Читать книгу Замочная скважина: Наследие - Кейси Эшли Доуз - Страница 6

Спустившись вниз, забегаю на кухню. Просторная, в светлых тонах. Открываю тумбу и достаю пачку хлопьев. Закрыв ее бедром, уже открываю холодильник в поисках молока. Наконец, смешиваю одно с другим к глубокой пиалке и кидаю туда, точно финальным штрих, большую деревянную ложку.

Почему-то шведы особенно падки на экологические вещи. Деревянная посуда в том числе. Нет, у них не деревянные микроволновки, и едят они не с деревянных досок, но ложки достаточно часто встречаются в магазинах наравне с их металлическими собратьями.

Поэтому однажды я и решила прихватить парочку.

Адреналину-то было, когда я прошмыгивали с ними мимо кассы. Если честно, в глубине души мне даже хотелось, чтобы большой толстый охранник, едва не спящий на своем месте правее касс – остановил меня со словами: «подождите-ка, мисс, что это у вас в заднем кармане джинс?». А я, пару раз хлопнув глазами, вытянула бы руки вперед и предложила себя арестовать.

А потом, пока бы он вызывал копов, без труда расплавила бы наручники. Представляю его лицо, когда те начали бы плавиться прямо у меня на запястьях непонятно с чего, и совершенно не задевая кожу.

Думаю, он бы быстро уверовал в Бога.

Хотя следовало бы в Дьявола.

На самом деле, что Бог, что Дьявол – это лишь имена нарицательные для абстрактных сторон Света и Тьмы – формы, оболочки и грани которых неподвластны человеческому разуму и восприятию.

Вообще, едва я только научилась чему-то стоящему – сразу начала веселиться. Папа не мешает этому, даже более того – поощряет подобные «забавы». Он не видит ничего плохого в том, что если они перейдут границы – нам придется опять переехать.

Он рад, что я наконец-то начала проявлять интерес к своей сущности, а не слепо отталкивать и игнорировать ее, как то делала первые недели после Трагедии, открещиваясь от любых проявлений укрепляющейся во мне Тьмы.

Помню, когда мы с ним ссорились, я со злости взмахнула руками, но в этот раз из-за подобного жеста пуфочка и кресло рывком отлетели в разные стороны. Я страшно перепугалась и последующие дни пыталась убедить и себя, и папу – что это было просто совпадение.

Он мягко пытался меня направить, объяснить, как управляться с новой открывшейся способностью, но я лишь брыкалась и продолжала мнить себя обычным человеком, который ничего подобного делать не может, а значит это просто случайность.

Может, сквозняк?

Сейчас я удивляюсь, тому своему поведению. Разве можно игнорированием решить проблемы? Разве мои закрытые глаза помогали воскресить родственников, или изгнать из меня Тьму? Нет, они лишь помогали врезаться мне во всякий встречный косяк, плюсом к тому сильно расшибая себе лоб.

Спасибо папе, что помог мне это понять намного быстрее.

– Пап! – кричу, облокотившись о стойку и начав есть хлопья – пап, вставай уже!

Когда ставлю пиалку в посудомойку, папа наконец-то вываливается в трусах из своей спальни. Волосы взлохмаченные, вид сонный, потирает ладонью лицо:

– Я все больше начинаю ценить школьные автобусы.

Фыркаю:

– Никогда не поеду на этом орудие пыток.

Как-то раз я прокатилась на школьном автобусе, на обратном пути из школы. Не хотелось ждать папу, а он постоянно опаздывает, ну я и села. Боже мой.

Все набились, точно сельди. Даже сидя на своем месте, меня толкают со всех сторон чьи-то жирные бока или острые локти. Все кричат, болтают и галдят, словно начальные классы. Кто-то жует жвачку, щелкая пузырь, кто-то втихоря умудряется закурить, делая и без того спертый от пота воздух совершенно невозможным.

Раньше мне никогда не приходилось ездить на школьных автобусах.

В школу нас с Нейтом отвозила мама, а обратно мы ходили пешком, так как было не так уж далеко.

Теперь я понимаю, как мне везло.

В Гётеборге же моя школа не так близка́, чтобы ходить пешком. Приходится ждать папу, набирать ему по сотни раз, а потом он еще приезжает, опоздав на полчаса, и возмущается, что я ему все мозги проела. Подумаешь, типо, немного опоздал.

Поэтому я и думаю отжать у него право на вождение тачкой. Я покатаюсь пару раз на его, и если не разобью, то он купит мне мою. А почему нет?

Проблем-то никаких!

