Читать книгу Мир без конца - Кен Фоллетт - Страница 8

В тот год, когда Мерфину исполнился двадцать один, на Духов день[10] Кингсбриджский собор заливали потоки дождя.

Крупные капли стучали по шиферной кровле[11]; по водоотводам текли ручьи; в пастях горгулий пенилась и клокотала вода; с контрфорсов словно свисали дождевые завесы; вода омывала арки и колонны, заливая статуи святых. Небо, огромный собор и весь город отливали всеми оттенками мокрого серого цвета.

В Духов день праздновали снисхождение Святого Духа на учеников Иисуса. Седьмое воскресенье после Пасхи приходилось обычно на май или июнь, то есть по всей Англии незадолго до этого стригли овец, так что в этот день всегда открывалась кингсбриджская шерстяная ярмарка.

Мерфин, шлепая по глубоким лужам и бурливым потокам, пробирался к собору на утреннюю службу. Пришлось набросить капюшон в тщетной попытке не намочить лицо и пройти через ярмарку. На просторной лужайке к западу от собора сотни торговцев выставили лотки, а затем были вынуждены поспешно накрывать их промасленной мешковиной или войлоком, чтобы уберечь товар от дождя. Главными на ярмарке были купцы, торговавшие шерстью, – от мелких торговцев, скупавших товар у немногочисленных крестьян, до крупных дельцов, таких как Эдмунд, у которого склады ломились от запасов шерсти. Вокруг их лотков россыпью располагались прочие, с которых продавали все, что можно купить за деньги: сладкое рейнское вино, шелковую с золотом парчу из Лукки, стеклянные венецианские кубки, имбирь и перец из таких восточных краев, чьи названия под силу было выговорить лишь немногим. И конечно, повсюду сновали те, кто предлагал посетителям и торговцам самое необходимое: пекари, пивовары, кондитеры, предсказатели и уличные девки.

Когда хлынул дождь, торговцы храбрились, перешучивались, пытались устроить нечто вроде карнавала, но непогода сказывалась на прибылях. Некоторым деваться некуда. Дождь или солнце, но итальянские и фламандские закупщики не могли уехать без мягкой английской шерсти, потребной для безостановочной работы тысяч ткацких станков во Флоренции и Брюгге. А вот обычные покупатели сидели по домам: супруга рыцаря решала обойтись без муската и корицы; зажиточный крестьянин был согласен проносить старый плащ еще одну зиму; законник рассуждал, что его любовнице не так уж и нужен золотой браслет.

Мерфин не собирался ничего покупать. У него не было денег. Будучи подмастерьем, он жил у своего мастера, Элфрика Строителя, столовался с хозяевами, спал на кухонном полу и носил поношенную одежду главы дома, но жалованья не получал. Долгими зимними вечерами он вырезал и потом продавал за несколько пенни хитроумные игрушки – шкатулки для драгоценностей с потайными отделениями, петушков, которые высовывали язык, когда их дергали за хвост, – но летом свободного времени не оставалось: ремесленники работали до темноты.

Впрочем, пора ученичества скоро заканчивалась. Меньше чем через полгода, в первый день декабря, он станет полноправным членом Кингсбриджской гильдии плотников – в двадцать один-то год! Он изнывал от нетерпения в ожидании этого события.

Высокие западные двери собора открылись для тысячи горожан и приезжих, желавших присутствовать на службе. Мерфин зашел в храм, отряхивая с одежды дождевые капли. Каменный пол стал скользким от воды и грязи. В погожий день внутреннее убранство собора освещали яркие лучи солнца, но сейчас внутри царил полумрак, витражи словно потускнели, а паства рядилась в темные и мокрые одежды.

Куда девается дождевая вода? Ведь вокруг собора нет канав для ее стока. Вода – тысячи и тысячи галлонов[12] воды – просто уходила в землю. Может, впитывается в грунт, все глубже и глубже, пока не заливает наконец преисподнюю? Вряд ли. Собор построен на склоне. Вода уходит под землю, в холм, движется с севера на юг. Фундаменты больших каменных зданий задумывались так, чтобы пропускать воду сквозь себя, поскольку скопление воды таило опасность. Значит, вся эта влага в конечном счете попадает в реку на южной оконечности аббатских земель.

Мерфину даже показалось, что он чувствует подошвами башмаков, как под землей с глухим гулом течет вода, и рев ее могучего потока заставляет содрогаться каменный пол и фундамент.

Виляя хвостом, к нему радостно подбежала маленькая черная собачка.

– Привет, Скрэп. – Он потрепал псину по загривку.

Юноша огляделся, высматривая хозяйку собаки, и сердце его на секунду остановилось.

Керис надела ярко-красный плащ, доставшийся ей от матери. Это было единственное яркое пятно в царившем кругом полумраке. Мерфин широко улыбнулся, радуясь встрече. Красоту этой девушки он затруднился бы объяснить. Круглое личико с точеными, правильными чертами обрамляли темно-русые волосы, а в зеленых глазах сверкали золотистые искорки. Керис не сильно отличалась от сотен остальных девушек Кингсбриджа, но сейчас она задорно заломила шапку, в умном взгляде проскальзывала насмешка, а на Мерфина она смотрела с озорной улыбкой, обещавшей смутные, соблазнительные удовольствия. Мерфин знал ее десять лет, но лишь в последние несколько месяцев понял, что любит.

