Читать книгу Замочная скважина: Наследие - Кейси Эшли Доуз - Страница 3

Я отключаю пиликающий будильник тем, что просто сбрасываю его с тумбочки. Я к этому привыкла, и он привык. Кажется, он как Железный Человек – сколько ни бросай, он остается целым.

Все еще будит меня каждое утро и хоть бы царапинка на корпусе появилась. Мне кажется, в какой-то момент он принял это за вызов и теперь изо всех сил старается пережить меня.

Что ж, пусть становится в очередь.

Пережить меня будет не так уж просто.

Поднявшись с кровати, легким движением схватываю волосы в хвост и одергиваю свои спальные шорты. Обвожу взглядом просторную комнату. Она понравилась мне сразу. Можно сказать, только из-за нее мы и купили этот дом.

Она мне напоминала мою комнату в Штатах.

Как только я ее увидела, сказала папе, что хочу в ней жить. Совсем, как в детстве. И совсем, как в детстве, папа невозмутимо кивнул и сообщил риелтору, что мы берем этот дом.

Недавно я узнала, что денег у нас выше крыши.

Намного больше даже от той кучи, про которую я знала с детства. Да, мой отец бизнесмен-головорез с кучей бабок. Так думала мама, так думал Питер, так думала я и вообще все вокруг.

Отчасти это правда.

Но денег у него гораздо больше, чем просто много.

А вот об этом уже не знает никто, кроме него. И теперь меня.

Но даже это не самый главный секрет, который мне предстояло узнать, едва я смогла хоть немного соображать после того, что произошло тогда, в Чикаго.

Я долгое время была не в себе.

В какой-то момент мне казалось, что я уже никогда не выкарабкаюсь на поверхность. Отчаяние накрывало меня пледом, смертельный страх оказывался под головой взбитой подушкой. Я засыпала в скорби, а просыпалась в забвении. И из этого порочного круга не было выхода.

Я пила, то что давал папа. Ела то, что приносил он мне. Постоянно спрашивала, как там Нейт. Как мама – не сильно ли переживает на счет того, что должно случится с Питером? Один раз даже попросила отца не исполнять его обещание и не трогать отчима. Мол, пусть мама живет счастливо.

В такие моменты я видела даже на лице своего вечно непоколебимого отца настоящую растерянность.

Кажется, в какие-то моменты и он не верил, что я выберусь.

Позже, гораздо позже, я узнала, что случилось на самом деле. Но в начале он рассказал мне о том, что случилось еще раньше. Тогда, когда еще даже Хюррем-Султан1 не успела светом своего величия озарить страницы всемирной истории.

Как-то, когда я была более или менее в своем рассудке (по крайней мере это были моменты просветления, когда я отдавала себе отчет в том, что вся моя семья – кроме отца – мертва, и что это случилось каким-то неизвестным образом после того, как мой отчим, очевидно, начисто рехнулся) он сел рядом и посмотрел на меня.

Я ждала, что он в очередной раз затянет свою волынку.

Мол, не произошло ничего ужасного, ты в этом не виновата, не переживай, забудь, забей.

Эта ерунда нисколько мне не помогала.

Быть может, именно из-за того, что он это видел – в тот раз папа и решил прибегнуть к другому. К тому, к чему он совершенно не любит приходить и чего касается двумя пальцами, словно чего-то склизкого, лишь в самых крайних случаях.

К правде.

К истине к первой инстанции.

К своей истории, которая, так уж вышла, теперь является и моей собственной.

Это наша история.

История нашей семьи.

История, если так можно сказать, затронувшая даже больше, чем десятки и сотни родов планеты. История, которая впоследствии и послужила причиной гибели моей семьи.

Правда, когда папа только начал мне ее рассказывать, я решила, что – вот он. Еще один чокнутый.

Повернулся от горя, совсем как Питер.

И чем больше он говорил – тем больше я укреплялась в этом мнении.

До тех пор, пока он не перешел к фактам.

Вот тогда-то ко мне пришло понимания, что с ума сошел не он.

А я..

..Папа сидит напротив меня, а я пытаюсь понять – что же он говорит на самом деле? У меня полное ощущение, что его открывающийся рот исторгает совсем другие звуки и слова, несущие совсем другой смысл.

Потому что то, что слышу я – полная бессмыслица.

Кромешная ерунда.

– Ваша.. – запинается– твоя мать, за день до смерти грозилась кое-что обо мне рассказать. Тогда я перечил этому. Я перечил этому всю вашу осознанную жизнь. Я хотел – нет, я мечтал – оградить вас от этого. Где-то в глубине души я понимал, что это невозможно, но во мне теплилась надежда, что я смогу провести вас обоих через всю жизнь, никогда не открыв правду. А теперь я понимаю, что это были напрасные старания. Стоило сказать об этом еще раньше. Честно, прямо. Как с вашей матерью.

Отчасти начинаю понимать, что речь каким-то образом идет о той тайне, которую уже почти рассказала мне в тот день (когда он был?..) мама.

Размыкаю пересохшие губы и едва слышно говорю:

– Шрамы..

– Да, шрамы – кивает он – у твоей матери их много.

– Она сказала, ты ее не бил. Это.. вещи.

– Это неважно – нетерпеливо перебивает он – я хочу сказать тебе нечто.. поважнее шрамов Гвен.

Я молчу.

Да уж, какая теперь разница до маминых шрамов?

Если она мертва.

Шрамы мертвецов никого не тревожат.

– Тогда что ты хочешь мне сказать?

Что могло быть страшнее смерти людей? Какая тайна была жутче этого? Ведь именно так мама ее преподносила Питеру.

– Я.. я должен тебе сказать, что я не совсем человек.

А кто он?

Тупо моргаю глазами.

Убийца? Монстр? Или наоборот спаситель? Герой?

Что он имеет ввиду, говоря, что он не человек?

– Понимаю, это сложно принять..

– Да нет – апатично возражаю я, все еще не слишком-то красочно видя этот мир – легко. Потому что я не понимаю, о чем ты.

Папа вздыхает и во всем его лице я вижу нетерпение.

Легкое раздражение.

Ему не нравится об этом говорить – чем бы оно ни было – а тут еще я.

Такая непонимающая.

