лейбы! Прощай, холодная батарея и говно-работки!

Я принарядилась и пошла разделить с актрисой её радость. Чтобы подчеркнуть важность момента, мне хотелось подарить ей не уличные цветы, а букет из магазина. Но для этого мне нужны были пять фунтов. Я перепрыгнула через ступеньку и зашагала по пустой аркаде, обходя очередь на тротуаре. По одну сторону от меня было несколько банкоматов. Я не прошла и до середины пассажа, как увидела на асфальте новенькую пятерку. Еще через несколько перекрестков я зашла в цветочную лавку и отдала купюру за букет сиреневых гиацинтов – ведро с ними стояло прямо на входе. В центре гиацинтов торчала табличка «5 фунтов – связка».

Я просила, сама не знаю у кого, ровно столько, сколько мне было нужно. Я просила жареной картошки, и находила запечатанную коробку ещё тёплой картошки на заборе совершенно пустой ночной улицы. Мы шли с шаманкой. На снегу даже не было следов. Она засмеялась: «Я ничего даже говорить не буду. Медитируй и всё поймешь сама. Слова – хуета. Ты пиши чаще, больше фокуса на цели и все будет. Надо уже заниматься тем, что душа говорит».

Меня пугали её слова. Она всегда была права. Мне не хотелось этого – этой жертвенности ради чего-то, ради какого-то моего пути. Мне хотелось всякой земной пустоты.

Шаманка уехала, и я плакала. Я возвращалась домой с вокзала, где я усадила её на экспресс в аэропорт, и чувствовала как будто от меня отъели огромный кусок. Потом я ходила в её трусах, которые она забыла, и спала в её перуанском свитере, огромном как пальто. Мне было так дерьмово, что я даже ничего не ответила, когда в начале февраля написал мексиканец. А ещё чуть позже мне позвонил брат и радостно сообщил, что он женится и свадьба будет в конце июля. «Мне очень важно, чтобы ты приехала». Мои мечты о Мексике накрылись – я могла накопить лишь на одну поездку и выбрать пришлось свадьбу.