Читать книгу Мир без конца - Кен Фоллетт - Страница 19

Всю дорогу от Кингсбриджа до Уигли – двадцать миль, целый день пути – Гвенда ждала подходящего мгновения, чтобы воспользоваться приворотным зельем; ждала, но так и не дождалась.

Вулфрик не то чтобы держался настороженно: напротив, был дружелюбен и любезен. Рассказывал о своих родных, о том, как плакал каждое утро, просыпаясь и вспоминая, что их гибель ему не приснилась. Проявлял участие, спрашивал, не устала ли Гвенда и не пора ли передохнуть. Говорил, что семейное земельное владение воспринимает как доверенную собственность, как то, чем владеют при жизни, а по смерти завещают потомкам, и что, занимаясь благоустройством этих угодий – пропалывая поля, ставя загородки для скота и выкорчевывая камни с пастбищ, – он выполняет свое предназначение.

Даже гладил Скипа.

К концу дня Гвенда чувствовала, что любит его пуще прежнего. Увы, он ни словом, ни жестом не давал понять, что для него она теперь больше, нежели просто подруга; проявлял заботу, но по-приятельски, не как к возлюбленной. В лесу, с Симом-торгашом, она всем сердцем желала, чтобы мужчины хоть иногда не вели себя как дикие животные, а теперь вот мечталось, чтобы в Вулфрике пробудилось хоть чуточку звериного. Весь день она пускалась на мелкие уловки, пытаясь его распалить. Якобы случайно приоткрывала крепкие красивые ноги. Взбираясь на пригорки, глубоко дышала, выставляя грудь. При любой возможности дотрагивалась до него, касалась руки или клала ладонь на плечо. Ни одна из этих уловок не возымела ни малейшего действия. Гвенда знала, что некрасива, но была уверена, что обладает чем-то таким, отчего другие мужчины нередко пялились на нее и даже присвистывали, однако Вулфрик не поддавался.

В полдень сделали привал и поели хлеба и сыра, которые взяли с собой, но воду пили из ручья, с ладоней, и потому она не смогла дать ему зелье.

Все равно она испытывала настоящее счастье. Ведь они с Вулфриком оставались наедине целый день. Гвенда могла любоваться им, болтать, веселить, сочувствовать и время от времени даже дотрагиваться до него. Она уверяла себя, что может поцеловать его в любой миг, просто пока не хочется. Они как будто поженились, но все закончилось слишком быстро.

В Уигли пришли к вечеру. Деревня стояла на возвышенности, во все стороны от нее полого спускались поля, и здесь всегда было ветрено. После двухнедельной сутолоки Кингсбриджа деревушка казалась маленькой и тихой – горстка разбросанных хижин вдоль дороги, что вела к господскому дому и церкви. Господский дом не уступал размерами городскому купеческому дому, спальни располагались на втором этаже. Дом священника тоже выглядел довольно привлекательно, как и жилища нескольких крестьян, но большинство деревенских строений составляли сущие лачуги, разделенные надвое: на одной половине держали скотину, другая служила семье кухней и спальней.

Первый по дороге из этих добротных домов принадлежал семье Вулфрика. Запертые двери и закрытые ставни придавали дому заброшенный вид. Вулфрик прошел мимо, к следующему большому дому, где жила со своими родителями Аннет. Взмахом руки он попрощался с Гвендой и с радостной улыбкой зашел в дом, выкинув из головы весь день пути.

Гвенда ощутила резкую боль утраты – чувство было такое, словно оборвался хороший сон. Она сглотнула, избавляясь от комка в горле, и двинулась через посевы. Благодаря июньским дождям пшеница и ячмень зазеленели, но теперь им требовалось солнце, чтобы созреть. Деревенские женщины горбились над межами, медленно перемещались вдоль рядов посевов, выдирая сорняки. Некоторые, замечая Гвенду, махали руками.

Приближаясь к дому, Гвенда одновременно волновалась и злилась. Она не видела родителей с того дня, как отец продал ее Симу-торгашу за корову. Почти наверняка папаша уверен, что дочурка еще у Сима. Когда увидит ее на пороге, точно опешит. Что он скажет? И что она скажет отцу, предавшему ее доверие?

Гвенда не сомневалась в том, что матери ничего не известно о сделке. Скорее всего папаша наплел ей, будто Гвенда сбежала с каким-нибудь парнем. Мать впадет в бешенство, и папаше не поздоровится.

