Читать книгу Прерванное молчание - Катя Райт - Страница 3

Впервые я встретился с Эриком Стоуном в 1998 году, когда ему было пятнадцать. Мне позвонила Дороти Честертон – она была тогда его адвокатом – и попросила помочь. Вернее, это была даже не просьба, а отчаянный крик о помощи. Я много лет работал судебным психиатром, но у Дороти в адвокатском деле опыта было не меньше моего, к тому же, ей по долгу службы не раз и не два приходилось иметь дело с психами, неуравновешенными и всякого рода маньяками. Так что я знал – обращение ко мне значило совершенно безвыходную ситуацию.

С этим парнем, Стоуном, они бились уже полтора года, но так и не пришли ни к каким результатам. Дороти вкратце описала мне ситуацию, и я попросил выслать полное досье с подробными комментариями и заключениями специалистов, работавших с мальчиком ранее. Я никогда не был склонен делать поспешные выводы – особенно, если дело касалось подростков. Я всегда знал, что даже за самыми необдуманными и жестокими их поступками стоят вполне серьезные причины. Моей работой и было откапывать эти причины, определять силу их влияния на поведение обвиняемых. В самом начале карьеры мы с Дороти работали вместе, но потом она ушла в адвокатскую практику и с тех пор бралась за самые безнадежные дела.

Однако дело Эрика Стоуна меня поразило, если не сказать больше – действительно напугало. В четырнадцать лет этот мальчик убил собственного отца. Пока Стоун-старший сидел в комнате на первом этаже своего небольшого дома, его сынок спокойно поднялся в кабинет, снял со стены охотничье ружье, зарядил его, потом вернулся, совершенно хладнокровно спустил курок, после чего набрал «911» и сообщил диспетчеру, что только что убил своего отца. От такой истории даже у меня, видавшего разное взрослого человека, мурашки побежали по спине. Я посмотрел на свою дочку, которая была ровесницей этого малолетнего маньяка, и подумал: сколько жестоких сумасшедших ходит по нашей грешной земле, как же уберечь ее от всего этого! Я попытался представить, как кто-нибудь из ее одноклассников так же берет ружье и наставляет его на своих родителей – ужас! Я прогнал тяжелые мысли и продолжил изучать дело Эрика Стоуна, четырнадцатилетнего убийцы. Родители его развелись, едва мальчику исполнилось тринадцать. С тех пор мать и сестра, которая была всего на два года младше Эрика, жили отдельно. Тогда я подумал: как же им повезло, что они съехали, иначе сынок мог бы оставить еще пару трупов.

По причине столь юного возраста, суд приговорил Эрика к содержанию в специнтернате для несовершеннолетних с психическими отклонениями, где он должен был дождаться своего шестнадцатилетия, после чего вновь предстать перед судом и получить настоящий срок – сначала в учреждении для несовершеннолетних, потом в тюрьме. Там, в интернате, Эрик должен был круглосуточно находиться под наблюдением и проходить сеансы принудительной терапии. Однако уже через неделю после того, как Стоун попал в это учреждение, он вскрыл себе вены и был переведен в психиатрическую клинику Святого Иуды, где и находился вплоть до сегодняшнего дня. С ним успели поработать, кажется, уже все специалисты, кроме меня, и я даже был немного обижен тем фактом, что ко мне обратились в последнюю очередь. Хотя, чем позже я принял на себя этот кошмар подростковой жестокости, тем лучше.

Проблема была в том, что со времени своего ареста, Эрик не произнес ни слова. Как мне рассказала потом Дороти, сначала они подумали даже, что мальчик был немым, но после того, как он в самых жестких выражениях послал подальше офицера, попытавшегося развернуть его, схватив за плечо, версия о неспособности говорить была отвергнута. Тем не менее, больше ничего Стоун не сказал, и по сему, никто не мог адекватно истолковать его действия. Странным мне показалось и то, что его мать наотрез отказалась выступать в суде, сославшись на то, что она не обязана свидетельствовать против своего сына. Она даже не явилась на слушание! Хотя, подумал я, для матери это, должно быть, удар, с которым невозможно смириться, боль, которой невозможно посмотреть в глаза.

