Читать книгу Прерванное молчание - Катя Райт - Страница 4

Вновь я услышал об Эрике Стоуне в 2003. Это был год его совершеннолетия. Помню, как поздно вечером позвонила Дороти. Мы с Элизабет как раз проводили дочь, которая гостила у нас. Надо сказать, что Дороти и я, хоть и сохраняли прекрасные отношения, закадычными друзьями никогда не были, и после того, как Стоуна отправили в колонию, она звонила два-три раза, чтобы уточнить какую-нибудь профессиональную информацию. На этот раз она была расстроена и, кажется, даже не пыталась этого скрыть.

– Со Стоуном опять беда! – сказала она, как будто Стоун был ее сыном.

– С кем? – переспросил я.

– Ну, помнишь того парня, Эрика Стоуна?

– Господи! Дороти! Пять лет прошло! Ты что хочешь, чтобы я всех психов помнил! – соврал я.

На самом деле, я сразу понял, о ком идет речь. Как-то слишком сильно этот мальчик запал мне в душу. И хотя я был от этого не в восторге, поделать уже ничего не мог. Ему, должно быть, уже почти двадцать один, прикинул я.

– Мне позвонили, Фрэнк, – продолжала Дороти. – Он снова совершил попытку самоубийства. Знаешь, три месяца осталось до его совершеннолетия…

Пока Дороти подбирала слова для продолжения разговора, я размышлял, что, наверное, парню совсем паршиво – второй раз и снова неудачно. Столько людей хотят жить, но гибнут при самых разных обстоятельствах, отчаянно хватаются за жизнь, но все равно умирают в катастрофах, на многочисленных войнах, от рук бандитов и маньяков. Эрик Стоун, судя по всему, совсем не хотел жить, но умереть ему никак не удавалось – несправедливо, подумал я. Даже не вдаваясь в подробности, мне кажется, что право на смерть человек заслужил, каким бы плохим или сумасшедшим он ни был. Дороти прервала поток моих мыслей.

– Мне неловко просить тебя, Фрэнк, но со мной он так и не говорил ни разу. Тебе же удалось тогда что-то из него вытянуть. Я подумала, может быть, ты приедешь и попробуешь?

– Дороти, зачем тебе это надо? – попытался я уговорить самого себя не вестись на эту авантюру.

– Не знаю. Мне его просто безумно жаль…

– Плохая отговорка для адвоката, – сказал я, твердо решив выезжать рано утром. – Где твой профессионализм? Где твой холодный рассудок?

Эти вопросы, впрочем, я адресовал больше самому себе. Помимо всего прочего, во мне проснулось и дремавшее почти пять лет любопытство, ведь мы тогда так и не услышали версию самого Эрика. Что может сказать теперь уже взрослый парень по поводу убийства своего отца в четырнадцать лет?

Версию о том, что меня вновь ждет встреча с молчаливым испуганным ребенком, я даже не рассматривал. Пять лет в колонии для несовершеннолетних – хочешь – не хочешь, заговоришь. Посмотреть бы на него, думал я – вряд ли эти пять лет прошли незаметно. Теперь-то, и я был в этом почти уверен, Эрик, наверняка, выглядел как самый настоящий преступник. Даже после нашей с ним встречи, я ни на секунду не переставал верить в теорию моей жены, а Элизабет никогда не ошибалась в людях. Она практически с первого взгляда определяла, плохой перед ней человек или хороший, и передала эту способность нашей дочери, которая к своим двадцати годам ни разу не связывалась с сомнительными типами.

– Так я могу на тебя рассчитывать, Фрэнк? – поинтересовалась Дороти.

– Да, я приеду завтра, – быстро ответил я, и мы попрощались.

Если бы кто-то мог тогда объяснить мне, чем этот убийца так привлек мое внимание, я бы щедро отблагодарил того человека, но ответа на мои вопросы, увы, не было.

Я ехал в психиатрическую клинику Святого Иуды с тяжелым сердцем. Мне всегда было особенно нелегко разговаривать с неудавшимися самоубийцами, а тем более, у Стоуна это была уже не первая попытка. Что ты можешь сказать человеку, которому только что отказано было даже в смерти! То есть, самоубийцы, как правило, и так ощущают себя безнадежными неудачниками в самых разных аспектах жизни, когда решаются свести с ней счеты, и снова – такой провал. Что тут скажешь! Некоторым можно было напомнить о маленьких радостях, о семье и детях, о бабушке в Алабаме или племяннике в Неваде, но, думаю, Эрику Стоуну, я не мог напомнить ни о чем, что бы вызвало более или менее приятные воспоминания. Я не мог просто подойти, похлопать его по плечу и сказать: «Эй, парень, все не так уж плохо». В его случае все было плохо и в перспективе, даже в самой радужной, должно было стать только хуже. Двадцать один год – тюремная решетка, а я был твердо уверен, что он бы там долго не протянул. И дело было совершенно не в его характере – об этом, к тому же, я не имел ни малейшего представления. Статистика и личный профессиональный опыт убеждали меня, что неудавшиеся самоубийцы нередко все же доводили задуманное до конца, а этот мальчик пытался уже дважды, и, кажется, был настроен решительно. Но это была только моя точка зрения – о том, что творилось в голове у Эрика, я не имел ни малейшего представления.

Дороти встретила меня у входа в клинику, куда я направился сразу по приезду. Она рассказала мне, что Эрик снова вскрыл себе вены. «Завидное постоянство», – отметил я, но Дороти не оценила иронии и осуждающе посмотрела на меня. Очередной сеанс терапии был назначен на три часа следующего дня, и Мэтьюс с огромным удовольствием был готов уступить свою смену мне. У меня было еще время, и я предпочел потратить его на беседы с врачом, работавшим в колонии, с Дороти и с персоналом клиники, который занимался случаем Стоуна. Хотя, не скрою, у меня были кое-какие предположения по поводу того, почему парень решает покончить с собой в колонии для несовершеннолетних. Мне приходилось сталкиваться с подобными делами раньше, и большинство из них, к сожалению, не отличались оригинальностью. К тому же, я отлично помнил, каким привлекательным был Эрик.

