Читать книгу Белые завоеватели. Повесть о тольтеке и ацтеке - Керк Монро - Страница 10

В этот момент жизни Уэтзина, юного тольтека, сцена, в которой он был центральным персонажем, вдруг изменилась так, что это внушило безотчетный страх всем собравшимся. Толпе, собравшейся вокруг храма самого ужасного из своих богов с поднятыми вверх лицами, ожидавшей, когда начнется дикая песнь жрецов, что говорило о том, что жертвоприношение свершилось, показалось, что вершина пирамиды скрылась во тьме, словно с небес на нее вдруг опустилось черное покрывало. Только свет алтарного огня оставался ярким пятном, за которое мог зацепиться взор. Площадь вокруг пирамиды замерла, наблюдая за этой сценой. В воздухе раздавались стоны, словно голоса бесчисленных жертв, испустивших там свой последний вздох. Воздух был совершенно неподвижен, даже малейшее дуновение не колебало ровного языка алтарного огня, освещавшего покрытую запекшейся кровью площадку. Перед алтарем, столпившись в темную массу вокруг жертвенного камня, стояли жрецы Уицилопочтли. Их белые накидки были сброшены, и их испачканные кровью тела и длинные волосы представляли отвратительное зрелище. В центре их толпы, растянутое на полированной яшме, лежало тело прекрасного юноши, жить которому оставалось считаные мгновения, ибо того требовали языческие обряды, сопровождавшие празднество в честь календарного камня.

Внезапно ужасная тишина была нарушена звуком удара по большому бубну из змеиной кожи. Звук этот разнесся эхом по всем концам города и далеко за его пределами, возвестив всем, что последний акт драмы близок к завершению. Когда звук этот достиг ушей собравшихся у подножия теокалли, вся толпа издала сдавленный крик. Его услышал Топиль, главный жрец, который сам только что дал сигнал, а теперь, с ножом в руке, склонился над жертвой, ожидавшей своего конца, но это отлько заставило его презрительно улыбнуться. Это было всего лишь еще одно доказательство его власти, и он только радовался знамениям, делавшим эту последнюю сцену столь впечатляющей.

Пока Топиль стоял над ним, Уэтзин продолжал читать начатую молитву. Потом ужасный нож, омытый в крови тысяч жертв, поднялся. Прежде, чем он начал движение вниз, из спустившейся тьмы сверкнула такая яркая вспышка, и раздался удар грома, такой сильный, что сама земля содрогнулась, и могучая пирамида сотряслась до самого основания. Огромный огненный шар – настоящая молния, пущенная богом с огромной силой и верно нацеленная, упала на храм Уициорпочтли. Он взорвался, ударившись о каменную вершину теокалли, и в одно мгновение все пространство было объято языками пламени, такими яркими, что глаз смертного не мог на них смотреть. Многие каменные блоки рассыпались на куски, алтарь, ни котором горел негасимый огонь, был перевернут, и священный огонь погас. Жрецы, собравшиеся вокруг жертвенного камня, оцепеневшие, не в силах вздохнуть, разбежались кто куда. Некоторые из них, от ужаса потеряв рассудок, даже спрыгнули с края платформы и разбились о камни, которыми была вымощена площадь.

Мгновенная тьма последовала за этим первым проявлением силы бога. Пока она продолжалась, со всех сторон огромного города поднимались крики ужаса и жалобные причитания. Со всех концов его было видно, что священный огонь больше не горит, и в голове у каждого мелькнула мысль, что это – дурное предзнаменование. Всего на мгновение стих божий гнев, а потом одна за другой молнии засверкали над объятым ужасом городом, над ним пронеслись дикие порывы ветра, и потом на город обрушились потоки дождя, словно начался всемирный потоп.

С первым порывом бури Уэтзин, освободившись из рук державших его жрецов, скатился к подножию жертвенного камня. Когда он пришел в себя и поднялся на ноги, порывы ветра и струи дождя обрушились на его нагое тело, в то время как вокруг сверкали молнии и гремел гром. Но он был жив, и никого из тех, кто готовился отнять у него жизнь, не было видно. Надежда вспыхнула в его груди, и он осмотрелся в поисках пути к спасению. Его не было. Если он станет спускаться по длинной лестнице, то неминуемо окажется внизу, на огороженной площади. Он мог бы найти временное убежище в алтаре на краю площадки, но это в лучшем случае продлило бы его существование на несколько жалких часов. В конце концов, он мог бы избежать мучений, спрыгнув с края площадки. Да, это был лучший выход. Другого выхода не было. Едва он собрался осуществить это намерение, как из-за жертвенного камня поднялась человеческая фигура и шагнула к нему. Это был один из жрецов, и, когда вспышка молнии обнаружила его присутствие, мгновенный порыв Уэтзина схватить его и вместе с ним совершить смертельный прыжок, был остановлен картиной, приведшей его в изумление.