– Как тебя угораздило вляпаться в такое дело? – спросил я Дороти, когда она снова позвонила.

– Ты же знаешь, Фрэнк, кроме меня за него никто бы не взялся.

– Ну и что! Он же убийца! Да еще какой!

– Когда я его увидела в камере, в наручниках, мне вдруг стало его так жаль, и я согласилась, – говорила она. – Конечно, тогда я еще не была полностью в курсе дела, но все равно мне стало его жаль.

Я не мог понять Дороти. Она – и я знал это – всегда была добродетельной и старалась видеть хорошее даже там, где его было совсем мало. Но здесь, в этом парне, по-моему, не было абсолютно ничего. Довольно странным было и то, что Дороти забыла выслать вместе с файлом фотографию этого малолетнего убийцы, но я отлично мог представить себе, как отвратительно он выглядел. Мне приходилось сталкиваться с психически неполноценными жестокими подростками, и все они, как правило, выглядели отталкивающе. Как говорит моя жена Элизабет, хочешь – не хочешь, а твоя душа всегда будет отражаться на твоем лице. И действительно, я никогда не встречал подонка, который бы выглядел более или менее привлекательно, или маньяка, глядя на которого можно было бы умиляться его очаровательной улыбке. Черная душа всегда выливается в уродливое лицо, если только ваше имя не Дориан Грей и на чердаке у вас не стоит мистический портрет.

Дочитав дело Эрика Стоуна до конца, я решил как можно скорее разделаться со всем негативом, который оно принесло в мои мысли. Почему-то я был уверен, что смогу поставить диагноз и поспособствовать тому, чтобы этот парень содержался в как можно более строгих условиях.

Через пару дней я выехал в клинику Святого Иуды, которая располагалась недалеко от Джерси. Дороти и доктор Мэтьюс, лечащий врач Эрика, очень обрадовались моему приезду. Мы немного поговорили о непростом случае, которым, без сомнений, являлся Стоун, и Дороти выразила искреннюю надежду, что мне удастся поставить точку в этом деле, ведь до шестнадцатилетия Эрика оставалось чуть менее полугода.

Когда я вошел в комнату с белыми стенами и огромным зеркальным стеклом для наблюдений, Эрик уже был там. Он сидел на стуле, опустив голову. Пряди темных, почти черных, волос спадали на лоб. «Здравствуй, Эрик», – сказал я, присаживаясь напротив. Стоун посмотрел на меня, но ничего не ответил. Как только он поднял голову, я чуть не захлебнулся собственным удивлением и не смог сдержать хриплого кашля. Я ожидал увидеть монстра с лицом, обезображенным безумием, лицо же этого мальчика было на удивление приятным, если не сказать большего – Эрик Стоун, жестокий убийца родного отца, был красив. Да, надо было это признать, и я готов был убить Дороти и Мэтьюса за то, что они не предупредили меня. От неожиданности я даже на секунду позабыл, кем был этот парень. Еще одной деталью, которая, признаюсь, сбивала меня с толку, было то, что этот подросток совершенно не походил на обезумевшего хищника. Эрик, скорее, был похож на загнанного волчонка, который попал в капкан и не знал, что ему делать. В первые мгновения, пока он смотрел на меня своими большими серо-зелеными глазами, я даже подумал, что произошла ошибка, и обвинения, выдвигаемые против него, ложны. Но я быстро взял себя в руки, вспомнив материалы дела и многочисленные фотографии места преступления. Однако все это не вязалось с тем взглядом, который был направлен прямо на меня: вместо ожидаемой жестокости и ненависти я видел в нем только страх. Преодолев минутное замешательство, я представился:

– Меня зовут Фрэнк Миллер. Я здесь, чтобы помочь тебе.