Так его никто и не просит говорить.

Мне уже давно все равно на тайны. На секреты. Пусть он просто оставит меня в покое.

Но папа, вновь встретившись со мной взглядом, настойчиво продолжает, словно силясь выгравировать каждое свое слово у меня в мозгу:

– Джи, я не человек. Но когда-то им был. Это было очень давно. Я родился в 932 году.

– 1932?

Надо же.

Это вроде слишком давно. Тогда ему должно быть не 35 лет. Странно, что это меня совершенно не удивляет.

Мне вроде как вообще плевать.

Это такая ерунда по сравнению с тем, что мои родные мертвы.

– Нет, солнышко – он кладет мне ладонь на плечо и чуть сильнее сжимает, словно заставляя прийти в чувства – не в 1932, а в 932 году. Я родился в Византии. При правлении Константи́на VII Багряноро́дного2.

– Ясно – бормочу.

Он недовольно вздыхает:

– Ты понимаешь, что это значит, принцесса?

– Ага. Что ты жил в Византии.

– Тебя это не удивляет?

– Меня удивляет, что вся моя семья погибла, не получив никаких для того смертельных ран – и спрашиваю уже раз тысячный за все время после катастрофы – как так могло произойти?

И тогда папа продолжает мне рассказывать, не задавая наводящих вопросов – поняв, что толком формулировать их я все равно пока не могу.

– Ладно, давай ты тогда просто меня выслушаешь, годится? Я расскажу тебе одну сказку, как в детстве. А ты внимательно ее послушаешь. Смотри, солнышко, я родился в 932 году, в Византии. И – нервный смешок – все бы ничего, если бы на дворе не стоял наш год, да? Понимаешь, моя мать.. она.. она с самого начала была не вполне в себе. Она была ведьмой, и этого не скрывала. До охоты на ведьм было еще более пятисот лет, а тогда колдовство считалось.. чем-то вроде медицины сейчас. Чем-то, что может помочь. Она была самой сильной ведьмой в Византии. По сути – родоначальницей именно темной магии. И пока она была в своем рассудке – то помогала исключительно императорам. Насколько я знаю – безучастно жмет плечам – она была беспринципной. С равной легкостью могла как заговорить от болезни, так и заговорить на смерть. Ей было плевать, главное чтобы они платили. Мне рассказывали, что именно с ее помощью в Византии пришла к власти македонская династия. Она оказала им одну очень большую услугу, и в результате под их правлением Византии было обеспечено 150 лет могущества и процветания3, закрепивших их положение у власти, а матери было отдано достаточно золота, чтобы никогда не беспокоиться о быте. Простым людям она стала помогать, только когда крыша у нее поехала достаточно, чтобы император отказался иметь с ней дела́. И то делала она это просто от удовольствия – так как нужды в золоте после столь длительного сотрудничества с правящей династией у нас никогда не было. И честно говоря – больше она вредила, чем помогала. Ей могли заказать смерть на торговца, а она приговаривала к кончине всех детей самой заказчицы. Ей казалось это забавным и она не скрывала этого. Именно поэтому вскоре всем стало известно о ее сумасшествии и даже простолюдины перестали к ней ходить.

– У матери было много мужчин. И столько же детей. Я не знаю их историй наверняка, но знаю только, что после рождения шестого ребенка – моего единоутробного брата – мама окончательно сошла с ума. Как бы сказать, она и до этого была с прибабахом. И с каждыми последующими родами все хуже и хуже. Казалось бы – хорош, пора тогда остановиться? Но нет. Даже когда из-за ее задвигов ее поперли с императорского двора – она все равно продолжила рожать. Она и замужем-то ни разу не была. Мы понятия не имеем, у кого какой отец. Ну.. кроме меня, естественно. И вот после шестого ребенка, моего брата Кевина, у матери окончательно снесло крышу. Как рассказывала мне одна из моих старших сестер – Эльма – мать стала не просто сумасшедшей, а по-настоящему одержимой. Встречается это, в общем-то часто. В этом нет ничего страшного. Только если человек при этом не имеет тесной связи с Миром Мертвых.

– А моя мать только с ним и работала. Македонская династия, войны, выигранные со смехотворными потерями с нашей стороны, растущее влияние, расширении территории, заговоры, порчи, смерти, или наоборот выздоровление императора, когда тот уже одной ногой стоял в могиле.. Все это проводилось ритуалами посредством Мира Мертвых. Темная магия. Опасная штука. Но этого никто не знал – ведь моя мать была первой, кто открыл этот ящик Пандоры. Никто подумать не мог, насколько может стать опасной женщина, что имеет связь со Тьмой и вдруг сходит с ума.

Папа раздраженно взмахивает руками, как бы говоря «этого следовало ждать, черт возьми»:

– В какой-то момент ей стало недостаточно быть просто посредницей с Тьмой. Она захотела забрать материальную ее частицу себе. В мир живых.

Она позарилась на запретное и понесла наказание.

– Она вызвала дух Вендиго, сильнейший темный дух, с которым бы даже сейчас, по прошествии тысячелетия, не рискнул бы связаться не один самый сильный и древний шаман. Это истинная Тьма, обретшая оболочку. Необузданная и неконтролируемая. А мать не просто его вызвала. Она с помощью ритуала смогла зачать и выносить от него дитя. Ту самую материальную частицу, которую так жаждала в своем безумии.

Папа замолкает.

Видно, что в нем борются долг и ненависть.

Он собирается рассказать какую-то часть своей истории, которую сам же страшно ненавидит. Его желваки начинают играть, кулаки сжимаются, ноздри дрожат.

В итоге, шумно выдохнув, он сообщает с максимально бесстрастным непроницаемым лицом:

– Я стал результатом этого союза. Но только вот моя мать все равно не получила, чего хотела. Ведь я был рожден ребёнком Тьмы. Ребёнком Смерти. Куда мне и была уготована дорога с самого рождения. Мне не было места в мире живых.

Все, что давало людям жизнь – меня отравляло.

Даже воздух.

Медленно, но неотвратимо. Это и было ее наказание. Получить то, что желал больше всего – чтобы после наблюдать его потерю.