Не понимаю, почему он уперся.

– Тебе все еще семнадцать – заявил он мне однажды – и пока проклятие не вступит в силу, ты остаешься ребенком. И давай хотя бы немного держаться в этих рамках, окей?

Не окей.

Но в чем-то уступать пока приходится, хотя хочется попробовать все и сразу.

Что-нибудь рисковое.

Гнать на тачке 200км/час по городу. Прыгнуть с парашюта. С тарзанки. Обдолбаться наркотиками. Сесть к кому-нибудь на мотоцикл. Прыгнуть с горы. Перебежать оживленную трассу на спор на красный.

Папе я объясняю тягу к подобным увлечениям множеством запретов, что было ранее в Штатах с мамой. Мол, теперь я пытаюсь взять от жизни все. Но на деле, кажется, мы оба понимаем, что острыми эмоциями я просто пытаюсь заглушить чувства. Скорбь по близким. Страх за будущее.

Я справляюсь как могу, но далеко не всегда получается.

Я хочу перестать чувствовать вину. Я хочу полюбить себя так же, как любит самого себя отец. Я хочу перестать видеть в себе монстра, а увидеть уникальное существо, где третьего такого нет на всем белом свете.

Но получается это редко.

И только тогда, когда я целенаправленно над этим работаю. Направляю все свои мысли на это. Сижу, убеждая себя, сама в это начинаю верить и на какое-то время все действительно становится очень даже неплохо..

А потом я открываю глаза.

Папа говорит, у меня неплохо получается. Он убежден, что со временем я смогу делать это не только по требованию, но и как само собой разумеющееся. Я не буду ощущать вину так же естественно, как сейчас ее ощущаю.

Мне бы его уверенность.

Пробегаю мимо него и взвиваюсь обратно на второй этаж. Папа ругается на то, что я громко топочу. «Прямо ему на голове». Усмехнувшись, топочу еще громче и он обещает, что обратно я точно поеду на автобусе.

Обычная утренняя пикировка для тонуса нам обоим.

Один ее непременно начинает, второй подхватывает и она продолжается до самой школы. Мы так и бодримся, и приходим в ясность ума.

Помогает.

А еще это помогает мне развивать свой навык «язвительности», ведь переболтать папу многого стоит. Первые несколько недель я уходила, не то, что ответив невпопад – а вообще не зная, как ответить. Папа смеялся от души, а я придумывала ответы лишь часа через три, уже сидя за партой в школе.

Писала ему это смс-кой.

Он всегда хвалил меня и саркастично замечал, что с каждым разом гордо молчать у меня получается все лучше и лучше.

Очередная тренировка.

В конечном счете я уже добилась неплохих результатов. Да, до папы мне далеко, но ведь мне и не 1090 лет.

Открываю шкаф и достаю свои любимые джинсы.

Мы не брали из США ни одного чемодана. Точнее, папа не брал. Мои же вещи еще до того сгорели все в доме.

Мы все покупали здесь.

Но большинство шмоток я осознанно выбрала, похожими на те, что оставила дома. Широкие джинсы-мамма и брюки-клеш в их числе. В Швеции почти все школы с формой, но по моей просьбе папа нашел один частный лицей, который просит такую сумму за обучение, что разрешает ходить своим ученикам в чем и где угодно.

Только не голыми.

Уж это я как-нибудь переживу.

Натянув джинсы, сверху надеваю любимую темно-зеленую блузку с треугольным вырезом. Достаточно глубоким, чтобы возмутились в церкви, но недостаточно, чтобы обратили внимание в баре. Поправив волосы, укладываю их, распределив почти с параноидальной равностью между плечами и спиной.

Вначале я ходила с хвостом, как и в Штатах, но поняла, что с каждым разом мне все сложнее из-за этого смотреться в зеркало. Я будто вижу себя. Ту себя, которую навсегда потеряла. Кажется, что обернись и выйди из комнаты – увижу Нейта, вечно галдящую Эби, недовольного чем-то Питера и постоянно улыбающуюся маму.

А это не так.

И я возненавидела хвост.

На деле я ненавидела себя, а хвост был лишь той моей частью, что олицетворяла прошлую жизнь. Потому я отказалась от него.

С распущенными волосами вначале мне было так же неуютно, как раньше в юбках – но со временем привыкла. Это лучше живого напоминания. Словно видишь в зеркале призрак погибшего родственника, который улыбается тебе, подмигивает и лукаво ухмыляется.