Это была стандартная фраза, поэтому она ровным счетом ничего не значила, и я продолжил. Ты понимаешь, почему находишься здесь? Ты осознаешь, что уже совсем скоро тебе придется предстать перед судом? Ты знаешь, кто твой адвокат? Ты отдаешь себе отчет в происходящем? Ты знаешь, какое сегодня число, месяц, год? Как давно ты здесь? Почему ты не хочешь ни с кем разговаривать? И еще десятка два вопросов, которые так и оставались без ответа. Эрик лишь продолжал смотреть на меня, медленно дышал и все время кусал нижнюю губу.

– Послушай меня, я понимаю, что далеко не первый, кто пытается заставить тебя говорить, но своим молчанием ты только делаешь себе хуже. Может, я дам тебе листок бумаги и ручку, и ты попробуешь хотя бы что-нибудь написать?

Это было, надо признаться, довольно глупо с моей стороны, потому что, наверняка, все мои предшественники не раз предлагали ему написать что-нибудь. Тем не менее, я достал листок и карандаш и положил перед Эриком на стол. Ничего не изменилось – Стоун даже не пошевелился. Мы немного помолчали, после чего я попрощался и пообещал, что приду завтра, и лучше бы ему быть поразговорчивее.

Тем же вечером мы с Дороти пошли в бар, чтобы за бокалом вина обсудить положение вещей.

– Да, признаюсь, я не ожидал такого, – начал я.

– Какого? – Дороти как будто дразнила меня.

– Теперь я понимаю, с чего вдруг ты прониклась к этому мальчику симпатией.

– Это не симпатия, Фрэнк. Я же говорила, это просто жалость.

– Но он чертовски мил, этот Эрик Стоун! – я не смог сдержать эмоций.

– Да, – согласилась Дороти. – Я бы никогда не подумала, что он способен на такое!

– И чего ты хочешь добиться заключением психиатра? – я интересовался искренне, потому что понимал, что, по большому счету, даже без заключения, суд состоится и парню вынесут довольно суровый приговор, который, скорее всего, и определит его будущую жизнь.

– Я не хочу, чтобы он попал в тюрьму, – ответила Дороти.

– Ты что, думаешь, он не виновен? – я не скрывал удивления.

– Нет, Фрэнк, ты же читал материалы дела. Это было бы глупо. Просто с этим мальчиком что-то не так. Даже родная мать отказалась вступиться за него…

– А ты не думаешь, что с этим мальчиком не так только одно – он просто псих?

– И почему, если он так спланировано и хладнокровно, как все говорят, убил отца, потом он пытался покончить с собой?

– Потому что он псих, – вновь констатировал я.

– Фрэнк! – Дороти не унималась. – Ты же видел его глаза! Разве это глаза убийцы? Это глаза жертвы!

– Но, тем не менее, это именно он пристрелил своего папашу. Кстати, он сознался?

– Он не говорил ни с кем с момента ареста. Но там все предельно очевидно. Он сам позвонил в службу спасения, и на ружье повсюду его отпечатки, да и следы крови у него на одежде. Фрэнк, представь себе, он стрелял почти в упор! Он при этом смотрел своему отцу в глаза!

– Дороти, – я решил добавить в ее рассуждения хотя бы немного здравого смысла. – В том-то и дело, что в упор! Ты что, хочешь оправдать этого Стоуна, хочешь, чтобы он вышел на свободу?

– Дело не в этом, Фрэнк! Я не ставлю под сомнение его вину. Я просто говорю о том, что ему нужна не тюрьма, а квалифицированное лечение. Он же совсем ребенок!

– Моя дочь – совсем ребенок! – перебил я. – А этот парень социально опасен. И потом, от чего ты собираешься его лечить?

– Вот это я и хочу, чтобы ты выяснил.