– Это свело бы с ума любого. Даже того, кто изначально был в своем рассудке. Но мать не собиралась сдаваться. Наверное, это и определяло степень ее безумия. Никто другой в своем уме не стал бы делать того, на что подобилась она. С самого моего рождения мать проводила кучу ритуалов, жертвоприношений, давала мне множество отваров – но все это лишь немного замедляло процесс.

Жертвы были огромными.

А результат просто смехотворным.

Было очевидно, что еще немного – и вскоре не остаётся ничего, что сможет мне помочь даже у моей матери.

Она сходила с ума. Она, и так уже давно свихнувшаяся сильная ведьма – познала новые грани отчаяния. У нее была сила и не осталось совершенно никаких границ. Рамок. Понимания. И здравого смысла.

– Мне было 22, когда это случилось. Возраст вечности4 – он усмехается – как иронично. Я слег. Я умирал .И всем было очевидно, что теперь уже окончательно. Ее отвары больше не позволяли мне даже вставать с постели. Ее жертвоприношения – животные или человеческие – больше не даровали мне возможности дышать глубже. Ребенок Смерти наконец-то отправлялся в свое далекое путешествие. Но моя мать не могла принять этого, как данность. Как свое наказание. Она вышла против Тьмы и пошла на крайние меры, решив оставить меня в Мире Живых хитростью. Она перестала полагаться на заклятия, что черпали силу из милости Мрака.. и перешла к изобретению проклятия, что основывались на его гневе.

Мать и так прогневила Тьму, родив меня от Вендиго. А после она утроила этот гнев силой проклятия и направила на меня. Что может быть сильнее, чем гнев Тьмы?

– Она прокляла меня даром бессмертия, который вынуждал свою жертву страдать вечность без милосердного права на смерть. Наблюдать, как умирает каждый, кто ему дорог. Вынуждать выживать за счёт человеческих жертв. Вынуждал стать монстром без права на гибель. Проклятие, способное в мгновение уничтожить свою жертву, но не позволяющей ей быть уничтоженной.

Но моей сумасшедшей матери даже это казалось лучшей участью, чем потерять меня.

Она видела проклятие благословением, раз благодаря нему она смогла оставить меня подле себя.

Она действительно смогла.

Я встал на ноги. Мне не требовалось помощи, чтобы ходить. Я словно перестал гнить изнутри. Я больше не умирал. Я в принципе больше не мог умереть.

Так я стал первым вампиром на планете.

Первородным.

Это было проклятие, единственное позволявшее мне выжить. Вампиры никогда не были отдельным родом. Это никогда не был дар. Это не была ветвь эволюции. Нет.

Это было проклятие, посланное на меня гневом Тьмы.

Тьма не давала сил, а лишь обрекала на страдания – и лишь опытная верховная жрица могла извлечь из этого пользу. Так сказать, вычленить из этого примера необходимое слагаемое.

Как моя мать со мной.

Это проклятие стало бременем. Но она сделала так, что вопреки всему и вся, оно спасло меня. Проклятие, нацеленное на страдание, послужило отчасти во благо.

Не в состоянии получить ее силы себе на пользу, она спровоцировала их во вред, а после сама ввернула, куда надо.

Она рискнула обмануть Тьму.

И жестоко за это поплатилась.

Первая расплата настигла нашу семью довольно скоро.

– Став монстром – я стал опасен для своих братьев и сестёр. Жажда крови не была чем-то, что можно было контролировать. Обуздать. Игнорировать – жестокий смешок – это проклятие, а не чертовы выборы. Ты ничего не можешь с этим сделать. Ты не можешь этому противостоять. Черт, ты даже не можешь это прекратить, потому что и убить себя не можешь! Себя нет.

Папа жмет плечами:

– Но вот своего старшего брата я убил. Это было случайно. Наверное. Мы дурачились, дубасили друг друга палками. А в следующую секунду я уже прокусил ему шею. Эльма увидела это и завизжала. А мне было плевать. Я просто делал то, что делал. Я убил своего старшего брата. Того самого, предшествующего мне ребенка. Кевина. Он и старше-то меня был всего на два года.

Думаю, если бы мать не была к тому моменту уже наглухо безумной, она бы с самого начала поняла, что так будет. Что-то бы сделала. Ведь она знала, чем чревато это проклятие. По крайней мере, ей следовало меня изгнать, когда это уже произошло. Это было бы правильно. Но заместа этого она испоганила жизнь им всем.

Она «подарила» бессмертие всем моим братьям и сестрам. Она прокляла их, хотя они в этом не нуждались. Они были здоровы. Они были людьми. Живыми людьми в мире живых.

Им это было не нужно.

Но безумцы не способны отличать одно от другого. Как и отвечать за свои поступки. Ведь поэтому они и безумны.

Сделают – и не смотрят на последствия.

А их было достаточно. И речь шла не только о крови.

Проклятый человек, ставший полноправной собственностью Тьмы, мог обитать только во Тьме, которой всецело и принадлежал. Собственность, не имеющая права выбора и свободы. Монстры, порожденные этим проклятием, не могли больше жить во свете.

Все мои братья и сестры.

Все. Кроме меня.

Поскольку я был порождением Тьмы не только по проклятию, но ранее и по крови, рожденный сыном Вендиго – то оставался не только пленником, но и ее ребёнком.

А значит мог выходить из Тьмы, что отпускала меня в мир света, точно снисходительный родитель любопытное дитя.

– Так я стал первым гибридом5. Порождением Тьмы, которое способно взаимодействовать со Светом. Монстром, способным жить в мире Благоденствия. Покаянным рабом, который является сыном Повелителя. Я стал не просто проклятым.

Я сам стал проклятием для Тьмы.

Фатальной ошибкой, которая смогла уцелеть. Существом, наделенным разрушительной силой Мертвых и свободой Живых. Монстром, которого ранее еще не видел мир.

Как только мать осознала причину моей неуязвимости от некоторых последствий проклятия – она обратила мою силу на защиту сестёр и братьев. Она сделала кулоны с моей кровью и, заговорив их, повесила на каждого.

Моя кровь стала их оберегом. Защитой. Обманкой. Пока эти кулоны были с ними – они тоже могли выходить в свет.

Но за это она дорого поплатилась.

Тьма не прощает ошибок.

А тем более она не терпит быть обманутой.