Керис затащила его за колонну и поцеловала, кончиком языка шаловливо пробежавшись по губам.

Они целовались где только могли: в соборе, на рыночной площади, на улице, – но лучше всего было, когда он приходил к ней домой и молодые люди оставались одни. Мерфин жил ради этих мгновений и мечтал о том, как будет целовать ее, засыпая и просыпаясь.

Он навещал ее дома два-три раза в неделю. Гостеприимный Эдмунд, в отличие от тетки Петраниллы, любил юношу и, сам не чураясь мирских развлечений, часто приглашал на ужин. Мерфин с радостью соглашался, зная, что стол будет всяко лучше, чем у Элфрика. Потом они с Керис играли в шахматы или шашки, а то и просто болтали. Ему нравилось смотреть на нее: когда она что-нибудь рассказывала или объясняла, ее руки словно чертили в воздухе, на лице отражалась увлеченность или удивление, будто девушка каждое событие проживала внутри себя. С особым нетерпением Мерфин ждал мгновения, чтобы сорвать поцелуй.

Он украдкой огляделся: никто не смотрел в их сторону, – просунул руку под плащ Керис, коснулся мягкого платья, согретого ее телом, и обхватил ладонью грудь, маленькую и крепкую. Приятно было ощущать, как та слегка проминается под кончиками его пальцев. Он никогда не видел Керис обнаженной, зато с ее грудью успел свести близкое знакомство.

В своих мечтах юноша заходил намного дальше, видел, как они с возлюбленной оставались одни где-нибудь на поляне в лесу или в большой спальне какого-то замка. Оба были нагишом. Как ни странно, фантазии всегда обрывались на миг раньше, чем он погружался в нее. Мерфин приходил в себя, испытывая нешуточное раздражение.

Оставалось утешаться тем, что однажды все произойдет наяву.

Они пока не заговаривали о свадьбе. Подмастерья не могли жениться, так что приходилось ждать. Керис, конечно, должна была спрашивать себя, что они станут делать, когда закончится срок его ученичества, но никогда не делилась с ним своими мыслями. Она как будто довольствовалась тем, что воспринимала жизнь поступательно, день за днем. А сам Мерфин суеверно опасался говорить вслух о совместном будущем. Недаром ходило присловье, что паломникам не следует слишком подробно и усердно заранее прокладывать путь: чего доброго, они узнают про такие напасти, что вообще решат остаться дома.

Мимо прошла монахиня, и юноша виновато отдернул руку от груди Керис, но монахиня их не заметила. На самом деле в огромном соборе чего только ни вытворяли. В прошлом году Мерфин видел, как возле стены в южном крыле в темноте рождественской вечерни совокуплялась какая-то пара; правда, их в итоге выгнали. Может, получится простоять здесь с Керис всю службу, милуясь потихоньку?

Но девушка решила иначе:

– Пойдем вперед.

Она взяла его за руку и повела через толпу. Он знал многих, кто пришел в собор, хотя и не всех: в Кингсбридже проживали семь тысяч человек, это был один из крупнейших городов Англии, и каждого горожанина в лицо не мог знать никто. Следом за Керис Мерфин добрался до средокрестия, где боковые трансепты сходились с нефом. Там стояла деревянная ограда, преграждавшая путь в восточную, алтарную часть собора, куда дозволялось заходить только священнослужителям.

Мерфин обнаружил, что стоит рядом с важным итальянским купцом Буонавентурой Кароли, коренастым и дородным мужчиной в богато вышитом плаще из плотного сукна. Буонавентура был родом из Флоренции – как он утверждал, самого большого города христианского мира, в десять раз больше Кингсбриджа, – но теперь жил в Лондоне, управляя поставками шерсти от английских суконщиков. Семейство Кароли было настолько богатым, что давало в долг королям, но Буонавентура держался дружелюбно и просто, хотя говорили, что в делах итальянец беспощаден.

Керис непринужденно кивнула ему, как хорошему знакомому, ведь Кароли остановился у них дома. Купец приветливо поздоровался с Мерфином, хотя наверняка сообразил, по возрасту юноши и по одежде с чужого плеча, что перед ним простой подмастерье.

Флорентиец осматривал собор.

– Я приезжаю в Кингсбридж вот уже пятый год, – завел он вежливую беседу, – но до сегодняшнего дня не обращал внимания, что окна в трансептах больше всех прочих в соборе. – Кароли говорил по-французски, иногда вставляя тосканские словечки.

Мерфин понимал его без труда. Подобно большинству отпрысков английского рыцарства, он говорил с родителями на нормандском наречии, с приятелями общался по-английски, а о значении многих итальянских слов просто догадывался, поскольку изучал латынь в монастырской школе.

– Могу объяснить, почему окна именно такие.

Буонавентура приподнял брови, очевидно удивленный тем, что подмастерье обладает подобными познаниями.