Очень хотелось повидаться с малышней – с Кэт, Джоуни, Эриком. Гвенда вдруг осознала, как сильно по ним соскучилась.

Их дом стоял на дальней стороне стоакрового поля, его наполовину скрывали деревья на лесной опушке. Этот дом был даже меньше крестьянских лачуг, имел единственную комнату, в которой вся семья ночевала заодно с коровой. Такие дома строились из прутьев и раствора: жерди из сучьев втыкали в землю, переплетали их мелкими ветками, как корзину, а дыры замазывали липкой смесью глины, соломы и коровьего навоза. В соломенной крыше проделывали отверстие, куда выходил дым из очага, а сам очаг выкладывали посреди дома на земляном полу. Стояли такие дома от силы несколько лет, потом их приходилось ставить заново. Сейчас дом показался Гвенде убогим, как никогда. Девушка поклялась себе, что не останется здесь на всю жизнь, не будет каждый год или два рожать детей, большинство из которых умрут от голода. Ни за что, уж лучше она сама себя прикончит.

В сотне ярдов от дома она заметила папашу, шедшего навстречу с кувшином. Верно, собрался прикупить эля у Пег Перкинс[35], матери Аннет, которая варила пиво на всю деревню. В это время года у папаши всегда водились деньжата, поскольку на полях работы хватало.

Папаша углядел ее не сразу.

Пока он шагал по узкой меже, разделявшей два участка поля, Гвенда изучала его худощавую фигуру. Он обрядился в длинную, до колен рубаху, надел потрепанный колпак и самодельные сандалии, привязанные к ногам соломой. Походка его выглядела осторожной и одновременно бойкой: папаша вечно смахивал на чужака, который тщетно пытается делать вид, будто находится у себя дома. Из-за близко посаженных глаз, большого носа и широкого, торчавшего вперед подбородка лицо его казалось бугристым треугольником. Гвенда знала, что похожа на отца. Папаша украдкой поглядывал на женщин, работавших в поле, словно не хотел, чтобы те заметили, как он за ними наблюдает.

Подойдя ближе, он бросил на нее свой привычный хитроватый взгляд из-под прищуренных век, тут же потупился, потом снова вскинул голову. Гвенда дернула подбородком и твердо посмотрела отцу в глаза.

На лице папаши отразилось изумление.

– Ты? Что стряслось?

– Твой Сим вовсе не торгаш, а разбойник.

– Где он сам?

– В аду, папочка. Там-то вы с ним и встретитесь.

– Ты что, его убила?

– Нет. – Девушка уже давно решила, что говорить. – Его покарал Бог. Сим шел по кингсбриджскому мосту, и тот рухнул. Господь наказал его за грехи. А тебя еще нет?

– Бог милует добрых христиан.

– Больше тебе сказать нечего? «Бог милует добрых христиан» – и все?

– Как ты сбежала?

– Пошевелила мозгами.

Папаша умильно улыбнулся:

– Умная девочка.

Гвенда подозрительно всмотрелась в него.

– Какую еще гнусность ты задумал?

– Умная девочка, – повторил отец. – Ступай к матери. На ужин получишь кружку эля.

Он прошел мимо.

Гвенда нахмурилась. Похоже, папашу не слишком-то беспокоило, что скажет мать, когда узнает правду. Может, он рассчитывает, что дочь постесняется рассказать? Что ж, в таком случае он ошибается.

Кэт и Джоуни играли в грязи перед домом. Завидев Гвенду, они вскочили и бросились к ней. Скип громко залаял. Девушка обняла сестер, вспомнив, как думала, что никогда их больше не увидит; в это мгновение она была страшно рада, что воткнула кинжал в башку Олвину.

Она зашла в дом. Мать кормила маленького Эрика молоком, придерживая кружку, чтобы не пролить ни капли. Она вскрикнула от радости, когда увидела Гвенду. Поставила кружку на стол, вскочила и обняла дочь. Гвенда расплакалась.

Едва слезы полились из глаз, остановиться оказалось непросто. Она плакала потому, что Сим увел ее из города на веревке, потому, что позволила Олвину овладеть ею, оплакивала всех, кто погиб при обрушении моста, и рыдала потому, что Вулфрик любит Аннет.