Тьма наказала мать ее же собственным способом. Обернула ее силу против нее самой.

Мои братья и сестры не смогли сдерживаться под влиянием проклятия. Они сошли с ума, счев себя не проклятыми, а Великими. Тщеславие заставило позабыть их об осторожности. Получив доступ к свету – они стали нападать на всех без разбору. По потребности и даже без нее. Просто от жестокости, от забавы или по какой-то другой причине. Кого-то они съедали, движимые жаждой крови, но многих из тех, кто были растерзаны «по забаве» – оставляли подыхать самих с их фатальными ранами..

Тогда мы ещё не знали, что проклятие способно передаваться, точно опасная зараза.

Тогда мы еще не знали, насколько мстительной может быть обманутая Тьма.

Не все их тех бедняг, кого они не приканчивали сразу – умирали. Подавляющее большинство, конечно, подыхало в муках трансформации. Но были и некоторые, что оказывались достаточно сильны и выдерживали проникновение Тьмы в их оболочку, кровь и разум.

Они становились проклятыми, но, в отличии от нас, совершенно не понимали, что с ними происходит. А когда жажда настигала их – бросались и терзали всех подряд.

Так вампиров становилось все больше и больше.

Вначале, принимаемые за диких зверей, они вскоре стали обнаруживаемыми. Местные очень быстро поняли, что на людей нападают люди. Что их бывшие соседи становятся кровожадными тварями явно не из этого мира. Они видели клыки и черные белки глаз во время одержимости. Видели когти и тьму, разливающуюся под их венами.

Они видели, как всадив в них вилы – те истекали не кровью, а черной жижей. И не умирали.

А вытаскивали вилы и закалывали ими их же самих.

Проклятие уже было невозможно сдержать. И вскоре слухи о кровожадных тварях дошли до императора. Естественно, тот знал только одного человека, кто мог бы обратить живое существо в создание Тьмы.

И мать наконец заплатила свою цену.

Которой стала смерть.

Мучительная и беспощадная. Ее забрали и повесили на главной площади, прямо перед императорским дворцом. Воронам позволили заживо жрать ее тело.

Более мучительной смерти я еще не видел.

Они пытались убить и нас. Естественно, мои братья были самонадеяннее сестер и возомнили себя Богами. Они решили, что раз лишены смертности, то смогут одолеть всю Византийскую армию. Не учли они лишь одного.

Убить их нельзя.

Но запереть при желании не составит никакого труда.

Моего самого старшего брата – Румпеля, им удалось в итоге как-то словить. Еще бы, подготовленная вооруженная армия самой сильной империи против какого-то человека. Пусть и монстра.

Они связались его толстыми металлическими цепями и бросили в свинцовую бочку, которую кинули в океан. Полагаю, мой дорогой братец все еще сидит там, на дне океана, наконец-то поняв смысл проклятия. Он не может умереть, но не может и выбраться. Он проклят вечность сидеть там, без права сдохнуть.

Когда стало понятно, как можно с нами справиться – на нас началась настоящая охота.

Нет, то была не охота на ведьм. Их все так же никто не трогал.

Это была охота исключительно на нас.

Кровожадных монстров, созданных сумасшедшей ведьмой. Думаю, вокруг нас не было бы столько шума, если бы Император ранее не работал с матерью лично. Он видел результаты ее работы. Он знал, на что она способна.

Думаю, он действительно нас пятерых (уже за вычетом Румпеля) боялся намного больше, чем всех смертных врагов вместе взятых. И больше, чем тех тварей, что были прокляты ненарочно.

Их было убить легко.

У них не было заговоренных кулонов с моей кровью, а потому они, как и велит проклятие, не могли выходить на солнечный свет. Их легко загоняли в угол. Они были язвимы. Уязвимы и, практически все до единого, безумны. Теряли рассудок, не понимая, что с ними происходит и почему они делают то, что делают.

Полагаю, кому-то из них все же удалось сбежать, если вампиры в принципе все еще не вымерли, за исключением нашей семьи, по сей день. Но могу заверить, что их было точно очень и очень немного.

Ненарочно обращенных истребили почти всех.

Но целью Императора были не они. Он хотел избавиться от нас раз и навсегда.

Может, он боялся, что однажды, оставшись на свободе, мы все же придем мстить ему за смерть матери.

Так или иначе, после наглядной участи Румпеля, нам всем надо было бежать. Мы не смогли бы одолеть Византию, и просто оказались бы в разных бочках на дне разных океанов коротать свою вечность, пока на поверхности эпохи сменяются эпохами, до тех пор, пока земля не превратиться в пустыню, и океаны не высохнут настолько, чтобы нас могли обнаружить и выпустить на волю.

Моя семья объединилась. Они нашли силу друг в друге и собирались бежать вместе.

Они звали и меня.

Более того – они нуждались во мне. Ведь случилось что с их кулонами – и я был единственным, кто отделял их от участи загнанных «ненарочно обращенных».

Но я не мог простить братьям и сестрам то, что случилось с матерью. Да, это старая шлюха была безумна, как черт, и сама виновата во всем, что произошло. Но, по крайней мере, она всю мою жизнь только и занималась тем, что спасала меня от смерти. И в итоге, пусть и таким уродством, но ей все-таки это удалось.

А из-за «забавы» братьев – ее заживо отдали во́ронам.

У них не было необходимости быть такими. Они просто не сочли себе цены. Потеряли бдительность. Оставляли следы. Тела, которые еще не были трупами.

Это случилось из-за них.

И бежать мы теперь были вынуждены из-за них.

Я их ненавидел. Боялся, что останься с ними – рано или поздно передеру их всех. Мы сцепимся, а учитывая соотношение наших сил, я просто их всех раздеру на части. Одного за другим.

И я предпочел одиночество.

Я многие сотни лет скитался один.

Я даже не знал, удалось ли им сбежать, или они все-таки попали в руки к императору. Или может, кто-то из них, а кто-то выжил. И как они выжили. Я не слышал о них, но это было и понятно.

Если бы я слышал о них, значит и остальные о них слышали. А значит, сбежать и затаиться у них не получилось.

Я бросил их, чтобы не убить самому.

Но при этом страстно желал им смерти от чужих рук.