– Собор возвели двести лет назад, когда узкие стрельчатые окна нефа и алтарь были неслыханным новшеством, а сто лет спустя епископ захотел башню повыше, перестроил трансепты и прорубил в них большие окна, как было модно в то время.

Итальянец одобрительно кивнул.

– Откуда тебе это известно?

– В монастырской библиотеке хранится история аббатства, Книга Тимофея, и в ней подробно рассказывается о строительстве собора. Основная часть написана при великом приоре Филиппе[13], но кое-что добавляли позже. Я читал ее, когда учился в монастырской школе.

С минуту Буонавентура пристально смотрел на Мерфина, будто стараясь запомнить лицо юноши, затем скупо бросил:

– Красивый собор.

– А итальянские другие? – Любознательный Мерфин обожал слушать про дальние страны, про жизнь вообще и архитектуру в частности.

Буонавентура задумался.

– Мне кажется, строительные принципы везде одни и те же. Но в Англии я не видел соборов с куполами.

– А что такое купол?

– Это такая круглая крыша, как половина мяча.

Мерфин изумился:

– Никогда ничего подобного не слыхал! А как их строить?

Кароли рассмеялся:

– Молодой человек, я торгую шерстью. Пощупав ее, без труда отвечу тебе, откуда она – из Котсуолда или из Линкольна, но не знаю, как построить даже курятник, не говоря уже о соборах.

Подошел мастер Мерфина Элфрик. Человек преуспевающий, он всегда носил дорогую одежду, которая смотрелась на нем так, словно ее шили для кого-то еще. Он вечно заискивал перед знатными и богатыми; вот и сейчас не обратил внимания на Керис и Мерфина, зато низко поклонился Буонавентуре.

– Великая честь снова видеть вас в нашем городе, сэр.

Мерфин отвернулся.

– Как ты думаешь, сколько всего на свете языков? – спросила Керис, любившая задавать всякие странные вопросы.

– Пять, – не задумываясь ответил Мерфин.

– Нет, серьезно. Английский, французский, латынь – это три. Флорентийцы и венецианцы говорят по-разному, хотя у них есть общие слова.

– Верно. – Мерфин включился в игру. – Это уже пять. Еще есть фламандский.

Лишь немногие понимали язык торговцев, приезжавших в Кингсбридж из фламандских городов ткачей – Ипра, Брюгге, Гента.

– И датский.

– У арабов тоже свой язык, и пишут они по-своему, даже буквы у них другие.

– А мать Сесилия говорила мне, что у всех варваров свои языки и никто даже не знает, как на них писать, – это и скотты, и валлийцы, и ирландцы, а может, и еще кто. Уже одиннадцать выходит, а вдруг есть народы, о которых мы даже не слышали?

Мерфин улыбнулся. Только с Керис он мог рассуждать о подобном. Остальные сверстники ничуть не разделяли их страсть к познанию других народов и другого образа жизни. Но Керис время от времени огорошивала вопросами: каково жить на краю света? Правы ли священники в своих рассказах о Боге? Откуда ты знаешь, что не спишь, вот прямо сейчас? А еще они любили отправляться в воображаемые путешествия, соревнуясь, кто придумает больше диковинок.

Гул разговоров в соборе внезапно стих, и Мерфин увидел, что монахи и монахини усаживаются на скамьи. Появился регент хора, Карл Слепой. Он ничего не видел, однако по собору и по монастырю передвигался без посторонней помощи. Шагал медленно, но уверенно, как зрячий, досконально изучив местоположение каждой колонны и каждой плиты на полу. Своим звучным баритоном он задал тональность, и хор запел гимн.

Мерфин относился к духовенству сдержанно и, случалось, ставил под сомнение обоснованность притязаний клириков на всеведение. Бывало, что власть, которой обладали священнослужители, не соответствовала их познаниям, точно так же, как в случае с его наставником в плотницком деле Элфриком. Но он любил ходить в церковь. Службы погружали его в подобие сонного оцепенения. Музыка, архитектура, латинские гимны приводили в восторг: он словно засыпал с открытыми глазами.

Вдруг снова возникло то странное ощущение, будто он чувствует течение подземных вод под ногами.

Мерфин обвел глазами три яруса нефа – аркаду, галерею, ряд верхних окон. Он знал, что при сооружении колонн камни кладут друг на друга, но при беглои взгляде создавалось совсем другое впечатление. Каменные блоки обтесывались таким образом, что каждая колонна выглядела этаким скоплением древков. Мерфин проследил взором высоту одной из четырех гигантских колонн средокрестия – от массивного квадратного основания вверх, туда, где одно из «древков» устремлялось к северу, выгибаясь аркой над боковым приделом, и дальше, на средний ярус, где еще одно «древко» отходило на запад, образуя аркаду галереи, потом на западную оконечность арки ряда верхних окон и, наконец, туда, где остальные «древки» разделялись подобно соцветию, превращаясь в выгнутые ребра высокого потолочного свода. От рельефного изображения в самой высокой точке свода взгляд Мерфина заскользил по ребру вниз, к противоположной колонне средокрестия.