– Нелегкая задача, принимая во внимание сегодняшнюю нашу встречу.

– Да, – ответила Дороти. – Но я и обратилась к тебе, потому что ты способен нестандартно подойти к проблеме. Понимаешь, Эрик уже прошел через стольких специалистов и врачей! Он знает каждое слово, которое они скажут. Он не верит психологам и не будет с ними разговаривать. Тут нужен кто-то, кто смог бы стать ему другом.

Это было уже слишком, подумал я. У меня не было ни малейшего желания становиться другом малолетнему маньяку. Я приехал сюда исключительно для того, чтобы выполнить свою работу. С другой стороны, я понимал, что выполнить ее – значит, в первую очередь, завоевать доверие этого мальчика. В конце концов, он был очередным пациентом. Да, очень трудным пациентом, но тем более во мне разгорался профессиональный интерес. Не скрою, в глубине души мне хотелось разговорить Стоуна и тем самым заткнуть за пояс всех своих предшественников, которые поставили на нем крест. Дружить я с ним не буду, но применю все свои знания, чтобы достигнуть успеха, думал я.

На протяжении двух месяцев мы встречались с Эриком трижды в неделю: по понедельникам, средам и пятницам. Я подумал, что, несмотря на юный возраст, этот парень, наверное, не против был бы покурить, и договорился с Мэтьюсом, чтобы тот в случае необходимости не препятствовал курению в комнате, где проходили беседы. Хотя, надо признать, даже два месяца спустя, мы все еще ни на шаг не приблизились к тому, что принято считать беседой. Говорил всегда только я. Очень скоро мне надоело задавать вопросы, и я порой пускался в пространные рассуждения о жизни, о душе, о Боге, о преступлении и наказании. Я даже рассказывал Эрику случаи из своей практики, но ничто его не трогало. И я решил пустить в ход банальный подкуп – я принес с собой пачку сигарет.

– Я тут подумал, ты куришь? – спросил я сходу, едва за мной закрылась дверь.

Ответа не было.

– В общем, не знаю, ты же ничего не говоришь, но я, вот, принес, – я достал из кармана сигареты, зажигалку и небольшую пластиковую пепельницу. – Угощайся, если что.

Парень опасливо огляделся по сторонам, задержав взгляд на зеркальном стекле, через которое за нашими встречами наблюдали доктор Мэтьюс, Дороти и охранники, потом вопросительно посмотрел на меня. И это определенно был прорыв – отметил я про себя. Вопросительно посмотрел! Никогда прежде за два месяца выражение лица Эрика не менялось так кардинально. Мне даже показалось на секунду, что вот-вот с его губ сорвется вопрос, но Стоун продолжал молча и удивленно смотреть на меня.

– Не беспокойся! Я договорился с доктором – он разрешил. Если хочешь, можешь курить здесь.

Эрик снова посмотрел на зеркальное стекло, как будто надеясь что-то сквозь него увидеть, потом повернулся ко мне. Он переводил взгляд с пачки сигарет на меня и опять на пачку, кусая губы.

– Нет, если ты не куришь, то извини. Я просто не знал, вдруг…

Я не договорил. Именно в этот момент Эрик потянулся к пачке, открыл ее, достал сигарету, прикурил и глубоко затянулся. Да, передо мной сидел пятнадцатилетний подросток, и предполагать, что он не курил, было бы слишком наивно.

– Ну как? – спросил я, довольный своей маленькой удачей и попытался изобразить как можно более непринужденный дружеский тон. – Может, ты любишь покрепче?

Эрик медленно замотал головой, но я не знал, что это значило: «Нет, я не люблю покрепче» или «Нет, чувак, я все равно тебе ничего не скажу».

Мы продолжали молчать, а Эрик, тем временем, докуривал уже четвертую сигарету.