Тюремный врач Джонатан Линкольн был на редкость мерзким типом. Он передал мне карту Стоуна и подтвердил все мои догадки. «Принуждение к половому акту с применением физического насилия» – значилось в деле. Очень сухая формулировка, отметил я про себя, продолжая листать. Карта, надо сказать, была довольно объемная. Эрик был частым гостем в небольшом госпитале при колонии. Переломы, растяжения, ушибы и рассечения, – все получено в драках. Ничего удивительного. «Острое отравление неустановленным веществом» – эта запись меня заинтересовала.

– Что это? – обратился я к Линкольну, указывая на поставленный им же диагноз.

– Мы так и не поняли, чем именно он отравился, но, судя по тому, в каком состоянии его доставили, мы констатировали попытку самоубийства.

– Да неужели? – я был поражен.

Трижды парню не повезло. Действительно, какой-то злой рок.

Я продолжал листать карту, где все было тщательно задокументировано, в том числе и визуально. На фото были две татуировки Эрика. Одна сзади на шее – «Лучше умереть» и слово «Никогда» на левом плече. Хотя, вторая, как мне показалось, была не завершена.

– Что вы еще можете сказать о нем, доктор Линкольн? – повернулся я к Джонатану.

– Стоун часто попадал сюда, – начал он. – Вспыльчивый парень. Постоянно с ним были какие-то проблемы. Сказать честно, так поскорее бы его перевели.

– Проблемы? – после такого глупого замечания Линкольн мне окончательно разонравился. – Да у вас тут просто бардак! Парень, судя по записям, не раз подвергался изнасилованию! Проблемы у вас! – неодобрительно заметил я.

– Это не курорт, мистер Миллер! – холодно ответил он. – Здесь такое случается постоянно.

– Ладно, я все понял. Спасибо, доктор Линкольн.

На этом мы попрощались, я отдал ему карточку и поспешил к Дороти.

Мы беседовали об Эрике Стоуне. Дороти сообщила мне, что он не желает ничего рассказывать и идти на контакт. Впрочем, с чего бы ему разговаривать с ней – они не виделись пять лет, к тому же, она была адвокатом, который парню, похоже, был совсем не нужен.

На следующий день я пришел на встречу. Я не знал, как все повернется, и не представлял, о чем мне разговаривать с этим парнем, но, как я уже говорил, любопытство и профессиональный интерес делали свое дело. Я не очень верил и в то, что трюк с сигаретами сработает во второй раз, но все же захватил с собой пачку.

– Привет, Эрик, – сказал я, едва войдя в ту же комнату для встреч, где мы виделись без малого пять лет назад.

Стоун стоял спиной ко мне, уставившись в зеркальное стекло и скрестив руки на груди. Надо было отметить, он заметно подрос и возмужал: у него было атлетическое телосложение, сильная спина, натренированные руки, волосы теперь были коротко пострижены. Я вошел, небрежно бросил блокнот, ручку и сигареты на стол. Эрик все это время ничего не говорил и как будто даже не шевелился. Я сел и продолжил монолог.

– Мы встречаемся с тобой при слишком уж похожих обстоятельствах, тебе не кажется? – я хотел, чтобы мой голос звучал непринужденно, чтобы я ни в коем случае не походил на своих коллег. – Похоже, у меня снова есть всего лишь несколько месяцев, чтобы убедить тебя поговорить.

– Что вы хотите, чтобы я рассказал? – неожиданно ответил он, не поворачиваясь.

– О! Ну это гораздо быстрее! – усмехнулся я. – В прошлый раз, помню, на это ушло месяца два.

– Это очень смешно, – отрезал Эрик, развернувшись, наконец, ко мне. И, могу поклясться, в этот момент я чуть не упал со стула.

Определенно, того напуганного мальчика уже давно не было. Теперь на меня смотрели полные неприкрытой ненависти глаза, но не это потрясло меня. Через всю правую часть лица у парня проходил шрам: почти от самой брови он скользил по скуле и щеке. И хотя он был, судя по всему, давний, впечатление производил жуткое. Да, это была солидная доля уродства для такого лица, каким обладал Эрик. Стоун смотрел на меня, оставаясь стоять у стекла, как будто ожидая очередной глупой фразы, но на минуту слова покинули меня. Я был возмущен. До глубины души возмущен тем, что ни доктор Линкольн, ни Дороти ни словом не обмолвились о столь очевидных изменениях во внешности Эрика. И ведь в медицинской карте ни слова не было об этом шраме, возмутился про себя я, но тут же осекся, вспомнив, что не дочитал «историю болезни» до конца, стремясь как можно скорее распрощаться с мерзким тюремным докторишкой.

– Что с тобой случилось, Эрик? – я не стал скрывать удивления. Пусть знает, что я живой человек, а не напичканный психиатрической литературой автомат.

– С годами методы не меняются, – хмыкнул он, указывая на сигареты, словно и не слышал моего вопроса.

Ничего, парень, мне не сложно, я могу повторить – не сломаюсь.

– Что у тебя с лицом? – снова спросил я.

– Не надо разыгрывать удивление, Миллер! – бросил он, закуривая.

– Я не разыгрываю.

– Значит, ты хреновый психиатр – не подготовился к встрече. Все предыдущие были в курсе. Кстати, мой адвокат тоже в курсе. Она что тебе не сказала? – сарказм сочился из него как яд из зарубки на стволе отравленного дерева.

Я решил не реагировать на злобные выпады и продолжал гнуть свою линию.

– Не сказала. Так что произошло?

– Что произошло? – он подошел, сел на стул напротив меня, положил руки на стол и, не сводя с меня своих глаз цвета хаки, продолжил. – Я пристрелил своего отца семь лет назад. Ты что забыл, Миллер?

Уважение теперь не было его коньком. Я утвердительно кивнул, потом посмотрел на его руки.

– Эрик, почему ты снова сделал это? – я указал на перебинтованные запястья.

Он посмотрел на меня в упор, но ничего не ответил.

Смотреть ему в глаза было очень тяжело – он буквально расстреливал меня взглядом, пригвождал к стулу, и как ни старался, я не мог справиться с этим ощущением. Спустя несколько мгновений, Стоун посмотрел на свои руки и снова встал.

– Ерунда! Бесполезно! – теперь в его голосе я слышал разочарование.