Такой же мучительной, которой они подвергли своей халатностью и самонадеянностью мать.

Со временем ко мне пришло осознание, что жажда крови – не единственная проблема проклятия, которая выдает меня среди остальных.

Вечная молодость – кто бы мог подумать, но именно она стала моим камнем преткновения.

Пока я жил вечным скитальцем, не задерживаясь нигде дольше, чем на год – я и не понимал, что это может стать проблемой. Но когда Византия рухнула, а вместе с ней и последние опасения на мои гонения (тайные, которые, как я полагал, подобно знаниям от нас – передавались в императорском роду от поколения к поколению) – у меня пропала необходимость бросаться с места на место.

Скажу честно – за прошедшие пять веков мне здорово это надоело. Были, конечно, свои плюсы – я знал весь тогдашний мир, все тогдашние языки. Я побывал невольно везде, где мог, прячась в тени. Но это было похоже на какую-то гонку в колесе.

Я был рад, когда Константинополь пал под турками-османами.

Это означало, что я, наконец-то, свободен. Вместе со старым миром, миром Византийском цивилизации – умерла и наша тайна.

А значит, я наконец мог не бегать.

– Тогда-то и стали обращать внимание на мою неизменную внешность. Нестареющее лицо – папа самодовольно ухмыляется, вновь подняв на меня глаза – знаешь, принцесса, я тебе так скажу: не мы подверглись охоте на ведьм. «Охота на ведьм» началась исключительно из-за нашего существования.

Какое-то время мне удавалось скрывать свое бессмертие, проявляющееся не только в невозможности умереть, но и в соответствующей невозможности стареть. Ведь что такое старость? Это демонстрация смерти.

Ведь кислород, попадая в организм, используется не весь. Остатки внутри нас разъедают организм как ржавчина. Эти остатки – активные формы кислорода – свободные радикалы. А именно из-за накопления повреждений в клетках, нанесённых свободными радикалами, и происходит старение; чрезмерное накопление приводит к смерти. Процесс этот необратим – папа мелодично смеется, обнажив белые зубы, на которые я теперь уже невольно смотрю не как на голливудскую улыбку, а как на пасть зверя – есть свое преимущество в бессмертии. У тебя достаточно времени, чтобы узнать все об этом мире.

Ну так вот, выходит, что старение – лишь внешний признак приближающейся смерти.

А поскольку я бессмертен, и меня нельзя убить даже свободным радикалам –значит и стареть я не могу даже биологически. Вампиры вечно молодые не потому, что это дар их рода, которого и нет вовсе. Это простая биология. Связанная с проклятием бессмертия. Просто люди всегда любят романтизировать зло. Знаешь – щелкает меня по носу с легкой улыбкой – как человек, проживший уже больше тысячи лет, могу тебя заверить, что такая слабость у человечества постоянна и наблюдается циклично. Что нельзя победить – они любят обожествлять.

Хохочет, запрокинув голову:

– Видимо, чтобы не так сильно бояться. Ведь если монстры – вовсе не монстры, а милые зайки, то и не страшно вовсе..

..Сейчас я понимаю, что папа прав. Ведь до того разговора тремя месяцами ранее в Штатах – я и правда никогда не рассматривала вампиров или других монстров как что-то страшное или хотя бы существующее. Более того – в юности я, как и остальные, может даже хотела, чтобы они существовали.

Они ведь такие сильные, благородные, защищают любимых.

Никто никогда не показывает монстров такими, какими они есть на самом деле. Какими их делает проклятие. Как их очерствляет бессмертие и тень прожитых тысячелетий. Никто не говорит о том, какими они беспринципными, циничными и жестокими становятся в силу опыта, на который у людей просто не хватает смертной жизни.

Они постоянно видят смерть.

Они сами убивают.

Постоянно теряют близких.

Для них сто лет – что день для нас. У них нет дома, нет родных, нет любимых. Для них эпохи, о которых рассказывают в наших учебниках истории – лишь страница толстой книги, которую они прочли за день.

Они столько жили и столько видели – что их уже ничего не пронимает.

Они могут притворяться.

Но на деле сердца их давно окаменели. Чувства исчезли. Милосердие превратилось в тлен прожитых сотен лет.

И остались только гордыня, злоба и полное равнодушие к чужим страданиям..

..так вот, мне удавалось скрывать свою молодость различными ухищрениями. Конечно, я мог продолжать просто бегать по всему миру, и тогда никто бы никогда, как и прежде, не заметил, что я не старею – но мне это уже осточертело.

Теперь, когда речь не шла о византийской династии, знающей способ нас заточить – мне было нестрашно, даже если попадусь. Страшнее была жизнь в вечных скитаниях.

Скрывать молодость можно было различными внешними причудами. Сейчас, конечно, для этого куда больше возможностей – косметика, парики что настоящие волосы, и даже пластические операции. Тогда такого даже в фантазиях не было.

Обходился, чем мог.

Конечно, немало я доставал различной ерунды из Османской Империи, которая, по сути, восстала из пепла Византии. Женщины султанской семьи уже тогда имели немало способов играть со своей внешностью – не говоря уже о том, сколько у них было нарядов. С такой прорвой можно скрывать возраст хоть бесконечно.

Но, конечно, я не был в числе султанской семьи и даже не собирался туда пробираться, хотя попробовать можно было. Я не хотел еще одних гонений теперь уже от султанской династии еще эдак лет на двести.

В общем, то, что случилось – должно было логически произойти рано или поздно. Вначале я относился к «камуфляжу» бдительно, потом стал нарочно не замечать косых взглядов, после открыто игнорировал вопросы о своей молодости, а чуть позднее осмеливался даже шутить о том, что за вечную красоту продал душу дьяволу.

Я веселился. Мне даже было смешно, как они крестились вскоре, глядя на меня. Я знал, что их вилы ничего мне не сделают, а святая вода лишь освежит после знойной ночи с очередной красоткой.

Я наконец-то вошел во вкус жизни.

Совершенно перестал скрываться.

Чем и открыл «охоту на ведьм».

Только начался 15-ый век, я тогда был в Швейцарии. Многие не знают, и почему-то отождествляют охоту на ведьм с какого-то хрена с Салемом. Да, там были красивые тетки, но не больше. Гонения зародились в Швейцарии в 1430-х годах, а дальше лишь набирали обороты, распространяясь на все бо́льшее количество стран.

