Читать книгу Заплати другому - Кэтрин Райан Хайд - Страница 9

В понедельник утром, зайдя в класс, он увидел, что Тревор уже там. Сел на первый ряд, чего раньше никогда не делал. Они обменялись короткими взглядами, и Рубен почувствовал: мальчика тянет на разговор.

– Тревор, что у тебя на уме?

– Мистер Сент-Клер! Вы женаты?

– Нет. Не женат.

– И никогда не жалели, что не женаты?

Рубену припомнилась мать Тревора, стоящая у него в классе, припомнилось сказанное ею, когда он заметил, что ее сын очень честен и прям: «Да-а, он весь из себя такой, правильно. Только вы так говорите, будто это добродетель». Вообще-то Рубен частенько вспоминал мать Тревора. Самым неожиданным образом, вне всякой видимой связи она вторгалась в память. Таким же грозовым облачком, каким однажды утром залетела к нему в кабинет.

– Это трудный для ответа вопрос, Тревор. Я имею в виду, что есть брак и брак.

– Как это?

– Есть браки хорошие и плохие.

– Вы хотите иногда, чтоб у вас был хороший?

– Ладно, сдаюсь. Ты это все к чему?

– Ни к чему. Просто спрашиваю.

В класс забрела Мэри Энн Телмин. Ничего удивительного, что она тоже заявилась с утра пораньше. Девочка была единственной из остальных учеников, которая, Рубен был уверен, возьмется за выполнение задания, поскольку как-то после уроков она осталась и долго-долго расписывала свою затею. Переработка отходов. Девочка она симпатичная и смышленая, пользовалась успехом, белокожая и очень способная, заводила в любой группе поддержки. Рубен старался относиться к ней без всякой предвзятости. Однако в ее отношении к предмету, который вел учитель, и к заданию, похоже, недоставало искренности, зато хватало показухи, что напоминало ему: работа Тревора оставалась тайной. И, может статься, разумной тайной. «Заплати другому». Ему стоило бы порасспросить об этом, пока остальные ученики не собрались, но любопытство Тревора сбило его с толку.

…

После урока Тревор выходил последним, и Рубен, подняв руку, задерживая его, уже было открыл рот, чтобы окликнуть мальчика по имени. Только Тревор оказался проворнее.

– Хочу снова с вами поговорить, – заявил он, поворачиваясь и останавливаясь перед столом Рубена. Засунув руки глубоко в карманы, он ждал, пока не уйдет последний ученик. Легкое беганье глаз и небольшое покачивание на каблуках что-то значили, но Рубен не был уверен, что способен правильно понять значение этого. Нервничает парень немного, возможно.

Наконец, убедившись, что они остались одни, Тревор сказал:

– Моя мама хочет знать, не смогли бы вы прийти к нам завтра поужинать.

– Это она сказала?

– Ага. Она так сказала.

И то малое в Рубене, то, что он никогда не мог укротить должной выучкой, рвануло навстречу доброте, как он ни берегся. Только даже сердце Рубена сумело уловить: что-то не сходится.

– Почему она хочет пригласить меня на ужин?

– Не знаю. А что такого?

– Я ей не очень-то понравился.

– Вы знакомы с моей мамой?

– С ее нравом я познакомился, да.

– Ну-у… может, она хочет поговорить о Джерри. Джерри мой приятель. Он часть моей затеи. А ей он не нравится. Совсем. По-моему, мама, знаете ли, хочет, чтоб вы помогли ей. Как бы разобраться. В этом.

Теперь приглашение в сознании Рубена обрело смысл, совпадающий со всем остальным, что ему уже было известно.

– А почему бы нам, родительнице и учителю, не переговорить с глазу на глаз здесь, в школе?

– А-а. Здесь в школе. Вот. Я спросил. Но она сказала… знаете ли, ей на работе так тяжко достается, и всякое такое. На двух работах. Просто она сказала, что было бы здорово, если б вы пришли к нам.

– Что ж, полагаю, так тому и быть. Во сколько?