Мы молчали еще некоторое время. Эрик курил одну сигарету за другой и периодически недоверчиво поглядывал на меня. Да, он вырос и превратился из напуганного молчаливого мальчишки в эдакого крутого парня, который за словом в карман не лез. Все это не очень вязалось у меня с тем, что я видел пять лет назад, но зато теперь внешний образ начал приближаться к тому, чем этот парень был на самом деле, быстро разрушая ненужные иллюзии. Теперь все, кажется, было правильно: убийца должен быть злым, грубым, и этот шрам на лице отлично дополнял общую картину. Давай-давай, Эрик, так держать, думал я, кто бы сомневался, что так все и будет!

– Честно говоря, я не очень понимаю, о чем с тобой сейчас говорить. Предполагаю, что не о Хемингуэе, – ехидно усмехнулся я. – Но, может, ты мне скажешь, так, для галочки, что-нибудь изменилось в твоем желании помочь себе?

– Нет.

– Отлично, тогда мне здесь делать нечего, – быстро заключил я и начал собирать вещи. Однако Эрик решил, кажется, продолжить беседу.

– Тебе нравится? – спросил он.

– Что? – не понял я.

– Тебе нравится, Миллер? – он указал пальцем на свое лицо.

– Нравится? О чем ты?

– Ты думаешь, я хорошо выгляжу? Вы все говорите, что я красивый. Это красиво, ты думаешь?

– Нет, – отрезал я, не в силах больше терпеть его издевательский тон. – Это некрасиво, – я взял со стола пачку сигарет. Стоун заметил и отреагировал немедленно.

– Все изменилось, Миллер! Не предложишь мне оставить пачку? Не пообещаешь приносить еще сигарет? Теперь ты не испытываешь ко мне жалости, да?

– Ты знаешь, мне очень тебя жаль, – я все еще пытался оставаться спокойным. – Потому что, похоже, ты совершенно не представляешь себе, что такое тюрьма, парень! Тебе известно, что там делают с такими как ты…

От этой моей фразы он разразился злым издевательским смехом.

– Что такого, о чем я еще не знаю? Ты же говорил с врачами! Тебе все сказали? Что еще ты можешь мне рассказать? Чем будешь меня пугать, Миллер?

Я замер, немного подумал, потом посмотрел на Эрика, на его злую ухмылку и сказал себе: какого черта, Фрэнк, хватит церемониться с этим ненормальным! Он хотел играть по жестким правилам, и я вполне теперь мог составить ему компанию, к тому же, меня просто достал его тон. Он стоял передо мной, такой уверенный в себе, такой непреступный и непробиваемый, такой умный. Что ж, Эрик Стоун, хотя не очень приятно это признавать, но я много думал о тебе, и кое-что пришло мне в голову.

Я задумался об этом еще когда смотрел его медицинскую карту в кабинете Линкольна. Тогда я подумал в очередной раз: бедный мальчик. Но сейчас эта моя догадка, в истинности которой я, впрочем, нисколько не сомневался – хотя по тому, как держался этот парень, никогда нельзя было бы предположить такого – была козырем в рукаве. У меня припасен для тебя контрольный выстрел, Эрик Стоун, малолетний убийца своего отца, подумал я и как бы между прочим произнес:

– Я тут подумал, Эрик, ты ведь с четырнадцати лет мотаешься по спецучреждениям! Слушай, а ты хоть раз был с девушкой? – я сделал паузу, украдкой наблюдая за Стоуном и за тем, как меняется выражение его лица, а потом закончил. – Нет, правда, тебе же почти двадцать один год. Я подумал, наверное, паршиво…

Я видел, как изменился весь его вид, слышал, как прерывисто он задышал, однако мой выпад возымел даже больший эффект. Я недооценил свою проницательность и неожиданно вторгся на территорию, которая была у этого парня под грифом «Вход воспрещен».

– Убирайся на хрен, Миллер! – прошипел он, скинув со стола пепельницу и зажигалку, и быстро перешел на крик. – Я не просил тебя приходить! Я не просил лезть ко мне! Оставьте меня, наконец, в покое! Убирайся на хрен отсюда!

Бьюсь об заклад, если бы у него под рукой что-то было, он бы швырнул это в меня.

Я поспешил выйти, а остальное доверил санитарам, которые быстро увели Стоуна в палату.

– Что ты себе позволяешь? – фыркала на меня Дороти, когда мы встретились в кафе. – Зачем ты это сделал, Фрэнк?!

– Сделал что? – я частично еще находился в своих мыслях, которые очень быстро сменяли друг друга. – Поставил этого парня на место?

– Ты же знаешь, что с пациентами так нельзя!

– С пациентами? А он не пациент! Он преступник, Дороти, опасный преступник! К тому же, весьма самодовольный грубиян. И я не собираюсь с ним нянчиться! Он хотел такого общения, он его получил. И кстати, Дороти, могла бы предупредить меня о его шраме! – укоризненно сказал я.

– Это есть в его карте, Фрэнк. Я думала, ты читал ее.

– Этот Линкольн так достал меня, – я перешел к оправданиям, осознав, в каком глупом свете только что себя выставил. – До шрама я не дошел. Что там случилось? Кто его так?

– Он сам.

– Что?! – от удивления я выронил вилку, и та звонко упала на фарфоровую тарелку.

Дороти кивала головой.

– Черт! – только и смог протянуть я.

– Да, это было еще в самом начале его пребывания в колонии. Никто до сих пор не знает, зачем он сделал это, и как бы далеко зашел, если бы его не остановили.

– Да, этому парню для полного успеха не доставало воды и уединения.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Дороти мой черный юмор.

– То, что будь он один в ванной с теплой водой, у него все бы получилось еще в первый раз, мы бы избежали многих проблем, и все были бы довольны результатами.

Дороти неодобрительно качала головой, а я все больше убеждался в необходимости того, что мне следовало предпринять еще пять лет назад. Этот Эрик Стоун при своей привлекательной внешности – и теперь я мог заявить это абсолютно уверенно – сам считал себя абсолютно не красивым и, возможно, даже уродливым. Именно поэтому его так бесили все эти наши «симпатичный парень» и «ты же хорош собой». Я мог дать голову на отсечение, что был прав, потому что иначе с чего бы ему было уродовать свое лицо. Теоретически возможен был еще вариант, что, парень, осознающий свою красоту, пытается намерено испортить ее, но это точно был не случай Эрика – слишком пафосно для малолетнего убийцы. Ну а если вполне симпатичный парень считает себя совершенно не красивым, отправляйтесь искать скелеты в семейных шкафах.