Внезапно что-то изменилось. Зрение Мерфина как будто на мгновение затуманилось. Ему почудилось, что западный трансепт стронулся с места.

Раскатился тихий гул, настолько низкий, что его едва можно было различить. Пол под ногами дрогнул, как если бы где-то рядом упало дерево.

Хор запнулся.

По южной стене алтарной части, по соседству с колонной, которую разглядывал Мерфин, зазмеилась трещина.

Юноша понял, что поворачивается к Керис. Краем глаза он заметил, что на хоры и на средокрестие валятся камни. Затем начался сущий ад: завизжали женщины, завопили мужчины, оглушительно загрохотали огромные камни, падая на пол. Это безумие длилось словно целую вечность. Когда наступила тишина, Мерфин понял, что левой рукой обнимает Керис за плечи, прижимая к себе, а правой прикрывает девушке голову, телом же пытается заслонить от нее то место, где лежала в руинах немалая часть собора.

* * *

Было поистине чудом, что никто не погиб.

Наихудшие разрушения пришлись на южную сторону алтарной части собора, где людей во время службы не было. Прихожан в алтарную часть не пускали, а клирики все находились на хорах. Правда, несколько монахов все-таки чуть не простились с жизнью, отчего разговоры о чудесах только усилились, а прочие отделались ссадинами и порезами от осколков камней. В пастве разве что некоторым досталось по царапине. Люди не сомневались в том, что их сверхъестественным образом уберег святой Адольф, мощи которого хранились под главным алтарем. Недаром в его житии рассказывалось о множестве исцелений и спасений от верной гибели. Впрочем, все соглашались, что Господь послал Кингсбриджу предупреждение; оставалось выяснить, насчет чего именно.

Часом позже четверо мужчин принялись осматривать разрушения. Годвин, двоюродный брат Керис, занимал пост ризничего, а значит, отвечал за состояние собора и всех его сокровищ. В помощники-матрикуларии, то есть по строительным и восстановительным работам, ему назначили брата Томаса, который десять лет назад звался сэром Томасом Лэнгли. Плотник и строитель Элфрик имел с аббатством договор, обязывавший мастера следить за состоянием собора. Мерфин же пришел в качестве подмастерья Элфрика.

Колонны делили восточную часть храма на четыре «помещения», именуемых травеями[14]. Обрушение затронуло две травеи, ближайшие к средокрестию. Каменный свод над южным приделом полностью обрушился в первой травее и частично осыпался во второй. Средний ярус пошел трещинами, каменные средники окон верхнего ряда повыпадали.

Элфрик предположил:

– Должно быть, допустили в свое время промашку со строительным раствором, вот свод и раскрошился, а оттого появились трещины выше.

Мерфин усомнился в правдоподобности такого объяснения, но иных предположений у него не было.

Он ненавидел своего мастера. Учиться он начинал у отца Элфрика, весьма опытного Йоакима, которому довелось строить церкви и мосты в Лондоне и Париже. Старик охотно растолковывал Мерфину премудрости мастеров-каменщиков, те хитрости, которые мастера называли тайнами и которые сводились в основном к арифметическим формулам строительства, например к пропорции между высотой здания и глубиной фундамента. Цифры Мерфину всегда нравились, и он жадно впитывал все, чему мог его научить старый Йоаким.

Потом Йоаким умер, и ему наследовал Элфрик. Тот был искренне убежден, что главное для подмастерья – это научиться послушанию. Мерфина такое отношение злило, а Элфрик вразумлял его, кормя впроголодь и заставляя трудиться на морозе в скудной одежонке. Для пущего назидания строптивому юнцу круглолицую хозяйскую дочь Гризельду, ровесницу Мерфина, кормили сытно и одевали тепло.

Три года назад жена Элфрика умерла, и мастер женился заново – на Элис, старшей сестре Керис. Молва уверяла, что из двух сестер Элис будет попригожее: у нее и вправду были более правильные черты лица, зато ей недоставало обаяния Керис, а Мерфин и вовсе считал Элис дурой. Ей самой Мерфин, похоже, нравился ничуть не меньше, чем ее сестре, и потому юноша надеялся, что она заставит Элфрика обращаться с ним получше. Но случилось обратное. Элис как будто сочла своим супружеским долгом изводить Мерфина заодно с Элфриком.

Мерфин знал, что подобного обращения удостаивалось множество подмастерьев, и все терпели, поскольку без обучения у мастера доходной работы было не получить. Ремесленные гильдии сурово расправлялись с самозванцами. Никто в городе не мог начать своего дела, не вступив в какую-либо гильдию. Даже священнику, монаху или женщине, которым захотелось бы поторговать шерстью или сварить эль на продажу, пришлось бы идти на поклон к той или иной гильдии. А за городскими стенами работы почти не было, ибо крестьяне сами строили себе дома и сами шили одежду.

По завершении ученичества большинство подмастерьев оставались у своих бывших наставников и трудились как поденные работники, за плату. Немногим удавалось заручиться расположением мастеров и перенять дела после их кончины. Этот путь для Мерфина был закрыт. Юноша слишком уж ненавидел Элфрика и намеревался сбежать от того при первой же возможности.