При второй вспышке молнии он увидел, что жрец Уицилопочтли сделал священный жест, символ веры тольтеков, который в последнюю минуту жизни сделал его отец, и который не должен был знать во всем Теночтитлане никто, кроме него самого. Пока он стоял, застыв в изумлении, странный жрец крикнул громким голосом, слышным сквозь шум грозы:

– Следуй за мной, и я спасу тебя – я тоже знаю священный знак Четырех Ветров, и я тоже тольтек!

С этими словами он схватил юношу за руку, и последний послушно пошел за ним. Вместо того, чтобы направиться к лестнице, как решил Уэтзин, они вошли в грязный и дурно пахнущий храм ацтекского бога войны. Уродливый идол во всех подробностях виден был при свете молний, и Уэтзин содрогнулся, оказавшись рядом с ним. Для него он был олицетворением жестокой и вероломной веры, поработившей страну его предков, и, если бы он мог уничтожить ее, посвятив этому всю свою жизнь, он был бы рад это сделать.

Проскользнув за спину идола, жрец, назвавший себя тольтеком, сдвинул каменную панель, которая бесшумно скользнула по отполированным канавкам, открыв темное отверстие. Войдя туда, он потянул за собой Уэтзина. Потом он закрыл проход и, приказав Уэтзину не двигаться, наклонился и провел рукой по каменному полу у своих ступней. Послышался тихий скрип, и по внезапному дуновению воздуха Уэтзин понял, что открылся потайной ход.

– Теперь, – прошептал проводник, – мы должны спуститься по тайной лестнице, известной только верховному жрецу и мне. Могу сказать, что, если он узнает, что я открыл эту тайну, мое сердце будет дымиться на алтаре Уицилопочтли. Поэтому я прошу тебя поклясться богом Четырех Ветров, что ты никому не откроешь этой тайны, пока Уицилопочтли сидит на своем троне.

– Священным именем Четырех Ветров я клянусь никому не выдавать этот секрет, – ответил юноша.

Они начали спуск, тщательно закрыв ход, нащупывая дорогу. Воздух был сырым и холодным, узкие каменные ступени были скользкими от влаги. Лестница спускалась зигзагами, и Уэтзину казалось, что они оказались намного ниже основания пирамиды – так долго пришлось им спускаться.

В конце спуска была дверь, открыть которую мог только тот, кто знаком был с ее секретом. За ней был длинный узкий коридор, от которого отходил еще один, как понял Уэтзин, идя за провожающим и держа того за руку. Провожатый аккуратно отсчитывал повороты, и наконец свернул в тот, что отходил вправо от того, по которому они шли. Немного дальше он стал подниматься, и в конце его оба оказались в маленькой комнате, которая все же по сравнению с душными узкими коридорами казалась большой и полной воздуха.

Предложив Уэтзину остаться здесь, жрец оставил его в полной темноте и тишине. Времени до его возвращения прошло столько, что юный тольтек ужа стал думать – не променял ли он смерть на жертвенном камне погребению заживо в этом таинственном месте. Пока он с колотящимся сердцем размышлял над ситуацией, в которой оказался, дверь бесшумно открылась, впустив поток света. Вошел жрец, державший в одной руке факел, в другой сверток. Его сопровождал раб, несший корзину, увидев которого Уэтзин отпрянул.

– Не бойся, – шепнул жрец, – он слеп и не знает о твоем присутствии.

Поставив на пол свою ношу, раб исчез, закрыв за собой дверь. Из принесенного им свертка жрец достал накидку из грубо выделанного хлопка (некуэн), какие носили представители низших слоев, которую Уэтзин с удовольствием надел на свое голое тело, пару сплетенных их травы сандалий, и кинжал, или итцли. Помимо этого, в корзине были фрукты и другая еда, и Уэтзин, не видевший пищи со вчерашнего вечера и умиравший от голода, наконец смог насытиться. Его товарищ тоже поел, и во время разговора он беседовал с Уэтзином, в основном расспрашивая его. О себе он сказал лишь:

– Маня зовут Халко, я из тольтеков. Почему я здесь в таком обличье, и как я узнал тайну Топиля – сказать не могу. Поверь лишь, что я – злейший враг жрецов ацтеков и их богов. До самой его смерти я не знал, что твой отец, храбрый Тлауиколь, был тольтеком, иначе я бы спас его, но, когда он сделал знак, было уже слишком поздно. Теперь я скажу, как ты можешь спастись. Иди в лагерь белых завоевателей, о которых ты слышал, и веди их в этот город. Только на них вся наша надежда одолеть Уицилолпочтли и его кровожадных жрецов; вернувшись сюда, ты еще услышишь обо мне.

– Но Тиата, моя сестра, я не могу оставить ее без защиты, – перебил его Уэтзин.

– Не бойся за нее. Сейчас она в безопасности, а если это и не так, ты для нее все равно ничего сделать не можешь. Я буду следить за ней, и, если ей будет грозить опасность, пока ты будешь у белых завоевателей, я тебя извещу. Теперь т должен поесть и восстановить свои силы, твоя борьба продолжается. Топиль озабочен твоим исчезновением, ведь он поклялся всем богам, что твое сердце будет дымиться на алтаре Уицилопочтли.