– И что ты теперь думаешь делать? – вдруг так кстати спросила Дороти.

– Я хочу поговорить с его матерью, – ни секунды не задумавшись, ответил я.

– С его матерью? – глаза Дороти округлились.

Она предположила, что я уже готов был уехать домой и бросить это гиблое дело, но я и не думал сдаваться.

– Да! Я хочу поговорить с этой Джиной Стоун. Она же живет где-то неподалеку?

– Да, но она отказалась даже в суде выступать и, вообще…

– Так пусть теперь со мной поговорит, – перебил я. – Пусть попробует объяснить свое свинское поведение! Мы тут как два благородных рыцаря-идиота, пытаемся взять эту непреступную крепость под названием Эрик Стоун, а она… Где она? Хоть раз она навестила своего сына? Да, пусть он последний подонок, пусть конченый псих, но она же мать, в конце концов!

Я был действительно возмущен, и с каждым произнесенным словом негодование мое только росло.

– Погоди-погоди, – быстро заговорила Дороти. – Так ты не бросаешь это дело?

– Нет. Пока нет.

– Позволь узнать причину?

– То, как парень отреагировал на мои слова, – я задумался, ведь на самом деле, не ожидал такой истерики. Я хотел лишь поставить его на место, кольнуть побольнее и заставить замолчать.

– Ты думаешь, его мать что-то знает?

– Я думаю, там что-то не так. Но если ошибаюсь, Дороти, я умываю руки.

Она понимающе согласилась, и на этом мы расстались.

Узнать адрес матери Эрика не составило труда – все было в полицейских отчетах. Честно признаюсь, когда я ехал к ее дому, понятия не имел, о чем с ней говорить. Даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, что ожидал от нее услышать. Думаю, я все же соврал Дороти, стараясь показаться более профессиональным и не выдать личное отношение. Реакция Эрика, конечно, была чересчур резкой, но я совершенно не знал, что она может означать. Этот парень был агрессивным преступником, да еще, к тому же, с маниакально-депрессивными замашками – от него можно было ожидать чего угодно, но, тем не менее, я был уверен, что семейная жизнь Стоунов – настоящая помойка, в которую любой дворовый пес мог бы радостно зарыться с головой.

Я подъехал к небольшому дому на окраине. Краска на стенах и входной двери потрескалась и облетела, занавески на окнах выгорели, деревянное крыльцо и ступеньки были некрашеные и подозрительно поскрипывали под ногами. К дереву, растущему во дворе, были неумело прилажены пластиковые качели, на которых, как было видно, давно никто не качался. Газон зарос сорняками; дорожка, ведущая от проезжей части к дому была грязная; тут и там валялись отлетевшие от нее куски старого асфальта. Я подошел и нажал кнопку звонка – он оказался сломанным. Тогда я постучал в дверь. Через некоторое время послышался тихий голос.

– Кто там? – спросила Джина Стоун, не отодвигая занавески, закрывавшей мутное стекло.

– Меня зовут Фрэнк Миллер, я судебный психиатр и пришел поговорить о вашем сыне Эрике.

– Что случилось? – ответила она, открывая дверь. – Я же говорила, что не буду давать никаких показаний.

Мать Эрика казалась приятной на первый взгляд женщиной, хотя лицо ее выглядело изможденным, а глаза – как будто потухшими. Она предстала передо мной в стареньком домашнем платье в горох и накинутой поверх вязаной кофте с вытянутыми от многочисленных стирок рукавами. Волосы ее были не уложены, в них слишком явно проглядывала седина.

– Да, знаю, – начал я. – Но я не собираюсь уговаривать вас выступать в суде, мисс Стоун…

– Проходите, – неловко сказала она, как будто стесняясь собственного дома.

Мы проследовали в небольшую неубранную гостиную. Там на диване сидела, перебирая что-то в руках, молодая девушка лет восемнадцати, которая, едва я вошел, быстро поднялась с места и поспешила наверх. Мисс Стоун же вела себя так, как будто никакой девушки и вовсе не было.

– Присаживайтесь, мистер… – она не запомнила моего имени, но это для меня было привычным делом.

– Миллер, – напомнил я.

– Да, простите, мистер Миллер. Хотите чай или лимонад?

– Нет, благодарю вас, – Я сел на старый деревянный стул и достал блокнот.

Вообще, я не любил ничего записывать. Если того требовала ситуация, я предпочитал пользоваться диктофоном. Блокнот был, скорее, для создания важности и серьезности.

– Так о чем вы хотели поговорить, мистер Миллер?

– О вашем сыне, – начал я. – Вы же ни разу не приходили навестить его в колонии?

Она качала головой, виновато соглашаясь со мной:

– Мне приходится очень много работать. У меня совершенно нет времени даже на то, чтобы привести себя в порядок…

– Мисс Стоун, – перебил я, потому что меня мало интересовали ее оправдания. – Расскажите, как получилось, что после развода Эрик остался с отцом?

– Скажите, как он? – неожиданно участливо спросила она. – У него все хорошо?

– Нет, мисс Стоун, – сухо произнес я. – Он ожидает суда в клинике Святого Иуды и, скорее всего, надолго отправится в тюрьму.

– В клинике? Почему? Что с ним? – ее заинтересованный тон продолжал меня удивлять.

– Эрик пытался покончить с собой, – сказал я. Мисс Стоун заохала и опустила глаза. – И это не первая его попытка.

– Бедный мальчик! – Она некоторое время продолжала охать и что-то причитать себе под нос, потом стала повторять, какая несправедливая штука жизнь, и уж это окончательно возмутило меня.

– Это не мальчик, мисс Стоун, – прервал я ее сетования. – Это ваш сын! Так может, вы скажете мне, как вышло, что после развода он остался с отцом? Какие у них были отношения? Какие у вас были отношения?

– Что? – как будто не расслышала она, все еще с головой погруженная в свои причитания.

– Я говорю, мисс Стоун, что это ваш сын, а вы ни разу не удосужились навестить его! Да что там, вы даже не предприняли попытки защитить его в суде!