– Давайте взглянем сверху, – сказал Годвин.

Все четверо двинулись к восточной части собора.

– Хорошо, что ты вернулся из Оксфорда, брат Годвин, – обронил Элфрик. – Но тебе, верно, не хватает ученого общества.

Ризничий кивнул.

– Тамошние учителя воистину поразительны.

– А студенты, должно быть, выдающиеся молодые люди. Хотя ходят слухи, конечно, об их дурном поведении.

Годвин скроил покаянную мину.

– Боюсь, отчасти эти слухи правдивы. Когда молодой священник или монах впервые покидает родные места, ему легко впасть в искушение.

– Но все же нам повезло, что у нас в Кингсбридже есть люди, обучавшиеся в университете.

– Очень любезно с вашей стороны.

– О, это чистая правда.

Мерфину хотелось крикнуть: «Да заткнись ты, подлиза!» Но таков уж был Элфрик: не слишком умелый строитель, работавший кое-как и мысливший убого, он отлично знал, как себя вести с другими. Мерфин видел собственными глазами, снова и снова, как мастер проявлял обходительность к людям, от которых ему что-то было нужно, и как он грубил тем, от кого ему ничего не требовалось.

Куда больше юношу удивлял Годвин. Неужто столь умный и ученый человек не видит Элфрика насквозь? Может, все дело в том, что человеку, которому льстят, лесть затмевает взор?

Годвин открыл дверцу в стене и начал подниматься по узкой винтовой лестнице. Мерфин испытал прилив воодушевления. Он любил блуждать по собору тайными ходами. Вдобавок ему действительно хотелось выяснить, отчего обрушился каменный свод.

Приделы представляли собой одноярусные пристройки по обеим сторонам центрального нефа. Над ними нависали сводчатые потолки с выступающими каменными ребрами. Над этими потолками лежала покатая крыша, что поднималась к основанию ряда верхних окон. Между верхушкой свода и крышей находился этакий треугольник пустого пространства, неразличимый снаружи. Именно туда и направились монахи со строителями, желая осмотреть разрушения сверху.

Через окна внутрь собора сочился тусклый свет, а Томас предусмотрительно захватил с собою масляный фонарь. Мерфину сразу бросилось в глаза, что, если смотреть сверху, своды над травеями немного различались. Крайний восточный свод был менее выпуклым, чем соседний, а следующий, частично разрушенный, тоже казался каким-то не таким, как остальные.

Проверяющие двигались по тыльной стороне, держась ближе к краю, где свод был прочнее, и подобрались, насколько было возможно, к разрушенной части. Свод строился точно так же, как и собор в целом, его камни скреплялись раствором, разве что потолочные плиты были тоньше и легче нижних. От основания свод шел почти вертикально, однако по мере подъема загибался внутрь и в определенной точке смыкался с кладкой, что тянулась от противоположной стены.

– Очевидно, перво-наперво следует восстановить своды над первыми двумя травеями, – высказался Элфрик.

– Своды с ребрами в Кингсбридже уже давно никто не возводил. – Брат Томас обернулся к Мерфину: – Ты сделаешь опалубку?

Подмастерье понял, что имеет в виду монах. У края свода, где кладка стояла почти торчком, камни держались на месте за счет собственного веса, зато выше, где свод начинал переходить в плоскость, требовалась какая-то подпорка, чтобы камни не выпали, пока будет сохнуть строительный раствор. Само собою напрашивалось изготовление деревянного каркаса, то есть опалубки, поверх которой станут выкладывать камни.

Это была непростая задача для плотника, ведь каркас следовало расположить предельно точно. Брат Томас имел представление о качестве работы Мерфина, благо уже несколько лет внимательно наблюдал за тем, как Элфрик с подмастерьем трудятся в соборе. Впрочем, со стороны монаха обращаться к подмастерью, минуя мастера, было не очень-то вежливо, и Элфрик не замедлил вмешаться:

– Под моим руководством он справится.

– Да, я смогу сделать опалубку, – отозвался Мерфин, уже размышляя о том, где поставить строительные леса, чтобы они подпирали опалубку, и площадку для каменщиков. – Но эти своды возведены без опалубки.

– Не мели ерунды, парень, – пробурчал Элфрик. – Как же иначе? Ты просто ничего не понимаешь.

Мерфин прекрасно осознавал, что спорить с мастером глупо. Но через полгода Элфрик окажется его соперником, и нужно, чтобы люди вроде брата Годвина заранее убедились в его умениях. Кроме того, юношу уязвило презрение в голосе мастера, и он испытал непреодолимое желание выставить мастера на посмешище.

– Да посмотрите же сюда, на тыльную сторону свода, – процедил Мерфин. – Работай каменщики с опалубкой, они бы наверняка перемещали ее от травеи к травее. Тогда все своды имели бы одинаковую крутизну. Но сами видите, что она разная.

– Значит, они использовали опалубку по разу в каждой травее, – брюзгливо возразил Элфрик.

– Зачем? Неужто им некуда было девать дерево? Да и плотникам пришлось бы платить больше, не забывайте.