Но началось все со Швейцарии.

С меня, иначе говоря.

А уже по моим приметам стали ловить остальных – папа вскидывает бровь – ты никогда не задумывалась, почему ведьм ловили по приметам, очень подходящим к вампирам? Исключительно молодые, невероятно красивые?.. Ведьмы – это ведь смертные женщины. Они могут быть и старыми. Мою мать убили старой. Но охота была исключительно на молодых и красивых. На таких, как я. Они не понимали, кого ловят, кроме того, что это что-то темное и нестареющее. И в итоге просто убивали ни в чем не повинных красоток, не подозревая, что монстра, которого они ищут – невозможно сжечь на костре.

Тогда я, конечно, вновь бежал – но не из страха быть пойманным, а скорее, чтобы не доставлять себе неприятных ощущений. Бессмертие ведь не дает защиту от боли. Мы все чувствуем. Каждый всаженный нож, каждую пулю и каждый удар. Они не наносят нам урона, но ощущений сполна.

Не очень хотелось узнать, что такое – гореть заживо.

Тогда я понял, что избирательным надо быть не к городам, а к окружению. Не думай, что мажоры имеют преимущество только в твоем 21-ом веке. Во все времена были привилегированные люди, стоящие у власти, на косяки которые закрывались глаза.

Я долгое время присматривался и ошибался, пока, наконец, не внедрился в одну королевскую династию Рюриковичей. Сейчас это Россия, но тогда это было Княжеством.

Я долго ходил в негласных фаворитах, был очень осторожен в «охоте», а на мои шалости все закрывали глаза. До того момента, пока жена князя не обратила внимание на то, что годы проходят, а я нисколько не меняюсь.

Мне не повезло. Не повезло в том, что эта самая княжеская жена – Софья Палеолог – каким-то образом перебралась в Московское Княжество прямиком из Византии. Была членом императорской Династии. И знала – пусть и не так хорошо, как мужчины их рода – что существуют какие-то монстры, которых нельзя уничтожить, убить, которые не стареют и которые были созданы Тьмой.

Про «не стареют», наверное, это уже делали заметки по моим братьям или сестрам. Кого-то из них, наверное, поймали. Потому что, когда мы с ними разошлись, Византийский император знал только то, что нас невозможно убить. Про невозможность старения он, видимо, почерпнул где-то уже позднее.

В общем, главное, что я оказался прав и эти кретины действительно все эти сотни лет передавали знания о нас из поколения в поколения с такой фанатичностью, что даже спустя почти шестьсот лет, представительница их династии, вышедшая замуж за московского князя – угадала во мне «монстра», сбежавшего от ее предков еще за пять веков до ее рождения, едва заметив, что я не совершенно не старею.

Теткой она оказалась беспринципной, и заявила, что ей плевать, кто я и что я, и что не будь ее предки такими идиотами, давно позаимствовали бы себе мой секрет, а не пытались бы отловить и уничтожить. Она даже обмолвилась, что не удивлена, что с таким подходом их Империя в итоге рухнула под какими-то турками.

Она захотела себе бессмертие и поставила ультиматум. Либо я ей дам его (будто это какая-та чертовая чашка), либо она меня запрет в той же бочке, что Румпеля ее предки шестьсот лет назад, и бросит на дно того же самого океана.

Угрожать мне не стоило – самодовольно усмехается папа, глянув на меня – это была ее ошибка. До этого момента я думал просто исчезнуть, раз меня раскрыли, и поискать удачи в другой королевской семье. Но поставив ультиматум, она меня разозлила.

И я дал ей то, чего она хотела.

Естественно, ее старое больное тело не могло перенести трансформации.

Она скончалась. Ей было 48 и ее смерть взбудоражила дворец. Тогда женщины ее статуса в таком возрасте не умирали, а когда нашли на шее следы клыков.. это все замяли, сказали вроде, что от простуды. Кто-то говорил, что это бояре ее грохнули, отомстив за какие-то свои внутренние междоусобицы.

На деле же эту старушенцию погубила жажда бессмертия. И одна единственная угроза.

Она была сделана не тому мужчине.

В общем, суть моей жизни оставалась прежней. Цель одна – не выдать своей истинной сути. Нарочно себя застаривать, придавать возрасту, или же постоянно менять образ. Если ты всегда один и тот же – легко заметить, что ты не стареешь. Но если ты постоянно разный, но это же сравнение провести куда сложнее.

Я жил всегда один.

Я пытался какое-то время найти себе кого-то. В одиночестве есть своя сила.. но мало приятного. Однако, в том, чтобы терять любимых – приятного еще меньше. Едва я влюблялся в девушку – как она старела и умирала. Если я ее обращал – она тоже умирала. А даже если переносила проникновение Тьмы – то сходила с ума, как и большинство.

И уже не была той, кого я любил.

Даже у меня, гибрида от Вендиго, проклятие отнимает слишком многое. Это бремя одиночества, которое я несу всю свою бессмертную жизнь. Всегда один. Или всегда теряю.

Я видел, как умирают они, после их дети, рожденные от других мужчин, после их внуки, правнуки.. видел, как одна девчонка через семь колен после той женщины, которую я любил, стала миллиардершей.

Я был горд за нее.

Ведь ее пра-пра и так далее была из очень бедной крестьянской семьи.

И умерла она тоже в нищете. На моих руках. Не вынеся силу проклятия, которым я пытался увековечить ее роль в своей жизни, как то очень давно сделала со мной моя мать.

Я видел кончины целых эпох.

Викинги, Византия, Османы, Романовы, Наполеон, Гитлер, Сталин..

Все они были для меня ничем.

Они мнили себя Великими, но для меня были не больше, чем смертными букашками, чья жизнь слишком коротка для построения настоящего величия.

У всех людей жизнь слишком коротка.

И даже я не мог им в этом помочь.

Я потерял многих девушек прежде, чем перестал чувствовать что-либо. При их гибели. При их появлении. При их касаниях и клятвах.

Все они стали для меня лишь временным увлечение в пару десятков лет, пока их молодость оставалась им верна.

В старости ведь нет привлекательности.