– Бедный мальчик! Бедный Эрик! – продолжала она. – С ним все в порядке, мистер… – она снова забыла мое имя.

– Миллер, – вновь напомнил я. – Нет, с ним не все в порядке. И если вы не начнете отвечать на мои вопросы, то все будет еще хуже!

– Да-да, – неожиданно послушно отозвалась она. – Так о чем вы спрашивали?

– Почему вы оставили Эрика с отцом, а дочь забрали себе после развода? – в третий раз повторил я.

– У меня не было другого выбора. Поверьте, это все, что я могла сделать. Дженни была тогда такой маленькой и… – она оборвала свою речь на полуслове.

– Скажите, ваш муж, мистер Стоун, он был хорошим отцом? То есть, достаточно хорошим, как я понимаю, что вы оставили ему сына?

– Да вы что! – она повысила голос и резко изменилась в лице. – Гореть ему в аду!

Я видел, что она сорвалась, не сдержалась и теперь сожалела о том, что только что слетело у нее с языка. Попалась – довольно заметил я про себя – теперь не уйдешь.

– Он был плохим человеком, мисс Стоун?

Некоторое время она молчала, потом заплакала и, не поднимая глаз, сказала, что не жалеет о смерти бывшего мужа. Еще бы, ей-то чего было жалеть, в тюрьме, ведь, сидел ее сын, а не она.

– Я не понимаю, мисс Стоун, – продолжал давить я. – Если ваш муж был таким плохим человеком, то, как вышло, что после развода ему позволили оставить сына?

– Я ничего не могла поделать! – сорвалась она на настоящую истерику. – Он сказал, что мы должны поделить детей, иначе он заберет обоих! Я не могла этого допустить! Я хотела спасти хотя бы одного… – она рыдала, с трудом произнося слова.

– И вы выбрали дочь, – констатировал я.

Я был шокирован таким поворотом событий. Слова матери Эрика вселяли в меня страх перед тем, что еще я мог узнать об этой семейке.

– Да! Да! – закричала Джина Стоун. – Я выбрала дочь!

– А Эрика отдали своему мужу?

– Да! – снова залилась она слезами. – Хотя бы Дженни я могла сохранить, уберечь. А что мне было делать? Он бы отнял обоих…

– Что такого ужасного делал ваш муж? – наконец задал я главный вопрос.

Однако больше мисс Стоун ничего мне не ответила. Она вытерла слезы, как будто, вновь собравшись с мыслями, и велела мне немедленно убираться и не тревожить их больше. Она сказала, чтобы я оставил их семью в покое и дал им спокойно жить, и что она устала от всех этих расспросов.

Я ушел, но то, что я узнал, еще долго не давало мне покоя. У меня было ощущение, что Джина Стоун буквально принесла своего сына в жертву, чтобы сохранить дочь. Она оставила мальчика с отцом, который был, судя по ее словам, ужасным человеком. И что бы он ни делал с детьми, она прекрасно об этом знала… и все равно оставила сына. Разве это мать, думал я. Я представил, если бы кто-нибудь начал торговаться со мной за жизнь моей дочери. Нет, я даже не мог этого представить! Неужели она не любила своего сына? У меня даже возникла мысль, что Эрик был ей не родным, но позже я покопался в делах и убедился, что оба ребенка Стоунов были общими.

Я рассказал Дороти о том, что мне удалось узнать, и мы на неделю погрузились в подробное изучение дела Эрика, хотя, Дороти, могу поспорить, знала его уже наизусть. Однако как бы глубоко мы ни рыли, так ничего и не нашли. Все, что у нас было, это слова Джины Стоун «Гореть ему в аду!». И это единственное, чем я мог апеллировать в разговоре с Эриком, но почему-то мне казалось, что этого было не так уж мало. Главное – и я принял твердое решение – не отступать и не давать послабления. Главное теперь было долбить до конца, пока все стены форта Эрика Стоуна не рухнут. Для начала я решил еще немного подождать, чтобы мое появление стало для него неожиданностью.

Две недели спустя я снова пришел к Эрику, и он был неприятно удивлен этим.

– Я думал, ты больше не появишься, Миллер! – с порога заявил он.

– Ну, ты меня не знаешь, – спокойно ответил я. – Как себя чувствуешь?

– Прекрасно! – усмехнулся он. – Без тебя гораздо лучше!

Я смотрел на него совершенно другими глазами. Теперь я не злился на этого парня, я даже хотел помочь ему. Я не знал, что скрывается за его броней, но теперь, по крайней мере, я был уверен, что там определенно что-то есть. Даже его ненависть и грубость, кажется, были направлены не на меня. Да на меня ему, возможно, и вовсе было наплевать.

– Послушай, Эрик, – я решил больше ничего не скрывать от него и быть предельно честным. – Не буду юлить, мы с Дороти, с мисс Честертон, твоим адвокатом, не хотим, чтобы ты отправился в тюрьму. И, кажется, мы нащупали способ, как этого добиться, – я сделал паузу, чтобы понаблюдать за реакцией Стоуна.

Он подозрительно и недоверчиво смотрел на меня, не говоря ни слова.

– На самом деле, есть даже несколько способов. Все зависит от тебя и от того, насколько ты сам захочешь.

– Перестань, Миллер! – отрезал он. – Ты же говорил уже со следователями, с врачами и еще с дюжиной людей, которых я никогда не видел. Ты все знаешь, что тебе еще нужно? Оставьте меня в покое!

– Да, но я также говорил и с твое матерью, – выложил я первый козырь.

Лицо Эрика моментально переменилось. Былой запал и напускная бравада уступили место растерянности и страху. Да, именно страху. В один миг передо мной как будто снова оказался напуганный пятнадцатилетний мальчик. Он смотрел на меня широко открытыми глазами через все пространство небольшой комнаты и тяжело дышал. Он смотрел прямо мне в глаза и как будто не мог поверить услышанному, губы его между тем беззвучно произнесли: «Что?» Он стоял спиной к зеркальному стеклу, и поэтому только я один видел, как он задал этот немой вопрос.

– Я говорил с твоей матерью, Эрик, – медленно повторил я.