По той же причине, что отказалась от хвоста – я начала активно пользоваться косметикой. Подводка, тушь, тени, бронзер, блески для губ. Все, чтобы замаскировать лицо, что смотрит на меня. Сделать его максимально непохожим на то, что я знаю.

Методы идиотские, конечно.

Но это могло мне примириться с зеркалами. Пара недель в Швеции таким образом, и я уже без труда смогла заглядывать в них, и даже что-то рассматривать. Чуть позже – даже находить отражение симпатичным.

Элис Мозли была достаточно симпатична.

Но могла я ее оценить лишь по той причине, что больше не видела в отражении Джейзи Райтсон, при виде которой возникало жгучее неконтролируемое желание порывисто отстраниться.

Разрыдаться.

Замкнуться в себе.

Все это мы проходили. И было лишь два варианта – что-то менять или навсегда снимать зеркала. Я уже почти склонилась ко второму, пока папа, силясь меня хоть немного растормошить – не расхохотался, заявив, что если мы снимем все зеркала, то воплотим в жизнь самый распространенный миф о вампирах.

Что те живут в доме без зеркал, потому что не отражаются в них и это быстро спалит их перед остальными людьми.

Поэтому зеркала остались.

Исчезла Джейзи.

Закончив с макияжем, кричу вниз:

– Па! Я готова!

Смазываю губы блеском и улыбаюсь отражению. Улыбка выходит натужной. Но так надо.

Однажды я смогу делать это без усилий.

Да, смогу.

Папа знает, о чем толкует.

Он все это проходил. Проходил всё, все этапы. Кроме одного.

Он не убивал свою семью.

Даже он. Отрекся от них, сбежал, стал одиночкой, зная, что останься с ними – и разорвет всех. Даже он не тронул никого из своей семьи.

В отличии от меня.

Натянутая улыбка все еще красуется на моем лице.

Выглядит крипово. Но, не снимая ее, хватаю портфель и быстро спускаюсь вниз.

– Flytta det, vi kommer sent8! – кричу, увидев отца на первом этаже.

Тот, усмехнувшись, парирует:

– Jag har inte bråttom, och du har alltid en buss9.

Не поняв половину, высовываю язык:

– Выпендрежник!

Он самодовольно смеется:

– Не на того нарвалась.

На самом деле, шведский не такой уж сложный язык. Особенно, если его каждый день в обязательном порядке преподают в школе, как у нас английский.

Я не так уж, чтобы сильно занимаюсь его изучением – больше прохлаждаюсь – но кое-чему научилась. Здесь в нем нет необходимости, как бы абсурдно это не звучало.

Он официальный язык страны, но каждый встречный поймет меня здесь и на английском. Шпарят, как на родном.

Так что из разряда «швырни щенка в озеро и научится сам плавать» – не вышло. Озеро оказалось мелковато и я без проблем достала до дня лапами, не уходя под воду.

Накидываю пальто и, застегнув его лишь на пару пуговиц – тут же подхватываю ключи со стола раньше папы и выскальзываю во двор. Однако, не успеваю и снять машину с сигнализации, как он уже ловко забирает у меня ключи и садится на водительское место.

Обреченно простонав и закатив глаза, тащусь на пассажирское.

С момента переезда из Штатов – папа полностью избавился от щетины. Но начал одеваться из разряда «сорок+» и сделал подобную прическу, потому нисколько не помолодел.

Добился того, чего и хотел.

Сильнее себя состарил.

Однако, это не мешает всем остальным одиноким (и не только) мамашам нашей школы на него заглядываться. Есть даже пара моих одноклассниц, что по нему сохнут.

Хотелось бы сказать, что папа здравомыслящий и выбирает одиноких женщин, строя с ними отношения.. но нет. Папа выбирает молодых.

Как и всегда.

Конечно, не моих одноклассниц. Это было бы слишком.

Выбирает выпускниц из других школ.

Я закрываю на это глаза. Мне плевать. По сравнению с тем, что произошло за последние три месяца – вкусы отца самое последнее, что меня стало бы волновать.

Ламборджини останавливается, как всегда, у самых ворот. Там, где не положено, едва не задавив пару школьников, что отпрыгивают в сторону в последний момент.

Сначала на нас, как всегда, смотрят с ужасом. Будто бы мы только что навернулись в аварии.

А после с восхищением. Все, кого не боднули, начинают с открытыми ртами рассматривать папин Ламборджини. И будут это делать до тех пор, пока я не вылезу и папа не даст заднюю, скрывшись из виду на повороте в считанные мгновения.

– Пока, па – открываю дверь, которая тут же отъезжает вверх, вызвав новую волну шепотов.