– Э-э. Мне нужно уточнить. Я завтра скажу.

…

На следующее утро, рано, еще до начала занятий, это снова произошло. Молния ударила дважды в одно и то же место.

Она снова была в гневе, и Рубен гадал, удается ли ей когда-нибудь побыть спокойной между двумя вспышками. На этот раз он не успел и рта открыть, поскольку ее гнев был заранее собран воедино, и оставалось его только выплеснуть. Рубен восхищался этим. Завидовал, если честно, его, может быть, даже подмывало попросить дать ему несколько уроков. Она смогла бы хорошо преподать праведное негодование людям вроде Рубена, у кого в этой области не имелось никаких способностей.

И она была красива, но не той красотой, что причиняла ему боль.

– Вы почему сказали моему сыну, что мы должны встретиться в моем доме?

– И не думал. Я вообще не говорил, что мы должны встретиться.

– Не говорили? – Ее атака, захлебнувшись на скаку, явно смешалась, гнев, вдруг обретя ответственность, вдрызг разлетелся, потеряв всякую цель. – Тревор велел мне приготовить фахитас[11] из курицы, потому что вы придете к ужину. Потому что вы хотите поговорить со мной про его затею.

– В самом деле? – Интересно. – А мне он сказал, что вы пригласили меня на ужин, и, как он считал, потому, что вы хотели поговорить со мной о работе над заданием.

– Ну, черти веселые, и что же это он тогда творит? – воскликнула она отрешенно, словно Рубена и не было рядом.

– Может быть, он хочет поговорить о том, что делает, с нами обоими.

– Но почему не тут, в школе?

– Он сказал, что вы заняты на двух работах, и мне легче прийти к вам.

– Я же тут, разве не видно?

– Я только передаю слова Тревора.

– А-а. Хорошо. Зачем же тогда он старается заманить вас?

Высказать это было рискованно, но Рубен решил: он, наверное, все же попробует. Скорее всего, она опять разойдется, но не беда, поскольку ее гнев его не донимал. Он был чистым и открытым, а его приближение можно было всегда различить.

– Вчера утром он спросил, женат ли я. А потом спросил, не хотелось бы мне жениться.

– И что?

– Я просто рассуждаю.

– Вероятно, ему было просто любопытно. Я вам говорю, этот ребенок знать не знает, когда надо рот на замке держать.

– Просто я подумал…

– Что?

– Просто я подумал, что Тревор пытается свести нас.

– Нас?!

Она, похоже, застыла на месте, все чувства разом отразились на лице, в ожидании, когда с ними разберутся. Еще один риск, еще одно уродство, в каком он себя открыто показал. «Нас?! Вы, верно, шутите».

– Я сознаю, что мы – самая невероятная пара на свете, но ведь, в конце концов, он всего лишь мальчик.

Он следил, как она, превозмогая себя, неуклюже выбиралась из столбняка, вновь обретая способность говорить.

– Тревор никогда бы не сделал такого. Он знает, что его папка вернется домой.

– Всего лишь предположение.

– Вы почему вообще сказали, что придете ужинать?

– Почувствовал себя виноватым после вашего ухода в прошлый раз. Вы просили меня помочь разрешить трудности, возможно, порожденные моим заданием. Боюсь, я отнесся к этому без должного внимания.

Косой луч утреннего солнца, ворвавшийся через окно, охватил Арлин, превратив в самый яркий объект в классе. Он сияющей полоской улегся на обнаженное тело между юбкой и коротенькой кружевной безрукавкой. Незагорелая, беззащитная кожа, как у фарфоровой куколки. Что-то хрупкое, отправленное на полку из опасения, как бы не разбилось в руках. Она казалась такой беззащитной… пока не открывала рот.

– Я знаю, что не нравлюсь вам.

То было последнее, что Рубен ожидал услышать от нее, тем более что сам уже восхищался ею. Он почти всегда ощущал свою прозрачность, и все же окружающие, похоже, никогда не понимали его намерения верно.