Он подошел ближе и сел напротив. Стоун молчал, но все, что он хотел сказать, было буквально написано на его лице, причем написано крупными буквами. Он как будто спрашивал: «Ну и что она сказала?», но вслух парень по-прежнему не произносил ни слова.

– Ты знаешь, почему она оставила тебя с отцом после развода? – это был второй козырь, но я уже сомневался, стоит ли продолжать.

Эрик, кажется, был выбит из колеи и не знал, что ему делать, куда спрятаться. Он не ответил на вопрос, тяжело вздохнул, опустил глаза, встал со стула, отошел к стене и отвернулся. Я не решался больше ничего говорить, отчасти потому, что боялся того, что могу услышать. Но я чувствовал, что Эрик был на пределе и малейший толчок взорвал бы его. Именно на это я и рассчитывал, но теперь мне вдруг стало страшно: все-таки одно дело, когда перед тобой раскрывает душу пятнадцатилетний мальчишка, и совсем другое, когда на тебя выливаются откровения взрослого двадцатилетнего парня. К тому же, это был далеко не простой парень. Я сидел там, захлебываясь собственной жалостью и опасениями, подбирая слова. Но слова были давно подобраны, и они были просты.

– Эрик, что сделал твой отец? – выстрелил я в третий раз.

Ответа не было, и тогда я повторил свой вопрос.

– Что сделал твой отец, Эрик?

Стоун по-прежнему стоял ко мне спиной, но я видел, как медленно поднимаются и опускаются его плечи от резких глубоких вдохов и выдохов. Я видел, как он закрыл лицо ладонями и так простоял еще, наверное, минуты две. Да, он был готов сдаться. Так просто, подумал я. Так всё было просто. Один-два правильных вопроса. Только сложность всегда и заключается в том, чтобы найти эти нужные вопросы. Если бы все мы всегда задавали правильные вопросы, возможно, мир был бы другим.

– Он изнасиловал меня, – наконец заговорил Эрик, опуская руки. – Меня и мою сестру. – Стоун говорил очень тихо и медленно, делая большие паузы между короткими предложениями, иногда повторяя сказанное. – Не раз и не два.

На этом он повернулся и смотрел теперь мне в глаза. По щекам его текли слезы. При этом он не всхлипывал и не рыдал. Просто слезы ручьями текли из его глаз, сам же Эрик как будто не замечал этого.

– Не раз и не два, Миллер. Много раз, – с этими словами он сел напротив и уставился прямо на меня.

Я весь вытянулся, потому что, поверьте, ощущение было такое, что он смотрел мне не в глаза, а в самую душу, и говорил все это кому-то, кто существовал только в глубине моего сознания.

– Первый раз, когда мне было двенадцать. Он сначала сделал это с ней. А потом сказал, чтобы я тоже. А если я отказывался, он избивал нас. И я сначала думал, пусть лучше бьет меня. Но он начинал бить и сестру. Поэтому я делал, как он говорил. У меня просто не было выбора. Я не мог поступить иначе. Я не мог ничего сделать. Господи! Мне же было двенадцать лет! Что я мог… – он остановился, закусил нижнюю губу и замолчал на несколько минут.

Я не знал, что сказать. Я был просто раздавлен и размазан со всем своим психиатрическим опытом и образованием. Я был чисто по-человечески впечатан в белую стену этой тесной комнаты. У меня ком стоял в горле, так что говорить было невозможно. Я смотрел перед собой и больше не видел там жестокого сумасшедшего малолетнего убийцу. Не то чтобы теперь я мог оправдать Эрика, просто то, что он сделал, уже совершенно не казалось преступлением. Он больше не был для меня преступником. Теперь передо мной сидел маленький мальчик, которому страшно не повезло в жизни, который в самом невинном возрасте попал в мясорубку, беспощадно перемоловшую все светлое, что в нем было. Вместо жестокости я видел теперь только трагедию без начала и без конца. Мне вдруг захотелось подойти к Эрику, обнять его, положить руку ему на плечо и сказать, что все еще может быть нормально. Но, во-первых, я прекрасно знал, что нормально ничего уже быть не может, а, во-вторых, я не мог не то, что оторваться от стула, я не мог даже пошевелиться. Но, как выяснилось, это была далеко не вся история, и через несколько минут Эрик продолжил.

– Потом мама забрала Дженни. А я остался. Я не знаю, почему она это сделала, – он закрыл глаза ладонью, сжал зубы и выдохнул. – По пятницам к нему приходили друзья. Они напивались. А потом приводили меня в эту комнату внизу. Я ненавижу пятничные вечера, – он вновь посмотрел мне прямо в глаза, потом уткнулся в ладонь и продолжил. – Потом меня отсылали к себе. Когда они уходили, он, бывало, снова звал меня. А если я не приходил… – Стоун вздохнул и поднял голову к потолку. – В общем, я приходил. И он снова мог делать это. Или бил меня. Когда бил, было не так уж плохо. Я даже думал, хоть бы он снова избил меня…

Эрик продолжал говорить, а мне хотелось закричать, чтобы он замолчал. Я уже все понял, и мое сердце просто разрывалось. Мне хотелось теперь, чтобы парень остановился, но я сам вызвал этот поток, и теперь обязан был принимать все таким, как есть.

– И вот в один такой вечер, после того как его друзья ушли, я пошел к нему в комнату. Снял со стены ружье, открыл ящик, где он хранил патроны. Ключ я украл раньше. Я зарядил ружье и спустился вниз. Когда я вошел, он сидел ко мне спиной в своем кресле. Он крикнул, чтобы я убирался. А я просто подошел и наставил на него ружье. Потом в газетах писали, что я смотрел ему в глаза. Да мне насрать было на его глаза! Я спустил курок сразу, как оказался перед ним. И знаешь что, Миллер? – он снова посмотрел на меня, пронизывая остатки того, что еще позволяло мне держаться, своими серо-зелеными глазами, и почти шепотом добавил. – И знаешь, если бы все вернуть назад, я бы снова сделал это. Только раньше.

Да я бы и сам пристрелил этого ублюдка, подумал я про себя. И я нисколько не преувеличивал. Теперь, зная все, видя полную картину произошедшего, я бы не только лично придушил отца этого парня, я бы наградил Эрика медалью за заслуги перед отечеством. Но вместо этого, единственное, что я мог, это попытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы парень не попал в тюрьму.