– Может, не стоит так налегать на никотин? – вновь заговорил я. – Раз уж мы выяснили, что ты куришь, я буду приносить сигареты на каждую нашу встречу. Но, знаешь, Эрик, если тебе еще что-то нужно, лучше поскорее это выяснить, потому что у нас с тобой осталось не так много времени, а из тебя, парень, слова не вытянешь.

Не скрою, я был рад, искренне рад всему, что произошло в тот день. Удивленный взгляд, отрицательное мотание головой, – все это, может быть, покажется вам ничего не значащими мелочами, но для меня это был грандиозный прорыв. И все-таки, в курении есть свои плюсы, подумал я. Но то, что произошло дальше, было еще более неожиданным. Я даже подумал, уж не закурить ли и мне. Эрик затушил очередную сигарету, посмотрел на меня и, указывая на пачку, спросил:

– Я могу взять это с собой, мистер Миллер?

От радости я чуть не подскочил на стуле. Мальчик не просто произнес что-то, он обратился ко мне и – более того – он помнил мое имя! Голос Эрика был тихим, спокойным и неожиданно очень приятным. Несколько секунд я был погружен во внутреннюю эйфорию, но потом взял себя в руки и спокойно ответил:

– Знаешь, Эрик, я боюсь, что доктор Мэтьюс будет против. Он и так отступил от правил, позволив тебе курить, но, как я уже говорил, я буду приносить сигареты на каждую нашу встречу.

– Вы курите, мистер Миллер? – так же тихо и спокойно спросил Стоун.

Я был уже на седьмом небе от счастья. Я представлял, как охает Дороти, как она и доктор Мэтьюс восторженно смотрят на меня через зеркальное стекло. Все-таки, я тщеславен, но в этом нет ничего плохого, особенно если тебе удалось то, в чем на протяжении полутора лет все твои коллеги терпели полное фиаско.

– Нет, Эрик, я не курю, – ответил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься на парня и не заключить его в крепкие объятья.

– Вы что, купили сигареты специально для меня?

– Да, а что в этом странного!

– Зачем? – Эрик пожал плечами.

– Что значит зачем? – переспросил я и поймал себя на мысли, что действительно не совсем понял, о чем толкует парень.

– Зачем вы купили для меня сигареты?

И вот эта фраза меня немного расстроила, потому что сказана она была совершенно определенным тоном, который очень даже мог означать: «Нет, чувак, я все равно тебе ничего не скажу». Однако я быстро собрался и решил продолжить беседу в непринужденной манере, не свойственной большинству людей моей профессии.

– Знаешь, Эрик, – начал я. – Не стану притворяться! Да и вообще, к черту все эти условности! Я очень рад наконец услышать твой голос!

– Просто… Спасибо за сигареты, мистер Миллер, – он кивнул.

– Если тебе еще что-то нужно, ты говори, не стесняйся.

– Я бы хотел… – он задумался, и я на секунду испугался, что он снова сейчас замолчит на долгое время, но Эрик продолжил. – Книгу.

Вот это была несказанная удача! Интересно, что хотел почитать этот мальчик. Тут я поймал себя на мысли, что уже не думаю о нем как о жестоком убийце. Он был для меня испуганным несчастным ребенком. И если честно, мне это не понравилось, потому что, прежде всего, я должен был помнить, кто сидит передо мной, но я не мог справиться с охватившим меня счастьем от нашего общего прорыва и продолжил беседу в том же дружеском тоне.

– Какую книгу, Эрик? Какую книгу ты бы хотел? Думаю, это не будет проблемой.

– А вы сможете достать любую? – интонации его не менялись, голос был так же спокоен.

– Думаю, что да, – сказал я и тут же осекся.