– Как ни крути, перебросить свод без опалубки невозможно.

– Да, верно, хотя есть один способ…

– Хватит, – перебил Элфрик. – Ты здесь, чтобы учиться, а не чтобы учить.

В спор вмешался Годвин:

– Погодите, Элфрик. Если парень прав, аббатство сбережет кучу денег. – Монах посмотрел на Мерфина: – Что ты хотел сказать?

Мерфин уже почти жалел, что затеял этот разговор, который наверняка дорого ему обойдется. Но придется продолжать, раз уж начал. Иначе все решат, что он и вправду лишь попусту мелет языком, а на самом деле ничего в строительстве не смыслит.

– Этот способ описан в книге из монастырской библиотеки. Он очень простой. Сначала кладут камень, потом протягивают над ним веревку. Один конец веревки крепится к стене, а на другой конец вешают бревно. Веревка образует прямой угол и не позволяет камню выпасть из раствора и свалиться вниз.

Некоторое время все пытались вообразить эту конструкцию. Наконец Томас кивнул:

– Разумно.

Элфрик выглядел разъяренным.

– Что за книга? – поинтересовался Годвин.

– Она называется «Книга Тимофея», – ответил Мерфин.

– Я слышал о ней, но никогда не заглядывал внутрь. Обязательно поищу. – Монах повернулся к остальным: – Мы все посмотрели?

Элфрик и Томас кивнули. Когда стали спускаться, мастер негромко спросил юношу:

– Ты понимаешь, что сам отказался от нескольких недель работы? В жизни не поверю, чтобы ты так поступил, будь договор твоим.

Мастер был прав: Мерфину это и в голову не пришло. Доказав, что опалубка не обязательна, он сам лишил себя работы. Правда, в доводах Элфрика крылось что-то очень нехорошее. Нечестно потворствовать ненужным тратам только потому, что люди платят тебе за бесполезный труд. Мерфин не хотел зарабатывать, обманывая других.

По винтовой лестнице спустились в алтарную часть, и Элфрик сказал Годвину:

– Я зайду завтра с расчетами.

– Хорошо.

Мастер повернулся к Мерфину:

– Ты останешься здесь и посчитаешь камни в своде придела. Потом найди меня дома и сообщи.

– Ладно.

Элфрик и Годвин ушли, но брат Томас задержался.

– Похоже, я втравил тебя в неприятности.

– Ну, вы же меня похвалили.

Монах пожал плечами и махнул правой рукой – дескать, что поделаешь. Левую руку ему отрезали по локоть десять лет назад, после воспаления раны, полученной в той схватке, очевидцем которой выпало стать Мерфину.

Юноша теперь лишь изредка вспоминал ту странную стычку в лесу. Он привык видеть Томаса в монашеском облачении. Но сейчас вдруг все встало перед мысленным взором: воины, дети, прячущиеся в кустах, лук, стрелы, прикопанное письмо. Томас всегда был добр к нему, и Мерфин догадывался, что обязан этим именно событиям того дня.

– Я никому ничего не говорил о письме, – тихо сказал он.

– Знаю, – ответил Томас. – Иначе тебя бы не было в живых.

* * *

Большинством крупных городов управляли торговые гильдии, состоявшие из наиболее видных горожан. Этой гильдии подчинялись многочисленные ремесленные цехи – каменщиков, плотников, дубильщиков, ткачей, портных. Еще имелись небольшие приходские гильдии, малые компании ремесленников при местных церквях, собиравшие деньги на священнические облачения и церковную утварь, а также помогавшие вдовам и сиротам.

Города с епископскими кафедрами управлялись иначе. Владельцем Кингсбриджа, как Сент-Олбанса и Бери-Сент-Эдмундса, был монастырь, которому принадлежала почти вся земля в городе и окрестностях. Приоры обыкновенно отказывали в разрешении учредить торговую гильдию; впрочем, в Кингсбридже самые крупные купцы и видные ремесленники входили в состав приходской гильдии Святого Адольфа. Эта гильдия сложилась сама собою давным-давно, когда группа благочестивых горожан собирала деньги на строительство собора, но теперь она стала важнейшим сообществом города. Гильдия устанавливала правила ведения дел, выбирала олдермена и шестерых уорденов[15], следивших за соблюдением этих правил. В здании гильдейского собрания хранились образцы мер и весов – мешок с шерстью, рулон сукна и бушель, – обязательные для всех кингсбриджских торговцев. Но гильдия не могла вершить правосудие, как это было в боро[16]; такие полномочия сохранялись за приором Кингсбриджа.

В Духов день приходская гильдия в своем здании давала пир для наиболее важных приезжих покупателей. Суконщик Эдмунд являлся олдерменом, Керис пошла с ним на правах хозяйки, так что Мерфину пришлось скучать в одиночестве.

К счастью, Элфрик с Элис тоже отправились на пир, поэтому юноша сидел на кухонной скамье, прислушиваясь к стуку дождя по крыше и размышляя. Было не то чтобы холодно, но в очаге развели огонь для готовки, и красноватое мерцание пламени радовало душу.