Если вы спросите меня теперь, считаю ли я, что Эрик Стоун заслужил наказание за убийство, которое совершил в четырнадцать лет, я отвечу – нет. Более того, я скажу вам, что он совершенно не заслуженно провел столько лет в колонии для несовершеннолетних. Я буду доказывать вам это с пеной у рта, я буду до последнего стоять на стороне Эрика, что бы вы мне ни говорили, какие бы доводы ни приводили.

Я сидел и думал обо всем, что услышал, но я совершенно не знал, что мне сказать этому парню. Еще минут десять мы провели в полной тишине, и все это время я старался не встречаться глазами с Эриком, потому что я просто не знал, как реагировать.

– Вот и все, – наконец заключил Стоун, нарушив одно из самых тяжелых молчаний в моей жизни. – Ты это так хотел узнать?

Я ничего не ответил.

– У тебя есть сигареты, Миллер? – снова спросил Эрик.

– Да, – встряхнулся я, достал из кармана пачку и протянул ему.

Потом я взял у него пачку и достал одну сигарету для себя. Эрик, все еще державший в руке зажигалку, прикурил мне, не задавая вопросов. Я сделал затяжку и тут же закашлялся, а парень не сводил с меня глаз. Однако он никак не реагировал, хотя, могу представить, как нелепо я выглядел с сигаретой после десятилетнего перерыва. Эрик даже бровью не повел – просто смотрел на меня в упор. Мы выкурили по две сигареты молча. Закуривая третью, Эрик заговорил.

– Может, ты уже пойдешь, Миллер?

– Мы обсудим все с Дороти… с твоим адвокатом. Мы придем через пару дней, – затараторил я. – Думаю, мы что-нибудь придумаем.

Он только пожал плечами и указал на сигареты, как бы напоминая, чтобы я их забрал.

– Да, ерунда! – Я снова старался говорить непринужденно, но ничего не вышло. – Оставь себе.

– Мне не разрешат, – он отрицательно покачал головой.

Я ничего не ответил, только махнул рукой, как бы говоря: «Я договорюсь, не беспокойся», – и вышел из комнаты.

Через несколько дней мы с Дороти вновь пришли к Эрику. Он сидел на стуле напротив нас и, как всегда, много курил. Надо признать, теперь вся эта картина гораздо больше напоминала цивилизованную встречу адвоката со своим клиентом, а я, как будто, был тут просто «для мебели». Сначала Эрик был молчалив, но по его взгляду я понял – ему не очень нравилось, что Дороти тоже знала всю историю. Думаю, отчасти потому, что она, как ни старалась, не могла скрыть свою жалость.

Большую часть времени Стоун смотрел мимо нас, куда-то вдаль на белые стены и переводил взгляд, только когда отвечал на вопросы, да и то не всегда. Руки он держал на столе, и так как бинты ему сняли, шрамы на запястьях были теперь обнажены. Увидев их, я удивился, как парню удалось выжить. Это были не аккуратные неумелые подростковые шрамы. Теперь они шли вдоль, рассекая рисунок вен по всей длине. Это выглядело не просто не привлекательно, это выглядело по-настоящему страшно, и я старался больше не задерживать взгляд на запястьях Эрика. Совершенно точно, будь у него хотя бы немного теплой воды и еще несколько минут одиночества, он бы сейчас не сидел перед нами.

– Послушай, Эрик, – говорила Дороти, – Вот что мы сделаем: мы дадим полную характеристику личности твоего отца прежде, чем обвинитель начнет допрос. Уверена, присяжные не останутся равнодушными.

– Нет, – парень отрицательно замотал головой. – Я не буду ничего рассказывать в суде.

– Но, Эрик, иначе мы не сможем…

– Нет, – перебил он ее.

В общем, как человек и как мужчина, я отлично понимал Эрика. Я бы тоже не стал рассказывать дюжине незнакомых людей о таких подробностях. Но как судебный психиатр я знал, что только так можно переманить присяжных на свою сторону, а в наших судах именно это было главным. По большому счету, не имело никакого значение ни само преступление, ни доказательства, ни справки и диагнозы. Главное – заставить присяжных встать на твою сторону, главное – заставить их сопереживать, испытывать жалость или ненависть.

– Хорошо, послушай, – вступил в разговор я. – Тогда можно поступить следующим образом: Дороти будет говорить, а от тебя потребуется лишь подтверждение ее слов. Пойдет?

Он кивнул, но при этом я видел, как неприятна была ему вся эта затея. Он смотрел на меня как на предателя, разболтавшего все государственные тайны его маленького королевства.

– Я только не понимаю, Миллер, к чему это все? – спросил он. – Это же не отменяет того, что я убил своего отца…

– Знаешь, я думаю, учитывая обстоятельства, которые непосредственно предшествовали моменту убийства, это поможет нам свести все к состоянию аффекта…

– Миллер! – он опять не дал мне договорить. – Я украл ключ от ящика с патронами за день до этого! Какой аффект!

Черт, эта деталь совершенно вылетела у меня из головы!

– Послушай, – вступила Дороти. – Мы свяжем это с обстоятельствами того вечера и глубокой психологической травмой, – она замолчала на секунду, как будто готовясь к очень важному заявлению. – В тот вечер он избил тебя или… – она слишком затянула паузу, подбирая нужное слово, хотя, оно было вполне очевидным.

– Или, – быстро утвердительно ответил Эрик. – Но кому какое дело!

– Вот видишь, – Дороти, кажется, немного воодушевилась, но я не понимал, почему. – После такого ты просто не мог отдавать себе отчет в своих действиях.

– Нигде это не записано, а значит, мисс Честертон, ничего не было, – отрезал Эрик.

– Но ведь должны были остаться следы…

– Никому это было не нужно, никто ничего не проверял! Никаких следов!

– Не надо отчаиваться, – продолжала Дороти. – Я верю, что мы сможем убедить присяжных.

– Все бесполезно, и вы это знаете, – Эрик встал и направился к двери. – Я устал, простите, не могу больше разговаривать.

С этими словами он постучал в дверь. На стук прибыли два санитара, которые отвели его в палату.