Нельзя было обещать того, чего не сможешь выполнить, особенно теперь, когда он начал говорить со мной. А вдруг он попросит у меня трагедию «Эдип» или «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Как простой обыватель и большой любитель литературы, я считал, что Сэлинджер не таил в себе и в своих произведениях никакой опасности. Но как психиатра меня не мог не настораживать тот факт, что именно этой книгой был одержим Джон Хинкли и именно эта книга вдохновила Чепмэна на убийство Леннона. Хотя я до сих пор не понимаю, что люди находят в этом романе. Мне кажется, его революционный дух сильно преувеличен. Однако наш парень оказался куда более просвещен и оригинален. Эрик попросил принести ему «Праздник, который всегда с тобой». Я растерялся: Хемингуэй был последним из писателей, чье имя я ожидал услышать от малолетнего преступника, который расчетливо и хладнокровно застрелили своего отца.

– Тебе нравится эта книга? – спросил я.

– Да, – ответил Эрик.

– Хорошо, я спрошу у доктора Мэтьюса. Думаю, он разрешит.

Рассуждая о Хемингуэе и психических расстройствах, я вдруг осознал, что, в самом деле, более близких понятий, чем Хемингуэй и ружье, нельзя себе, пожалуй, и представить. Однако тут же прогнал от себя эту крамольную мысль и обратился к Эрику.

– Ты что-нибудь еще читал из Хемингуэя? – начал я издалека.

– Нет, только это, – ответил Эрик.

– А что-нибудь знаешь об авторе?

– Нет, только то, что он жил в Париже, – с этой фразой в душе воцарился покой.

Раз парень не знал ничего про ружье, значит, можно было расслабиться.

После того, как мы попрощались с Эриком, я отправился в кабинет к доктору Мэтьюсу, где меня встретили радостные крики поздравлений и одобрений. Я скромно поблагодарил коллег за поддержку и отметил, что впереди еще много работы, а времени оставалось совсем мало. К тому же, у меня был только один следующий день, чтобы перечитать «Праздник, который всегда с тобой» и постараться хотя бы предположить, что именно привлекло малолетнего преступника в этом невинном произведении. Да, Эрик Стоун был жестоким убийцей, и я гнал от себя все, что могло убедить меня в обратном. Не стоило обольщаться по поводу его внешности, приятного голоса и безупречного литературного вкуса.

На пути домой я зашел в книжный магазин и купил два экземпляра: один – для Эрика, другой – для себя. Вернувшись в номер отеля, где я жил уже два месяца, и который стал для меня практически вторым домом, я позвонил жене. Мы долго говорили, она рассказывала, что готовит на ужин и как им меня не хватает. Потом я попросил позвать к телефону нашу дочь. Я просто обязан был задать ей один очень важный вопрос.

– Милая, ты читала «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя?

– Что?

– «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя?

– Нет, не читала. А что?

– Да так, ничего. А как думаешь, кто-нибудь из твоих друзей читал?

– Думаю, что нет, но, если хочешь, я могу поспрашивать в школе.

– Нет, не стоит, я все понял.

– А что, интересная книга? – хихикнула дочка.

– Многим нравится, – ответил я.

Мы поговорили еще немного и попрощались. Надо было признать, пятнадцатилетние подростки не очень ярко представляли себе, кто такой Хемингуэй.

Следующий день я посвятил чтению. И хотя книга небольшая, я читал очень внимательно, выбирая моменты, которые можно было бы потом обсудить с Эриком. Наконец, я закончил и решил встретиться с Дороти, чтобы поговорить о дальнейшей стратегии и линии поведения с нашим «обаятельным убийцей». Именно так я назвал его про себя, и меня это напугало. Когда я позвонил Дороти, она как раз дочитывала «Праздник, который всегда с тобой». Могу поспорить, и Мэтьюс, и весь персонал клиники засели этим вечером за Хемингуэя.

На следующий день я вновь пришел к Эрику. Мы поздоровались – он приветствовал меня кивком головы. Я выложил на стол сигареты, зажигалку и протянул парню книгу.

– Спасибо, мистер Миллер, – поблагодарил Стоун.