Когда сумела немного успокоиться и подавить рыдания, она проговорила:

– Мама, папаша продал меня. Продал за корову, и мне пришлось уйти к разбойникам.

– Это нехорошо, – откликнулась мать.

– Хуже, чем нехорошо! Он подлый, злой… он дьявол.

Мать отстранилась.

– Не говори так.

– Но это правда!

– Он твой отец.

– Отцы не продают детей как скотину. У меня нет отца.

– Он кормил тебя восемнадцать лет.

Гвенда недоуменно уставилась на нее.

– Как ты можешь быть такой жестокой? Он продал меня разбойникам!

– Зато привел нам корову. Теперь у нас есть молоко для Эрика, хоть у меня грудь и высохла.

Девушка была потрясена.

– Ты покрываешь его!

– У меня больше никого нет, Гвенда. Твой отец не принц и даже не крестьянин. Безземельный батрак. Но он делал для семьи все, что мог, почти двадцать пять лет. Работал, когда получалось, и воровал, когда приходилось. Благодаря ему выжили и ты, и твой брат, и при попутном ветре он сделает то же самое для Кэт, Джоуни и Эрика. Сколько бы грехов за ним ни водилось, без него нам было бы куда хуже. Потому не смей называть его дьяволом.

Гвенда онемела. Она едва свыклась с мыслью, что родной отец ее предал. А теперь выходило, что и мать ничуть не лучше. Девушка так растерялась, словно снова очутилась на мосту, который внезапно стал уходить из-под ног, и с трудом понимала, что происходит.

Вернулся отец с кувшином эля. Он как будто не ощущал витавшего в воздухе разлада. Снял с полки над очагом три деревянных кружки и весело сказал:

– Ну, давайте выпьем за возвращение нашей старшей девочки.

После долгой дороги хотелось есть и пить. Гвенда взяла кружку, жадно отпила, но, отлично зная папашу, не преминула спросить:

– Что ты задумал?

– Как тебе сказать… На следующей неделе ярмарка в Ширинге, так?

– И что?

– Ну… можно повторить.

Девушка не поверила своим ушам.

– Повторить что?

– Я тебя продам, ты уйдешь с покупателем, а потом убежишь и вернешься домой. С тобой ведь ничего не случилось?

– Ничего не случилось?

– А у нас теперь корова за двенадцать шиллингов. Мне ведь почти полгода нужно работать за такие деньги.

– А потом? Что потом?

– Ну, есть и другие ярмарки… в Винчестере, Глостере – всех не перечесть. – Папаша долил ей эля из кувшина. – Поверь мне, это куда лучше, чем срезать кошель у сэра Джеральда.

Гвенда не донесла кружку до губ. Во рту появилась горечь, как будто она съела что-то гнилое. Хотелось возразить отцу. На языке вертелись грубые слова, гневные обвинения, проклятия, но она молчала. Буря чувств, бушевавшая внутри, победила негодование. Какой смысл ругаться? Она все равно никогда больше не сможет верить отцу. А мать не отступилась от него – значит, ей тоже нельзя верить.

– Что же мне делать? – громко спросила Гвенда, но не для того, чтобы получить ответ от родных. Вопрос она задавала самой себе. Для семьи она стала товаром, которым торгуют на ярмарках. Если не готова принять эту участь, нужно что-то менять.

Можно уйти.

По спине пробежал холодок: она поняла, что это больше не ее дом. Открытие потрясло ее до глубины души. Она жила здесь с самого рождения, но теперь почувствовала себя беззащитной. Нужно уходить.

Не на следующей неделе, даже не завтра утром – прямо сейчас.

Идти было некуда, но это дела не меняло. Остаться, есть хлеб, который отец положил на стол, значит покориться его власти. Она тем самым признает, что ею можно торговать. Гвенда пожалела, что выпила первую кружку эля. Надо было сразу отказаться и уйти из-под отцовского крова.

Она посмотрела на мать:

– Ты ошибаешься. Он сущий дьявол. Предания говорят правду: когда заключаешь сделку с дьяволом, в итоге платишь дороже, чем казалось сначала.

Мать отвернулась.

Гвенда встала. Кружка по-прежнему была в ее руке. Она накренила кружку, выливая эль на пол. Скип немедленно принялся лизать лужицу.

Отец рассердился:

– Я заплатил за этот кувшин целый фартинг!

– Прощайте. – Гвенда вышла из дома.