Оставшееся время мы редко бывали у Эрика и все больше находились в разъездах. Мы навестили даже патологоанатома, который делал осмотр тела отца Стоуна и заключение о смерти, в надежде отыскать хоть какую-нибудь зацепку. Но все было тщетно – ничего такого, что нам ни было бы уже известно, мы не находили.

Мы пытались убедить Эрика, что у него все еще были шансы попасть в клинику и избежать тюрьмы. И хотя он не особенно верил в наши уговоры, теперь я понимаю, что все это только усугубляло ситуацию. К тому же, обвинителем выступал Уолтер Ригби, а это не добавляло нам шансов. О том, что у него нет ни души, ни сердца, знали все на Восточном побережье и кое-кто на Западном. Мы пытались встретиться с Уолтером и попробовать смягчить его, но он лишь сухо дал понять, что намерен упечь нашего парня по полной программе, и чтобы мы даже не надеялись на «всякие фокусы».

На суде все наши попытки склонить присяжных на свою сторону рухнули прежде, чем Дороти начала говорить. Во-первых, в жюри, в основном, были мужчины с непробиваемыми лицами, а во-вторых, Ригби в самых ярких красках нарисовал картину жестокого спланированного убийства. Всё закончилось тем, что во время допроса обвиняемого он вообще поставил под сомнение правдивость всей этой истории с изнасилованиями.

– Так вы утверждаете, что отец совершил над вами действие сексуального характера против вашей воли, мистер Стоун? – без каких-либо эмоций уточнил Ригби во время перекрестного допроса.

– Да, – кивнул Эрик, не понимая, к чему клонит обвинитель.

Но я отлично понимал, к чему он клонил, и было наивно предполагать обратное. Да, с его точки зрения, все именно так и обстояло: если ребенку с малых лет давать понять, что то или иное действие (в нашем случае – сексуальная связь отца и детей) является нормальным, то ребенок и будет расти с четкой позицией по этому поводу. Проще говоря, если вам все детство внушали, что шляпу следует называть, к примеру, «миксером», выйдя во взрослую жизнь, вы никогда не задумаетесь, что перед вами именно миксер, когда увидите даму в шляпе. Возможно, это сравнение покажется вам глупым, но именно так все и обстоит на самом деле.

– А откуда, позвольте узнать, – продолжал задавать вопросы обвинитель, – вам было известно, что эти действия являются негативными, мистер Стоун? Вам ведь было тогда двенадцать, как вы утверждаете?

Эрик смотрел на него широко открытыми от растерянности глазами, не понимая, думаю, даже сути вопроса.

– У вас были сексуальные контакты до того момента, мистер Стоун? – ответа не последовало. – Хорошо, я спрошу по-другому. Вы уже занимались сексом до того, как ваш отец, по словам вашего адвоката, «заставил вас вступить в интимную связь с вашей сестрой»?

Эрик замотал головой, но это, конечно, не устроило Ригби.

– Да или нет, мистер Стоун? Отвечайте на вопрос!

– Нет.

– Тогда откуда вы могли знать, что то, что, якобы «заставлял вас делать ваш отец», было предосудительно или неправильно?

Эрик растеряно смотрел то на Ригби, то на Дороти, то на меня, но мы никак не могли ему помочь, а все протесты моментально отклонялись, потому что, естественно, все, что говорил обвинитель, имело самое непосредственное отношение к делу.

– Вы когда-нибудь обсуждали со сверстниками сексуальные отношения?

– Нет, – Эрик мотал головой.

– Тогда откуда вы знали, что такие отношения не нормальны? Объясните нам, мистер Стоун, откуда у двенадцатилетнего мальчика вдруг появились такие познания? И – что еще важнее – почему вся эта история увидела свет только сейчас? – он сделал паузу, но, так и не дождавшись ответа, заключил. – Не потому ли, что это просто очередная уловка вашего адвоката, которая, надо признать, не лишена смыла и изобретательности. Очернить доброе имя вашего отца, представив вас жертвой, тем самым надавить на жалость присяжных. Браво, мисс Честертон! Но где же тогда заключение о предшествующем смерти мистера Стоуна-старшего половом акте? Ведь такие следы остаются даже у мертвых! И где же, позвольте спросить, несчастная сестра Эрика Стоуна? Где его мать? Ах да, должно быть, вдова Стоун просто не пожелала участвовать во всем этом спектакле, дорожа памятью бывшего мужа! – он повернулся к присяжным, среди которых, все же было три женщины от сорока до пятидесяти. – Вы, матери, – обратился он к ним. – И я прошу вас сделать усилие и представить себя на месте Джины Стоун. Скажите, знай вы о том, какие извращенные действия способен совершать ваш муж, оставили бы ему ребенка после развода? – все три дамы отрицательно замотали головами. – Правильно – нет! Потому что ни одна мать не бросит своего ребенка. Материнство – это инстинкт, и с этим трудно спорить. Думаю, если бы мисс Стоун услышала всю эту фантастически трогательную историю, которую нам так долго рассказывала мисс Честертон, она бы сгорела со стыда!

Заключительная речь Ригби ставила окончательную точку в наших попытках. Даже судья, который вначале был склонен поверить нам, был теперь убежден в нашей отчаянной лжи. Это было унизительно. Это было грустно. Но самым ужасным было ловить на себе взгляд Эрика, когда его в наручниках уводили из зала суда. Не думаю, что он изначально очень верил во всю эту затею, но мы дали ему надежду, которую не смогли оправдать, и он совершенно справедливо мог считать нас лжецами и ненавидеть.

С учетом срока, уже проведенного им в колонии, Эрику дали десять лет тюрьмы, что было весьма великодушно для убийства первой степени.

Его отправили в тюрьму штата. Через пару недель я попробовал навестить его, но он только сказал мне, чтобы я убирался и никогда больше не приходил.

– Прошу, Эрик, не будь так жесток, – говорил я в телефонную трубку, глядя ему в глаза через пуленепробиваемое стекло. – Мы сделали все, что смогли. Прости нас. Нам очень жаль…

– Уходи, Миллер, – он даже не присел на стул и все еще стоял с трубкой в руке. – Не надо приходить ко мне! Мне жаль, что мы встретились. Лучше бы я ничего тебе не рассказывал! Убирайся!

На этом он повесил в трубку и ушел.

Это был последний раз, когда я видел Эрика Стоуна.