Читать книгу Белые завоеватели. Повесть о тольтеке и ацтеке - Керк Монро - Страница 8

Амфитеатр, в котором Тлауиколю предстояло выйти отчаянную битву за свою жизнь, был с трех сторон окружен невысокими зданиями с крышами, образовавшими террасы, где могло разместиться множество зрителей. В центре его находился огромный круглый камень, похожий на гигантский жернов, на поверхности которого и сражались все воины-гладиаторы. После полудня в тот праздничный день, когда тысячи зрителей утомились от смертельных игр, которые в то время служили им главным развлечением, над толпой собравшихся возник шум разговоров, который внезапно сменился приветственным ревом. Шесть воинов, рожденных в знатных семьях, на головах которых были золотые шлемы в форме головы волка, лисы, собаки, медведя, оцелота и горного льва, что говорило об их воинском умении, вышли в амфитеатр и медленным шагом прошли вокруг наружного края большого камня. Когда они оказались у точки, ближней к беседке, в которой под зеленым, царского цвета, балдахином, возлежал повелитель, окруженный благородными приближенными, эти шесть воинов простерлись ниц, коснувшись лбами земли. Потом они продолжили свой марш, пока не оказались у противоположной входу стены амфитеатра.

Теперь, под дикие звуки барабанов, аттабалов и раковин вышел один человек, которого сопровождали два отряда солдат, и толпа взорвалась громом аплодисментов в его честь, и со всех сторон звучало его имя.

– Тлауиколь – оцелот! Тлауиколь – волк! Тлауиколь – горный лев! Ужасный Тлауиколь! – кричали зрители, и глаза великого воина загорелись при виде почестей, которую воздают ему враги. Его подвели прямо к центру большого камня, где привязали за щиколотку короткой цепью к кольцу, вделанному в камень. Потом один из стражей снял с него тлиматли, показав всем, что на нем нет одежды, кроме набедренной повязки, и никаких доспехов. Одновременно другой стражник вручил пленнику макуатль, которым он и должен был защищать свою жизнь.

Тлауиколь подержал его, оценив балансировку, а потом вдруг одним движением переломил и с презрительным жестом отбросил обломки. Повернувшись к императору, он громко крикнул:

– Это просто игрушка! Игрушка для детей, а мне дали ее, чтобы я защищал свою жизнь! Молю тебя, о повелитель, дать мне мой меч. Тогда я покажу по-настоящему интересный бой.

Император кивнул в знак согласия. Одного из солдат послали за оружием, и тот скоро вернулся, держа обеими руками макуатль столь огромный, что над толпой поднялся ропот удивления – всем казалось невозможным, что один человек способен им орудовать. Но Тлауиколь взял его с довольной улыбкой, два или три раза крутнул над головой, а потом рассек им воздух, словно приглашая врагов подойти. Другого приглашения не требовалось, ибо нет ничего позорнее для ацтекского воина, как недостаток храбрости. Молодой воин, носивший шлем в виде головы лисы, рванулся к нему, и, готовясь отразить удар, приблизился к прикованному, но все еще ужасному противнику.

Некоторое время лис кружил вокруг соперника, пытаясь найти незащищенное место, куда можно нанести удар. Хотя со своей прикованной ногой Тлауиколь мог поворачиваться только на полоборота, все же он крутился так быстро, что, несмотря на ограниченность движений, не оставлял противнику возможности атаковать его. Наконец, устав от этой бестолковой игры, он замедлил движения, и тогда лис, думая, что поймал момент, рванулся, чтобы нанести смертельный удар. Тут же меч вылетел из его руки. Разбитый и бесполезный, он, вращаясь, отлетел к дальнему краю арены, а лис отлетел назад от сильного удара. Придя в себя, он подскочил к стоявшему рядом воину, выхватил у него из рук дротик и метнул, целясь в голову Тлауиколя. Не двинувшись с места, тот чуть склонил голову набок, левой рукой поймал дротик и обратным движением метнул его назад с такой силой, что он прошел сквозь тело ацтека и вонзился в землю за его спиной. Тот покачнулся, упал, и его, умирающего, унесли.

Его место тут же заняли двое его товарищей. Ослепленные яростью, они набросились на него, позабыв об осторожности. Когда они подняли оружие, готовясь нанести удар, ужасный макуатль расколол череп одного из них, словно яичную скорлупу, а потом, обратным махом, с огромной силой отбросил второго на дюжину шагов, с такой ужасной раной, что было очень сомнительно, что тот придет в себя. Хоть это и было невероятно, превосходило воображение, но все же совсем избавить тольтека от меча третьего врага не смогло. Острое обсидиановое лезвие разорвало кожу на его боку, и он теперь истекал кровью.