Даже на близком расстоянии.

– Что дает вам основание так думать?

Она издала тот же звук, тот же грубый всхрап.

– Сами ж только что сказали, что мы – самая невероятная пара на свете. А что это означает, как не то, что вы глядите на меня свысока? – «Это значит, я считаю, что вы глядите на меня свысока. Это значит, я понимал, что вы так думаете, вот и вынужден был сказать так». Только у Рубена духу не хватало выговорить такое в ответ, а потому Арлин продолжала: – По-вашему, я слишком тупа, чтобы разглядеть, как вы на меня высокомерно поглядываете? Что ж, может, и нет у меня вашей образованности и говорить я правильно, как вы, не умею, только это не значит, что я глупа.

– Никогда не говорил, что вы глупы.

– А вам и незачем было.

– Никогда этого и не думал. Мне и в голову не приходило исчислять, сколько в вас образованности. По-моему, на этот раз вы чересчур чувствительны.

– Какого черта вы знаете про то, что я чувствую?

– Когда доходит до сверхчувствительности, так я что-то вроде спеца. Короче, ничего из этого мной не предлагалось и, если вы не желаете видеть меня у себя дома, я не приду.

– Э-э, нет. Знаете, что? Так тому и быть. Сказать правду… – Рубен понял по ее заминке, по тому, как напряглось лицо, что если она завершит эту фразу, то поделится с ним чем-то нелегким. Чем-то, что трудно поведать другому, а в особенности ему. – Сказать правду, не так-то мне легко дается поговорить с ним. Могла бы помощью воспользоваться. В шесть часов?

Из книги «Говорят знавшие Тревора»

Я пошел к ней домой. Чего-чего, а такого я не ожидал. К ней домой. Вообще-то, всего этого, но в данном случае – к ней домой. И это заставило меня пересмотреть собственные ожидания и признать, что, по-видимому, я немного и впрямь был повинен в том, что взирал на нее свысока. Хотя, Богу ведомо, я этого никак не желал.

Дом был скромен, но безупречно чист изнутри и снаружи, обустроен и обихожен. Ни единый росток не пробивался сквозь гальку подъездной дорожки. Ни единого подтека на белых оконных рамах. Не считая покореженного грузовика, торчавшего перед входом, все остальное в ее домашней ипостаси вызывало в памяти выражение, которое моя мать использовала применительно к себе: домом гордая.

Никак не ожидал, что она напомнит мне о матери.

Вообще я прилично нервничал. Ее дом напоминал мне о гордыне, парившей за вспышками гнева. От этого возникало ощущение, будто меня одолели, ошеломили, словно бы я все силы растерял, ступив на газон у ее порога.

Она встретила меня в дверях, мучительно красивая. Надела такое пышное ситцевое цветастое платье, словно на полном серьезе принимала гостей к ужину. Я вошел в гостиную, держа в руке цветы, которые все никак не решался вручить. Озноб сковал. Все части тела. Жутко много времени прошло, прежде чем кто-то из нас осмелился о чем-нибудь заговорить.

А потом, слава богу, появился Тревор.

…

Как только Арлин убрала со стола тарелки, Тревор сбегал в свою комнату и принес калькулятор. Он отказывался объяснять задуманное им в течение всего ужина, потому что, по его словам, очень трудно что-то показать без калькулятора.

– Все это началось с того, чему меня папка научил.

При этих словах Арлин навострила уши и пододвинула кресло, словно собиралась смотреть на калькулятор через плечо сына.

– Помнишь ту загадку, которую он показывал? Помнишь, мам?

– Ну, я не знаю, милый. Он знал кучу загадок.

Тепло исходило от приятно наполненного желудка Рубена. Он смотрел через стол на них и ощущал поразительную расслабленность. Принесенные цветы стояли в вазе на столе. Не розы: это было бы слишком личным, было бы чересчур. Букет, составленный из высушенных цветов, таких солнечных, вроде ромашек, он вручил с извинением за то, что первое впечатление, произведенное им, было безрадостным. То, чему предназначалась роль дружеского жеста, смутило ее и у обоих вызвало ощущение неловкости. Вручив цветы, он совершил ошибку, которую, если бы смог, забрал бы обратно, а каждый взгляд на букет в фарфоровой вазе напоминал ему: нет, не смог бы.