Старое, обрюзгшее тело и неработающая голова. Фу, гадость. Что в этом крутого? Это можно терпеть, если ты такой же старый и вы прожили вместе всю свою смертную жизнь.

Или если ты любишь.

У меня не прокатывала ни то ни другое, потому я стал просто желать женщин. Я был все так же один.

Даже когда находился с ними.

В этот момент папа замолчал и медленно поднял на меня глаза. Склонив голову, он долго меня рассматривал, словно только увидел, после чего доверительным тоном сообщил:

– И так было всегда. Пока у меня не появилась ты.

– Мама мне рассказала, что ты бы против моего рождения – замечаю – не сильно верится, что ты был этому рад.

Улыбка сходит с его лица, сменяясь какой-то тенью:

– Да, я был против. Но не потому, что не хотел твоего появления. А потому что не хотел тебе такой же участи.

– Какой?

– Все первенцы нашего рода унаследывают это проклятие. Я это узнал, когда мой.. братец как-то сам меня нашел. У него родился первенец. Такой же, как мы. Проклятый. Он не мог выходить на улицу днем. Брат пытался разделить кровь своего кулона на двое, но в итоге просто разбил его и они уже оба лишились защиты от света. Брат молил меня о кулоне с моей кровью для них.. – папа задумывается, его взгляд стекленеет, но тут же отмахивается – в общем, я знал, что тебя ждет. Я не хотел тебе этого. Поэтому я был в бешенстве, когда узнал о ее беременности. Скажу больше – в какой-то момент я настолько отчаялся и обозлился, что почти

(..это был странный момент жизни гвен. они с джеком отдалились. в какой-то момент ей показалось, что он близок к тому, чтобы бросить ее.. или еще что хуже..)

решился убить Гвен – думаю, он видит мои округлившиеся глаза, потому что жмет плечами – я не мог отречься от тебя. Мой ребенок, который унаследует бессмертие. Это слишком большой соблазн для меня, проведшего тысячелетие в одиночестве. Но при этом я не мог тебя и оставить, это было бы слишком жестоко. А убив твою мать – я вроде как не отказывался от тебя. Я наказывал ее. За ложь с таблетками. Но решались сразу обе проблемы.

– Почему.. – сглатываю – почему ты тогда этого не сделал?

– Я думаю, твою мать чувствовала это, интуитивно. Поэтому потащила меня с собой на УЗИ. Увидев тебя, твои такие маленькие ручки – он улыбается, глядя на меня – я.. сдался. Да, мой эгоизм победил. Я позволил тебе родиться, думая только о себе. Не о той участи, на которую своим решением обрекаю тебя.

– Но я.. не бессмертна – жму плечами – я расту. Взрослею. Старею. Твой брат ошибся. Проклятие не передалось.

Папа мрачнеет, губы превращаются в тонкую полоску:

– Увы, принцесса, но не ошибся. Ты взрослеешь и меняешься, потому что ты гибрид. Объясняю еще раз, вампиры – это не вид. Это проклятые. Я гибрид – потому что я одновременно проклятый Тьмой и ею же рожденный. Я был проклят уже взрослым. Ты еще в утробе матери. Ты внучка Вендиго – ты будешь взрослеть до тех пор, пока Его Тьма не окрепнет в тебе так же, как во мне. После чего проклятие вступит в силу. Ты, как и я, в равной степени дитя и раб Тьмы. В первом случае она заботится о тебе. Во втором – уничтожает. Это сложно объяснить, но со временем ты поймешь.

– Тогда почему ты не был против Нейта, если дело только в этом? Мама сказала, что на него ты согласился очень быстро.

– Я же говорю – проклятие передается только первенцам рода. Я знал, что Нейт родится обычным человеком. Его ждет вполне счастливая смертная жизнь. Хотя и на него я не сразу согласился. Гвен я мог бросить в любой момент, но видеть старение и смерть своего родного сына не очень хотелось. А я бы это увидел. Как и ты. Лет через 70 или 80 после его рождения. Я знал, что мы потеряем его – а смысл тогда рожать?

– Ты не хотел меня, потому что я проклята бессмертием, как и ты. Но не хотел и смертного ребенка. А чего ты тогда хотел?

– Одиночества. Наверное – глухо отвечает он, опустив голову – к нему я привык. Я настолько долго был один, что одновременно хотел и чертовски боялся твоего рождения. Боялся, что ничего не почувствую к собственному ребенку. Боялся, что впервые за много веков мне придется вновь учиться впускать человека в свою жизнь. Ведь ты бессмертная, а значит мне от тебя никуда не деться. Я боялся того, что мне придется делить с тобой свою жизнь. Боялся, что слишком сильно к тебе привяжусь – надрывный смешок – в итоге так и вышло. Я полюбил тебя, едва взял на руки. Скажу честно – ничего прекрасного там не было. Ты вопила, как выпь и была вся красная, как какая-та..

Он смеется, потрепав меня по голове:

– Но для меня не было ничего милее этого уродливого вопящего свертка. С того момента я боялся только одного – твоих слез. Я готов был положить к твоим ногам весь мир. Я давал тебе любовь и ты давала мне ее в ответ. И это была совершенно другая любовь. Любовь женщин по сравнению с тем, что я получал от собственного ребенка – ничто. Они любили меня как мужчину, как красавца, богача или кого еще. А ты меня любила не за что-то. А просто потому я твой папа. Я не знал такой любви раньше. Я видел многое, но поверь мне, сколько бы не писали книг – но нет любви сильнее, чем между родителем и ребенком. Не знаю, испытывала ли Гвен к вам то же самое. Но я любил вас с Нейтом обоих. Хоть и всегда неосознанно уделял тебе внимания больше. Я знал, что Нейту отпущен чертовски маленький срок. А ты со мной навсегда. Я не хотел привязываться к тому, кого вновь потеряю. Это я уже много раз проходил. Гвен это замечала и вменяла мне – но я всегда отрицал. Хотя, зная про меня, я думаю она понимала, чем это обусловлено.

– Мама знала про тебя!?

Неужели это и была та тайна, которую она хотела сказать?

– Конечно. Я рассказал ей об этом сразу, едва она собралась бежать от родителей. Я считаю, это честно.