Но раненый воин не имел времени подумать о себе, потому что еще двое противников набросились на него. Голова одного из них была рассечена до самых плеч могучим макуатлем Тлауиколя, который затаившим дыхание зрителям казался молнией в руках бога. Прежде, чем тольтек смог собраться, другой налетел на него и сбил с ног, надеясь теперь нанести смертельный удар своим мечом. Но прежде, чем он смог это сделать, руки тольтека обхватили его с такой силой, что воздух вышел из его груди с таким звуком, что его было слышно во всех концах амфитеатра, а ребра его сломались, как стебли тростника. Поднявшись на ноги под оглушительные аплодисменты зрителей и оттолкнув безжизненное тело, тольтек поднял свой тяжелый меч как раз вовремя, чтобы встретить атаку шестого, самого сильного врага, шлем которого был сделан в форме головы оцелота.

Дыхание тольтека стало прерывистым, он ослабел от потери крови, и казалось, что он уже не в силах сопротивляться яростному напору полного сил противника. Но все же в течение двух минут они обменивались ударами с такой скоростью, что звуки ударов сливались. Потом оцелот отскочил, чтобы оказаться вне досягаемости своего привязанного противника. Тольтек рванулся за ним и едва не упал. Внезапно он, собрав последние силы, метнул свое тяжелое оружие так метко и с такой силой, что последний из его соперников слетел с камня и, не подавая признаков жизни, откатился к беседке повелителя.

На мгновение в амфитеатре настала мертвая тишина. Ее разорвал крик на языке майя:

– Отец! Отец! Ты победил! Ты свободен!

Тлауиколь, после последнего усилия упавший на колени, поднял голову и посмотрел туда, где Уэтзин пытался вырваться из рук двух державших его могучих жрецов. Потом он, едва двигая правой рукой, сделал знак, который понять могли только двое из всех собравшихся. Он коснулся лба, груди и обоих плеч. Это был знак божества Четырех Ветров, почти забытый знак веры тольтеков. Уэтзин его знал, как и один из державших его жрецов.

Показав это знак своего народа, могучий воин упал ничком и лежал, распростершись, на окровавленном камне, не внимая грому аплодисментов, отмечавших его никем не ожидаемую победу.

Внезапно, в момент всеобщего возмущения, зловещая фигура Топиля, верховного жреца, вскочила на платформу, и, вытащив из-за пояса ужасный нож для жертвоприношений, он наклонился над распростертым человеком. В следующий момент он выпрямился с торжествующим криком высоко поднял сердце храбрейшего сына Анауака. Шум аплодисментов моментально сменился криками ужаса от такого вероломного поступка. Любого другого за это разорвали бы на куски, но личность верховного жреца была священной.

Даже природа, казалось, осудила это ужасное деяние, потому что, хотя до заката было еще далеко, небо потемнело, словно на него упала чернильная завеса, и воздух наполнился стонами.

Не обращая внимания на все эти предзнаменования, ни на суровые взгляды окружающих, Топиль крикнул своим друзьям, что сын должен разделить судьбу отца, что бог устал ждать, когда получит эти сердца. Потом, приказав им следовать за собой, он поднялся на ступени большого дворца. Резкими криками раздвигая толпу, жрецы потащили за собой Уэтзина. Даже император не мог их остановить, потому что в Теночтитлане верховный жрец обладал большей властью, чем он сам.

Так что группа одетых в белые накидки жрецов поднималась по ступеням, обходя теокалли по террасам. Наконец они добрались до вершины пирамиды и скрылись с глаз наблюдателей, которые в полном молчании, словно зачарованные, смотрели на них.

Хотя судьба Уэтзина была горькой, и избежать ее было нельзя, мысли его, пока его тащили по лестнице и потом по площадке на вершине пирамиды, были об одном. Он думал не о себе, но о своей сестре, Тиате, которую он так любил и о которой в своем последнем слове отец просил его позаботиться. Без отца, матери и брата – какая судьба ожидала ее? Что с ней будет? И, когда его растянули на жертвенном камне, он крикнул в последнем усилии:

– Тиата! Сестра! Богу тольтеков, богу нашего отца и нашему богу, вручаю я твою судьбу!