Будто первый раз приехали.

– Пока, солнышко. Удачного дня.

– Ага.

Закрываю дверь тачки и иду к школу, не оборачиваюсь.

Прекрасно знаю, что будет.

Три, два, один..

Шум и шептания стали оживленнее. Значит, папа сдал назад и поехал. Скоро скроется из глаз и тогда они разбредутся дальше, кто куда. В основном – в школу, куда и шли.

У ворот были раньше они, а приду в итоге быстрее я.

Как я и думала в Штатах, от смены школы совершенно ничего не меняется. Потому что дело не в школе, а в человеке. Вначале, когда я только сюда «перевелась», я, конечно, в первую неделю стала личностью популярной. И даже не из-за того, что новенькая, прибывшая еще и из другой страны (Германии, согласно документам) – но из-за фамилии, с которой я прибыла.

– А Мозли.. – в первую же перемену спросила у меня какая-та понтовитая девчонка, сильно напоминающую Шейлу Голдсмит из моего класса – это.. ты случаем не родственница того самого Мосли10?

Пожалуй, это единственное, что волновало их всех.

– Во-первых, моя фамилия пишется через «з» – надменно сообщила я, даже не подняв на нее глаза – а во-вторых, не хочу тебя огорчать, но тот самый Мосли был из Англии, а не Германии.

Да, выдрыпнуться я, конечно, выдрыпнулась – но этим поставила крест на своей дальнейшем школьной жизни. Конечно, пять минут славы у меня были – пока все, кто слышал мой ответ, смеялись над двойником Шейлы. Зато уже к следующей перемени об этом забыли все, кроме той девчонки. Она, видимо, страшно обиделась, потому вместе со всей своей популярной шайкой-лейкой отвергла меня и возможность «вступления в их ряды».

Это даже смешно.

Я указала на ее тупость, а она в ответ меня заклеймила.

Хотя, это же старшая школа.

Впрочем, пофиг. Если честно, не сильно и надо было. Я проучилась столько лет одиночкой и не видела ничего плохого в том, чтобы ею же и закончить школу. Тем более, из всех проблем, эта – была самая незначительная. Опережала ее только – «вкусы отца на девушек».

И разница все же была. В той школе я была не просто одиночкой, а одиночкой-изгоем.

Здесь же, мне «отказали» только в популярных пластах класса. С остальными, обычными, девчонками я вполне могла поздороваться, спросить домашку или попросить тетрадь (при опоздании на урок), чтобы записать все, что пропустила.

Такие, поверхностно-приятельские отношения, не выходящие за территорию школы. Обычные одноклассники.

Меня вполне устраивает.

Они, по крайней мере – эти обычные девчонки – знают, как пишется фамилия знаменитого британского политика, а так же, что он британский политик, а не немецкий.

Как я узнала потом, та недалекая девчонка, напомнившая мне Шейлу Голдсмит – оказалась Евой ГунБритт – местной королевой. Хорошо, что она и вся ее свита сделали «фи» от меня.

Боюсь, подружись я с ними поближе, они бы так меня бесили, что как-нибудь я бы подожгла шевелюру одной из них легким движением указательного пальца.

Мне было бы забавно за этим наблюдать.

Впрочем, я все еще не уверена, что окончательно отказалась от столь заманчивой идеи.

Прохожу по коридорам, битком набитым школьниками, к гардеробу. Снимаю пальто и теперь отправляюсь уже «на поиски» кабинета. Наконец, переступаю порог и поток людей сводится на нет. Тут только мои одноклассники, уже дошедшие до места назначения.

Поднимаю глаза.

Почти все в классе.

Пара парней жадно пожирает меня глазами. Я им нравлюсь. Я это знаю. Они не уроды, но такие.. Тоже обычные. Мне они не особо нравятся. Я пока что думаю.

Скоро рождественский бал. Может быть, если Микаэль пригласит меня, я даже соглашусь. Он из них более менее симпатичный. А может и не соглашусь. Я пока не решила.

У меня нет опыта общения с парнями и я боюсь облажаться. Это не самая большая проблема, но все-таки не охота вновь стать изгоем. Наверное, лучше держаться от этих человеческих заморочек подальше.

Если я хочу свыкнуться со своей сущностью, мне надо признать главную слабость моей сущности – я бессмертна, а они нет. Они умрут, а я нет. А если никто не вечен – то смысл кем-то заинтересовываться? Вдруг я не рассчитываю и «мимолетный интерес» перерастет в настоящую привязанность?

Кто знает.

Отношений-то у меня раньше не было.