– Сказал ей, что ты первородный гибрид?

– Черт, конечно нет – фыркает – я ебанутый, что ли? Я просто обрисовал ситуацию, что.. мой вид на жизнь предельно прост. Я люблю молодых, не планирую семьи и что как только она немного увянет внешне, я с ней разойдусь. Я тебя удивлю – но многие женщины на это идут. Бывает, и отказывают – с криками. Но в основном соглашаются. Кто-то – считая, что сможет меня исправить и обручить. Кто-то – потому что сам не гонится за семьей. Кто-то – как твоя мать – потому что считает, что красота никогда не угаснет, и далекое «потом» никогда не наступит. Но так или иначе – каждая всегда заранее знала

(..да это ты должен быть мне благодарен! что в принципе смог запудрить мне мозги.

– ты сама на это пошла – самодовольно напоминает.

– я была молода́ и не понимала, на что соглашаюсь! боже, джек, да мне было шестнадцать лет!

– детка, ну так это явно не мои проблемы..)

об исходе событий.

– Но ведь мама говорила, что я родилась, когда вам было по 18? Тебе было.. очень много – хмурюсь под смешок папы, довольного тем, что я наконец-то проявляю признаки жизни и активности впервые после трагедии – а сколько было маме?

– Маме действительно было 18 – заявляет он – мы познакомились, когда ей было 16. Она только победила на Юная Мисс США. Там-то я ее и заприметил.

Я молчу, хмурюсь еще сильнее:

– Но.. она же была моложе меня?

– И что? – парирует – принцесса, я искал молодых не потому, что я педофил, как считала всю жизнь твоя бабушка. И я никогда не подкатывал к девчонкам, которые выглядят как девочки. В 16 тоже по разному можно выглядеть. Но этим я оказывал услугу нам обоим. Чем меньше им лет на момент знакомства – тем дольше мы сможем быть вместе. У них впереди максимум лет десять до первых глубоких морщин. А если я сходился с теми красотками, которым 25 и далее, то их хватало мне максимум на год. Не знаю, было ли это долго для них, но для меня эта скорость отношений равнялась «девочке по вызову».

– Значит, мама никогда не знала, кто ты на самом деле?

– Почему же. Когда она забеременела тобой и я в итоге принял решение позволить родиться ребенка, я рассказал. Она должна была понимать, с чем

(..вы с нейтом.. вам будет сложно, но.. но да. вы должны это знать. даже ты больше, чем нейт. потому что для него это будет просто информацией, а тебя это касается напрямую.. ваш отец.. он)

столкнется. И быть готовой, когда Тьма проявится в тебе. Я делал все это ради того, что сохранить тебя. Уберечь. Защитить. Гвен, кстати.. она отреагировала нормально. Наверное, к тому моменту она уже окончательно рехнулась на мне и даже если бы я сказал, что хочу отрубить ее голову – она бы принесла топор и положила голову на стол.

– Она не рехнулась – учитывая, что мама умерла, это еще сильнее режет мне ухо – она любила тебя.

– Возможно. Увы, мне недоступна такая любовь. Но я верю, что она была одержима мной. Ты уж прости, принцесса, это конечно твоя мать и она кони двинула.. но заебала она меня страшно. Я и так, как матери своих детей, выказывал ей невероятное

(..именно поэтому я многое тебе позволял даже после расхода. Я оставил тебе детей, хотя мог бы забрать их еще тогда. Я оставляю в живых тебя сейчас..)

снисхождение, но ей всегда было мало. Я хотел оставить вас себе после расхода и без проблем бы это сделал. Мне нужно было, чтобы ты постоянно была рядом. Я бы сразу различил, как Тьма проявилась в тебе. И помог бы совладать с нею. Со мной этого бы не случилось. Но Гвен умоляла меня, убеждала, что вы единственное что у нее есть, клялась выполнять любые уговоры о встречах, лишь бы вы жили с ней. Клялась, что будет внимательно к тебе и как только что-то заметит – сразу скажет мне. А что вышло по итогу? Твоя мать была красоткой, не спорю. И с ней я пробыл дольше, чем с какой-либо женщиной за эту тысячу лет. Но какая же она оказалась сука, это просто нечто. Отчасти ей повезло, что так все вышло. Не гарантирую, что после очередного закидона не свернул бы ей шею.

– Она просто хотела быть с тобой.

– Да, твоя мать больше всего на свете хотела остаться со мной навечно. Она была упертая женщина. И знаешь – снисходительная усмешка – ей это все-таки удалось – кивает на меня – часть ее действительно останется со мной навечно.

Мне становится еще грустнее.

И я начинаю рыдать.

Папа обреченно вздыхает, видимо, не понимая, в какой момент опять что сказал не так, что моя вроде фаза активного любопытства вновь перешла в обычную скорбь:

– Солнышко, все умирают. И она не последняя, кого ты потеряла. Ты будешь находить друзей, любовь и будешь их терять. Круг за кругом, пока не откажешься от этой затеи. Это бремя бессмертия. Бремя проклятия. Мне очень жаль.

Уже хочу, втянув воздуха, зайтись еще большими стенаниями, но тут меня осеняет.

Шмыгнув, тщательно втягивая сопли, гортанно уточняю:

– Подожди.. ты сказал

(..я бы сразу различил, как Тьма проявилась в тебе. и помог бы совладать с нею. со мной этого бы не случилось..)

с тобой бы «этого» не случилось. Чего бы не случилось?

Ком подкатывает к горлу.

Не уверена, что хочу это услышать.

Папа прижимает меня к себе:

– Это не твоя вина. Ты пока не умеешь обращаться с силой Тьмы, что растет в тебе. Ты не хотела этого. Это невозможно контролировать. Это проклятие, принцесса.

Я резко одергиваюсь, заглядывая ему в глаза:

– О чем ты? Что не моя вина? – слезы текут по щекам.

Выражение глубоко раскаяния мелькает на папином лице, он осторожно ладонью вытирает слезы с моих щек. С такой аккуратностью, словно я какая-та сахарная ваза под дождем.

– Пап?!

– Ты их убила – он убирает руку – ты не хотела. Ты сделала это не нарочно.

– Кого?

– Всех их. Они умерли.. от твоего крика, Джи.