Юноша слышал, как наверху бродит дочь Элфрика Гризельда. У Элфрика был хороший дом, пусть и уступавший размерами дому Эдмунда. На первом этаже находилась кухня и общий зал; лестница вела на открытую площадку, где спала Гризельда, а за дверью наверху располагалась спальня хозяина и его жены. Сам Мерфин спал на кухне.

Года три-четыре назад Мерфина одолевали соблазны: он воображал по ночам, как крадется по лестнице и забирается под одеяло к теплой пухлой Гризельде. Но дочь мастера мнила себя намного выше подмастерья, обращалась с ним как с прислугой и ни разу не дала ему ни малейшего повода воплотить грезы наяву.

Мерфин смотрел в огонь и представлял себе деревянные леса для каменщиков, которые станут восстанавливать обрушившиеся своды собора. Дерево стоило дорого, длинные стволы попадались редко, ибо владельцы лесов чаще всего поддавались искушению продать строевой лес, не дожидаясь, пока деревья вырастут, поэтому при строительстве старались обходиться наивозможно малыми подпорками. Вместо того чтобы возводить леса с пола, подпорки обычно подвешивали на стенах – это позволяло сберечь драгоценную древесину.

Прервав размышления юноши, на кухню вошла Гризельда и налила себе из бочки кружку эля.

– Хочешь?

Мерфин кивнул, подивившись такой любезности. А девушка удивила его еще сильнее, сев на табурет напротив.

Три недели назад куда-то запропал ухажер Гризельды Терстан. Конечно, ей стало одиноко, потому-то она, должно быть, и решила посидеть с Мерфином. Эль согрел желудок и настроил юношу на благодушный лад. Прикидывая, как завязать разговор, он спросил:

– Что стряслось с Терстаном?

Гризельда мотнула головой, как игривая лошадка.

– Я сказала ему, что не выйду за него замуж.

– Почему?

– Он слишком молодой.

Мерфина ее слова не убедили. Терстану было семнадцать, Гризельде – двадцать, но она еще толком не созрела. «Скорее, – подумалось юноше, – Терстан для нее родом не вышел. Он приехал в Кингсбридж из какой-то глуши пару лет назад и трудился батраком у нескольких городских ремесленников. Может, ему надоела Гризельда или обрыдло в городе, вот он и удрал».

– Куда он делся, не знаешь?

– Нет, мне все равно. Я хочу выйти замуж за своего ровесника, за того, кто ощущает ответственность. Может быть, за мужчину, который однажды примет дело моего отца.

Неужто она имеет в виду его, Мерфина? Вряд ли; она же всегда смотрела на него сверху вниз.

Гризельда встала с табурета и пересела на скамью, поближе к юноше.

– Мой отец тебя несправедливо изводит. Я всегда так считала.

Мерфин в который раз удивился.

– Что-то ты долгонько собиралась это сказать. Я ведь живу у вас уже шесть с половиной лет.

– Мне трудно идти против семьи.

– Почему он так жесток со мною?

– Потому что ты думаешь, будто знаешь все лучше его, и не скрываешь этого.

– Возможно, так оно и есть.

– Вот видишь.

Юноша рассмеялся. Впервые в жизни он рассмеялся над словами Гризельды.

Девушка придвинулась еще ближе, ее бедро под суконным платьем прижалось к его ноге. Мерфин сидел в поношенной полотняной рубахе, что ниспадала почти до колен, и в подштанниках, какие носили все мужчины. Даже через одежду он ощутил тепло ее тела. Хорошо бы все-таки понять, что движет Гризельдой. Он недоверчиво покосился на девушку. Из-под блестящих темных волос смотрели карие глаза, лицо было пухловатым, но привлекательным, а хорошенькие губки наверняка приятно целовать.

Гризельда не умолкала:

– Люблю сидеть дома в дождь. Так уютно.

Юноша почувствовал возбуждение в паху и отвернулся. «Что бы подумала Керис, – спросил он себя, – зайди она сюда сейчас?» Он постарался подавить возбуждение, но стало только хуже.

Мерфин вновь посмотрел на Гризельду. Ее влажные губы чуть приоткрылись. Она подалась вперед, и Мерфин ее поцеловал. Она тут же всунула язык ему в рот. Это было настолько неожиданно, настолько ошеломительно, что он ответил тем же. Поцелуи Керис были совсем другими.

Эта мысль остановила Мерфина. Он отодвинулся от Гризельды и встал.

– Что случилось?

Мерфин вовсе не хотел говорить правду и потому ответил:

– Я никогда тебе не нравился.

Девушка понурилась.

– Говорю же, я не могу идти против отца.

– Как-то больно резко ты переменилась.

Гризельда поднялась и двинулась на него. Он пятился, покуда не уперся спиной в стену. Девушка взяла его руку и прижала к своей груди. Та оказалась круглой и увесистой, и Мерфин не смог совладать с искушением и не отнял руки.

– Ты когда-нибудь это делал… ну, то самое… с девушкой?

Язык не слушался, поэтому Мерфин просто кивнул.

– А обо мне думал?

– Да, – выдавил он.