И тогда будет та же проблема, что у отца.

Потери, смерти, скорби.

Нет уж. Я эти-то еще не забыла.

Новых точно не переживу.

Да уж, лучше не испытывать судьбу.

Пусть и дальше просто смотрят.

А на рождественский бал я вообще не пойду. Лучше гляну дома что-нибудь по нетфликс.

Все эти мысли проскальзывают в моей голове буквально за секунду. Я даже не останавливаюсь – примечаю их взгляды, продолжая идти к своей парте неспешным размеренным шагом.

Но неожиданно замечаю на себе новый заинтересованный взгляд.

Последние два месяца их было ровно трое. Микаэль, Адриан и Фабиан. Раньше был еще Стен-Оке, но парой недель назад он стал встречаться с Карин и, логично, его ежедневный заинтересованный взгляд я потеряла.

Теперь он был вечно прикован к Карин.

Но теперь их вновь четыре.

«Новичка» я не знаю. Видимо, он реально новичок. Он стоит рядом с популярными парнями нашего класса – парой девчонок, что отираются возле – вальяжно облокотившись бедрами о край парты. Он высокий, темноволосый. Волосы небрежно падают вниз, какие-то на лицо. Недлинные, но хватает, чтобы закрывать брови. Он их постоянно поправляет, зачесывая рукой назад, но секунда – и они вновь падают.

Даже меня бесить начинает, как он еще держится?

Зеленые глаза, внешность слишком нетипична для шведа. Как и моя. Кажется, иностранцев здесь вычисляют вначале по виду, а уже после по фамилии и истории.

Интересно, ошибаюсь или нет?

Взгляд его зеленых глаз еще какое-то время задерживается на мне. Нос опущен вниз буквой «V». Губы тонковаты.

В целом ничем не лучше моих «троих» обычных. Не понимаю, почему те девчонки вокруг него вьются? Может, дело в харизме.

В любом случае, уже в следующую секунду его взгляд с тем же самым выражением перекочевывает на парня рядом.

Это не романтический интерес.

А обычный.

Кажется, он правда новенький. Странно, для новенького он слишком быстро вписался в местную флору.

Кидаю портфель на свое место и подхожу к Ингрид. Одна из «обычных» девчонок, с которой я чаще всего здороваюсь. Бывает, аж 2-3 раза в неделю.

Абсолютный рекорд.

Безразлично кивнув на того парня, уточняю:

– Новенький?

Ингрид следит за моим взглядом, после чего удивленно вскидывает брови:

– Соколов что ли? Нет, конечно.

Соколов?

Скрещиваю руки на груди, вскинув бровь:

– Русский, что ли?

Только у них такие странные имена.

Я к шведским то ни сразу привыкла – один Стен-Оке чего стоит, а тут уже уровень хардкор. Русские даже не выговоришь сразу.

– Ага.

– Соколов – фыркаю – ну и имя.

Ингрид смеется:

– Ты че, это фамилия. Его Саша зовут.

Еще лучше.

– Саша? – боже, будто блеванула. С таким звуком обычно девчонок у стульчаков в туалетах баров встречаешь – а ты откуда о нем столько знаешь?

Ингрид жмет плечами:

– Так он наш.

– Какой он ваш? – скептично хмыкаю – он явно «их».

– Да нет. Я про то, что он не новенький. Уже который год здесь. Стабильно раз в два-три года приезжает с самого первого класса. Пару месяцев отучится и обратно в Россию.

– С чего бы? – разговариваю с Ингрид, но не спускаю глаз с Саши. Его жестикуляция все больше кажется мне какой-то резкой и грубоватой.

Русские примерно такими мне всегда и представлялись.

Никогда не видела ни одного русского вживую, но наслышана о них достаточно. Чуть ли не медведя голыми руками, да хребет волку сломают.

Смотрю на Сашу и его грубоватые повадки меня в этом убеждают. Не понимаю, почему он при этом смеется – а главное, почему наши парни вторят ему в ответ.

Подлизы.

– Ну у него отец этот же.. – Ингрид щелкает ручкой, вспоминая слово – ..типо какой-то криминальный босс.

– Авторитет?

– А, ага.

– И что?

– На него регулярно какая-та облава ведется. Терки за бизнес, разборки всякие, как Саша говорит. И когда все совсем накаляется – как раз где-то раз в два-три года – он его с матерью отправляет сюда. Они отсиживаются здесь пару месяцев, а тот как все наладит – шуруют обратно.

– Его отец в 80-ых застрял что ли? – закатываю глаза.