– Помнишь ту, про работу на тридцать дней?

– Нет, Тревор, кажется, не помню.

Голоса доносились до Рубена как бы издали, он чувствовал, что постепенно становится отстраненным от происходящего.

– Помнишь, он спрашивал: если работать на кого-то тридцать дней и иметь выбор – получать по сто долларов в день или получить один доллар в первый день, а потом каждый следующий день плата будет удваиваться – что лучше выбрать? Я выбрал по сто долларов в день. А он сказал, что я проиграл. Вот я и посчитал на калькуляторе. Сто долларов в день за тридцать дней принесли бы три тысячи. Зато, если удваивать доллары ежедневно, то получишь в последний день больше пятисот миллионов. О разнице между этими суммами нечего и говорить. Вот так я и придумал идею для задания мистера Сент-Клера. Понимаете, я делаю что-то по-настоящему доброе для трех человек. А потом, когда они спрашивают, чем могут расплатиться, я говорю, что им придется заплатить другим. Еще трем людям. Каждому. Вот и получат помощь девять человек. Потом и им придется сделать добро – двадцать семь раз. – Мальчик обратился к калькулятору, показал несколько чисел. – Потом это вроде как расширяется, понимаете. До восьмидесяти одного. Затем двести сорок три. Следом семьсот двадцать девять. Потом две тысячи сто восемьдесят семь. Видите, как много становится?

– Но, милый. Есть одна маленькая трудность.

– Какая, мам?

– Уверена, мистер Сент-Клер объяснит тебе.

Рубен вздрогнул, услышав свое имя:

– Я?!

– Да. Скажите ему, что не так в его замысле.

– По-моему, твою маму расстраивает то, что, хотя само по себе желание помочь Джерри хорошее, она… обеспокоена. Ситуацией в целом.

– Нет-нет. Не то. Тревор, я знаю, что отчитывала тебя за Джерри, но потом мы с ним долго говорили. Возможно, на его счет я ошибалась. Он приятный и милый человек. Кроме того, думаю, у него уже есть где жить. Уже несколько дней не показывался.

Тревор опять наморщил лоб и выключил калькулятор.

– Как сказать. Его типа арестовали.

– За что? – вдруг воскликнула Арлин, и голос прозвучал озадаченно. Рубен уловил в ее мгновенной вспышке подлинное огорчение, ощутил какую-то тоненькую связующую нить между ней и этим безликим человеком. Что-то, что, возможно, побудило ее – всего на миг единый – оказаться в команде Джерри.

– Точно не знаю. Я проходил мимо его работы. Там сказали, что он так и не вернулся после того, как получил зарплату. Сказали, что его взяли за какое-то там нарушение.

– Милый, мне жаль. Видишь, это то самое, что мистер Сент-Клер начал объяснять тебе.

Рубен снял салфетку с колен и бросил на стол. Это привычное обыкновение между Арлин и ее сыном, оно не только стало ему убийственно понятным, оно заодно и выходило ему боком. Вот, сыночек, мистер Сент-Клер, который расскажет обо всем, о чем ты и слышать не хочешь. «Простите, мисс Маккинни. Если хотите, чтобы сын поверил, будто люди в основе своей эгоистичны и безответственны, то придется вам самой убеждать его в этом». Он улыбнулся плотно сжатыми губами и покачал головой, не говоря ни слова.

Она жгла его взглядом, который сгорал в молчании. Только он уже не боялся гнева или вознамерился доказать это и ей, и себе самому, а вместо этого разглядел, что глаза у нее карие, почти одного цвета с короткими, по-детски пушистыми волосами.

– Ну что ж, Тревор, – произнесла она. – По-моему, это хорошая затея. Расскажи о ней побольше.