– Если хочешь, можешь взять меня сейчас, пока никого нет. Пошли наверх, ко мне в постель.

– Нет.

Гризельда прильнула к нему.

– От твоих поцелуев я горю и вся мокрая внутри.

Юноша оттолкнул ее. Вышло сильнее, чем он рассчитывал, и девушка плюхнулась на пухлые ягодицы.

– Оставь меня в покое.

Мерфин сам не знал, хочет он того или нет, однако Гризельда приняла его слова за чистую монету.

– Тогда проваливай к дьяволу.

Она поднялась и, тяжело ступая, ушла наверх.

Мерфин стоял, переводя дух. Теперь, отвергнув Гризельду, он жалел об этом.

Для молодых женщин, не желавших годами дожидаться замужества, подмастерья были неподходящей парой. Но все же Мерфин ухлестывал за несколькими кингсбриджскими девицами. Кейт Браун настолько в него влюбилась, что однажды, год назад, теплым летним днем в плодовом саду своего отца позволила ему все. Потом ее отец внезапно умер, и вдова с детьми перебралась в Портсмут. Это был единственный раз, когда Мерфин возлегал с женщиной. Он что, спятил, раз отверг Гризельду?

Юноша старался убедить себя, что сумел избежать неприятностей. Гризельда всегда строила козни, и он по-настоящему ей никогда не нравился. Надо гордиться тем, что он преодолел искушение. Не пошел на поводу у своего тела, как тупое животное, а принял решение, как подобает человеку.

Тут Гризельда зарыдала.

Она плакала негромко, но слышно было хорошо. Мерфин поплелся к задней двери. Как во всех городских домах, на заднем дворе Элфрика имелся длинный и узкий участок земли с отхожим местом и мусорной кучей. Большинство хозяев держали там цыплят и свиней, выращивали овощи и фрукты, но Элфрик завалил двор поленьями и камнями, мотками веревки, корзинами, тачками и обломками приставных лестниц. Юноша смотрел, как струи дождя заливают все это барахло, и невольно прислушивался к рыданиям Гризельды.

Он решил уйти и подошел было к двери, но сообразил, что ему некуда податься. У Керис дома только Петранилла, которая ему явно не обрадуется. Пойти к родителям? Нет, уж их-то он сейчас хотел увидеть в последнюю очередь. Можно было бы потолковать с братом, но Ральф вернется в Кингсбридж лишь через несколько дней. Кроме того, нельзя выходить на улицу без плаща – и вовсе не из-за дождя, Мерфин отнюдь не боялся намокнуть, – но из-за выпуклости в штанах, которая никак не опадала.

Он попытался думать о Керис. Та сейчас потягивает вино и ест жареное мясо с пшеничным хлебом. Интересно, во что она одета. Ее лучшее платье было бледно-красного цвета и имело квадратный вырез, открывавший нежную белую шейку. Плач Гризельды не позволял сосредоточиться на этих мыслях. Хотелось утешить девушку, сказать, как ему жаль, что из-за него она почувствовала себя брошенной, объяснить, что она красивая, просто они друг другу не подходят.

Мерфин сел, потом опять встал. Как больно слышать женский плач. Он больше не мог думать о строительных лесах, пока рыдания заполняют дом. Ни уйти, ни остаться, ни усидеть…

Он поднялся по лестнице.

Гризельда лежала лицом вниз на соломенном тюфяке, служившем ей постелью. Платье на круглых бедрах задралось, кожа на тыльной поверхности бедер была очень белой и мягкой на вид.

– Прости.

– Убирайся.

– Не плачь.

– Я тебя ненавижу.

Он встал на колени и погладил девушку по спине.

– Не могу сидеть на кухне и слушать, как ты плачешь.

Гризельда перевернулась и уставилась на него. Ее лицо было мокрым от слез.

– Я страшная и толстая, и ты меня ненавидишь.

– Ерунда. Не придумывай то, чего нет.

Мерфин вытер ее мокрые щеки тыльной стороной ладони.

Она схватила его за запястье и потянула к себе.

– Правда?

– Правда. Но…

Гризельда обхватила ладонью его голову, притянула к себе и поцеловала. Мерфин застонал, ощущая возбуждение острее прежнего, и лег рядом с девушкой на тюфяк. «Сейчас встану и уйду, – твердил он себе, – вот прямо сейчас утешу ее, а затем встану и спущусь по лестнице».

Девушка положила его руку себе под подол, между ног. Он ощутил колючие волоски, нежную кожу и влажную щель – и понял, что погиб. Неловко приласкал ее, завел палец внутрь. Ему казалось, что он сейчас лопнет.

– Я не могу остановиться.

– Быстрее, – тяжело дыша, проговорила Гризельда, стащила с него рубашку, стянула вниз подштанники, и он взобрался на нее.

Когда она направила его член в себя, Мерфин почувствовал, что не в силах больше сдерживаться. Угрызения совести пришли раньше, чем все закончилось.

– Нет, – выдавил он. Извержение началось с первым же движением, и спустя мгновение все закончилось. Он рухнул на Гризельду и зажмурился. – О господи! Лучше бы я умер.