Я решил не тратить попусту время и сразу перейти к беседе, которая, как я предполагал, должна была быть долгой и познавательной. Но с этим парнем никогда нельзя было знать ничего наперед.

– Почему тебе нравится эта книга, Эрик?

– Не знаю, – он пожал плечами.

– И все-таки, если подумать? Меня, например, захватывают описания Парижа, – это была чушь. Никакие описания меня не захватывали, да и много ли описаний у Хемингуэя, которые действительно могут захватить, но надо же было с чего-то начать. – Ты был в Париже?

– Нет.

– Тогда что? Любовная история?

Эрик снова молча пожал плечами.

– А та глава, про Скотта Фицджеральда, как тебе?

– Мне нравится.

– Ты читал Фицджеральда?

– Нет.

– Ты еще что-нибудь читал? Какие книги ты любишь? – не унимался я.

Эрик снова пожал плечами, потом очень серьезно посмотрел на меня и сухо сказал:

– Спасибо, мистер Миллер, за книгу. Но если вы думаете, что я стану говорить о себе, то нет, не стану, – он достал из пачки сигарету и закурил, снова жадно и глубоко затягиваясь.

– Эй, парень, ты о чем? – я был расстроен таким заявлением.

– Вы же теперь ждете, что я начну рассказывать о себе и о том… В общем, не стоит. Спасибо за сигареты и все такое.

– Эрик, не надо так сразу… – я, честно говоря, растерялся от такого поворота событий. – Почему бы нам просто ни пообщаться, ни поговорить о… Да, о чем угодно!

– Мы уже достаточно поговорили, мистер Миллер, а вы уже и так достаточно всего знаете из моего дела.

Я был поражен тем, насколько зрело и серьезно рассуждал этот мальчик. И еще больше тем, насколько он был категоричен. Однако, справившись с вновь заставшими меня врасплох эмоциями, я решил идти до конца.

– Послушай, Эрик, то, что я знаю из твоего дела, не имеет никакого значения, потому что, если ты не начнешь с нами сотрудничать, если не поймешь, наконец, что мы на твоей стороне, то через несколько месяцев отправишься отсюда прямиком в тюрьму, сначала – для несовершеннолетних, а потом – во взрослую. И знаешь, это не самые лучшие места. Он только пожал плечами. Я еще долго говорил ему о том, что ему следует больше доверять своему адвокату и мне. Я даже рассказал ему про возможное признание его невменяемым, что практически гарантировало бы его помещение в клинику, но на все мои пылкие речи он отвечал лишь, мотая головой. И теперь это совершенно определенно означало, что он мне ничего больше не скажет.

Оставшееся время мы провели на том же уровне, с которого начинали: Эрик сидел напротив, кусал губы, курил и не говорил ни слова. При этом несколько раз – могу поклясться – я замечал в его взгляде настоящую мольбу. Он как будто отчаянно просил оставить его в покое.

Через три с половиной месяца Эрик предстал перед судом. Когда мы виделись в последний раз, он лишь сказал: «Прощайте, мистер Миллер», – и протянул мне книгу, но я ответил, что он может оставить ее. Это был его шестнадцатый день рождения. Эрик как всегда много курил и большую часть времени смотрел куда-то мимо меня, мимо белых стен. У меня же по-настоящему сжималось сердце – за это время я успел привязаться к мальчику, хотя и старался ни на минуту не забывать, что он был преступником, и не просто преступником, а настоящим убийцей, который, похоже, даже не раскаивался в том, что сделал. И все-таки, мне было жаль его. В глубине души я понимал, что тюрьма никого не исправляет – она только делает из оступившихся людей настоящих монстров. Я смотрел на шрамы, которые остались на запястьях Эрика после попытки самоубийства в том специнтернате: они были небольшие и аккуратные, если так вообще можно сказать о шрамах, и пересекали рисунок вен на обеих руках строго под прямым углом.