И Тревор принялся объяснять, помогая себе калькулятором, каким огромным делом это могло бы стать. Где-то на шестнадцатом уровне, на котором было уже вовлечено сорок три миллиона сорок шесть тысяч семьсот двадцать один человек, калькулятор оказался не в состоянии подкреплять оптимизм Тревора числами. Только мальчик был убежден: еще немного, и числа окажутся больше, чем население мира.

– Тогда, знаете, что произойдет?

Арлин взглянула на Рубена, но тот и не думал догадываться, желая услышать ответ от Тревора, мозг которого явно работал вовсю.

– Нет, милый. Что?

– Тогда каждому помогут больше одного раза. И тогда добро станет разрастаться еще быстрее.

– Вы как думаете, мистер Сент-Клер? – Арлин явно хотела, чтобы Рубен хоть что-то сказал, но у него с каждой минутой убывала уверенность в этом «что-то».

– По-моему, Тревор, это благородная идея. Большое усилие. Большие усилия ведут к хорошим результатам. Как ты относишься к тому, что Джерри арестовали?

Тревор вздохнул. По выражению лица Арлин Рубен понял, что наконец-то верно справился с возложенной на него задачей.

– Ничего страшного, думается. Вот только мне придется все заново начать, вот и все. Все в порядке, в общем-то. У меня уже другие идеи есть.

– Какие, например, милый? – спросила Арлин сладеньким голоском, к которому всегда прибегала, когда расспрашивала собственного сына.

– Это секрет. Можно я пойду?

Арлин опять перехватила взгляд Рубена, моля о чем-то. Словно бы не могла попросту сказать: «Нет, молодой человек, мы еще тут не закончили». Учитель только плечами пожал.

– Ладно, тогда беги, милый.

Тревор ринулся к спальне, но, когда он катил мимо Рубена, тот мягко ухватил мальчика за рукав и притянул к себе так близко, чтобы сидевшая через стол Арлин, как он надеялся, не услышала.

– Тревор, нельзя сдирижировать любовь.

– Что такое «сдирижировать»?

– Нельзя сделать так, чтобы она захватила кого-то другого.

– Это как-то связано с музыкой?

– Не всегда.

– А-а. Нельзя, да? То есть. А-а. Ладно. Впрочем, это не было моей идеей. Во всяком случае.

– Просто проверяю.

Рубен отпустил рукав, и мальчик исчез.

Рубен увидел, как в пристальном взгляде Арлин возгорается смесь из напряжения, гнева и ракетного топлива, к которой он начинал привыкать, считая это милым.

– Что вы ему сказали?

– Секрет. Вы позволите, я пойду?

Из дневника Тревора

Мама с м-ром Сент-Клером нравятся друг другу. Я точно знаю. Но сообразить не могу, почему они не понимают? Это ж так ясно, хочется как бы встряхнуть их и сказать: «Да признайте же это!» М-р Сент-Клер ей здорово бы подошел, по-моему. По-моему, он все сердце отдаст тому, кто скажет: «А знаешь, та половина лица, что у тебя есть, прелестна». Ну, знаете, типа стакан наполовину полон, вместо, ну, вы понимаете. У него на лице – одна печаль. По-моему, не будь этого, он охотнее признавался бы, что ему кто-то нравится. С другой стороны, у мамы лицо классное, а она тоже не признается. Поди разберись!

Что, если бы мир и в самом деле изменился из-за моей затеи? Крутейшая бы штука вышла, а?! Тогда бы все сказали: «Кому какое дело до его лица, он лучший в мире учитель – вот в чем суть». Было бы круто!

Думаю, лучшее достижение в моем плане это миссис Гринберг. Джерри под арест попал, а м-р Сент-Клер говорит, что нельзя сдирижировать любовь. Звучит так, будто я пытался палкой во все стороны махать или еще что. Однако пока такое впечатление, что он как бы прав.

Кабы не садик. Садик от всей этой дирижерской ерунды никуда не денется.