Читать книгу Замочная скважина: Наследие - Кейси Эшли Доуз - Страница 4

…Оборачиваюсь назад, я понимаю, что где-то в глубине души я догадывалась, что как-то к этому причастна. Я не знала как, и не знала даже наверняка – но подозрения были.

Однако, когда папа признал их.. это..

Нет, это не убило меня.

Но.. обезличило. Я перестала понимать, кто я.

Гибрид? Монстр? Человек? Дочь? Сестра? Убийца?

Кто я? Что я сделаю в следующую секунду, если, веря папе, не могу контролировать собственное проклятие?

Что за Тьма растет во мне?

И что будет, когда она достигнет пика?

Пока папа рассказывал про себя, отчасти я действительно воспринимала это как сказку. Бредятину.

Историю шизофреника. Любопытную историю жизни.

Как угодно. Я сама была словно под транквилизаторами. Еле двигала ногами и с трудом ворочала извилинами. Он привлек мое внимание – а тогда это уже было достижение.

Я слушала, порой задавала вопросы – но в целом отстранённо относилась ко всему этому, даже когда речь об участии моего отца и его семьи в каких-то легендарных исторических процессах.

Но как только речь коснулась меня – меня начало сворачивать тугим узлом. Все туже и туже, в районе талии. Туже.

Грозясь перетянуть.

Каждое слово.

Каждая новая информация.

А потом признание.

Это ты убила их всех, солнышко.

Он затянул слишком сильно. Меня тогда не свернуло узлом, а просто сломало надвое..

…они умерли от твоего крика, Джи.

Я отталкиваю его. Не хочу верить.

По щекам текут слезы. Я не могу, не хочу в это верить.

Я убила всю свою семью?

Они все мертвы.. из-за меня? Не из-за свихнувшегося Питера или еще чего, а из-за меня? Они все могли бы жить.. если бы я не была монстром, если бы не была гибридом, если бы.. если бы просто не была.

Не существовала.

Кажется, папа понимает, о чем я думаю, потому что, несмотря на мои брыкания, все-таки притягивает к себе и крепко прижимает к груди. Я рыдаю, кричу, бью его ладонями по всему, что приходится, но в конечном счете остается только пустота.

Не знаю, как долго ему приходится меня успокаивать прежде, чем мои мысли вновь обретают последовательность и я готова к новым вопросам.

Лично мне кажется, что проходит года три, не меньше.

– Как я могла убить их криком? – спрашиваю, теряя последние остатки надежды – может, это все-таки не я? Питер стоял с ножом и..

Кого я обманываю?

Да, он стоял с ножом, но я же сама видела тела.

Ни одного ножевого ни на ком.

– Как?! – яростно смахиваю слезы со щек – я не первый раз в жизни кричала!

– Да, конечно. Но.. как бы это сказать.. Тьма в тебе была всегда, росла и сдерживалась.. но «активировалась» под действием сильнейшего стресса.

– Он собирался убить их всех – шепчу едва слышно – сначала Нейта, а потом..

– Это был дикий стресс. Это и стало толчком. Им могло послужить что угодно, нельзя предугадать заранее. Поэтому и я хотел всегда быть рядом. Катализатором могла стать как радость, грусть, так и страх со злостью. Ты могла быть в гневе, как никогда, а могла быть подавлена. Я не знал, каким образом и когда Тьма найдет выход из тебя. Тогда ты просто испугалась. Ты была в ужасе. Ты боялась. Ты чувствовала опасность. И Тьма среагировала.

Запускаю пальцы в виски, стеклянным взглядом уставившись в пол:

– Но.. ты тоже можешь убить криком?

– И не только – кивает – это лишь начало. Твои способности будут расти, как и мои когда-то. Но у меня это происходило в детстве, я учился этому так же легко, как ходить и говорить. Тебе будет сложнее, но я всегда буду рядом и помогу.

– Получается.. твои братья и сестры, и все выжившие обращенные, они тоже могут..

– Нет – сухо отсекает – эти способности у нас с тобой от родства с Вендиго. Я его сын, а ты внучка. Проклятие бессмертия не дает ничего, кроме страданий. Поэтому кроме нас – способностей Тьмы ни у кого нет.

– Как и способности выходить на солнечный свет – повторяю сказанные им ранее слова, понемногу начиная систематизировать услышанное – но у меня нет кулона с твоей кровью. И никогда не было. Но я спокойно хожу под солнцем?

Папа улыбается:

- Ты моя дочь. тебе не нужен кулон

(..на шее какая-та подвеска, которую она беспрестанно теребит. незнакомка кажется мне взрослой, но на деле ей, наверное, не больше 25-ти..)

с моей кровью. Она и так течёт по твоим венам.

По моим венам.

Кровь, родство.

Кулон.

Я невольно вспоминаю ту девушку, что заявилась к нам домой несколько лет назад. Которую я приняла за любовницу. Которая постоянно дергала цепочку на своей шее.

Которая была так подозрительна молода и

(..у нее шоколадного цвета волосы, оттенком похожие на мои..)

похожа на меня.

Меня осеняет:

– Так вот что хотела та девушка?

Папа хмурится:

– Какая женщина?

– Красивая такая. С голубыми глазами. Она приходила много лет назад, мне было около двенадцати. Я тогда смотрела фильм. Она постоянно теребила подвеску на шее и кричала, что ты ей обязан помочь. Уже взрослой я решила, что она была твоей любовницей, но.. она ведь твоя сестра, да?

– Да – закатывает глаза; он явно недоволен смещением темы на наших нерадивых родственников – Эльма.

– Она приходила за кулоном, да? Я не видела кулона на подвеске.

– Да. Она умудрилась отличиться. Брат хотя бы для ребенка, а эта просто где-то просрала свой.

Теперь я понимаю, что его угроза

(..убирайся или я сверну тебе шею! – грубый толчок и папа, наконец, вышвыривает ее за дверь едва ли не кубарем, бросив в след – увижу тебя здесь еще хоть раз и пеняй на себя. ты меня знаешь…)

«свернуть» ей шею была достаточно прямой, а не абстрактной. Ее бы это все равно не убило, но неудобств бы доставило.

– Поэтому она пришла вечером.. – догадываюсь.

Без кулона она никак не могла выйти на солнечный свет.

– Не знаю, как она меня нашла – раздраженно отмахивается – и как тот ублюдок нашел тоже. Она просила лишь пару капель моей крови. Для создания нового кулона.

– Но ты выгнал ее.

– Как и брата- черты папиного лица суровеют и все больше ожесточаются – потому что даже вечность не стирает обиды. Сколько я годами в разных веках слышал одно и то же – философские рассуждения о том, что время лечит. Но Джейзи, как человек проживший больше десяти сотен лет, заверяю тебя – время лишь точит обиду, точно вода камень, превращая ее из тупого гнева в острую жажду мести.

Я молчу.

Не знаю, что сказать.

Если честно, мне плевать на его сестру, брата и первенца того. Мне важна только моя семья.

Которой нет.

И то, что со мной происходит.

Но папа все-таки добавляет, счев мое молчание осуждением или ошеломлением:

– Они фактически убили мою мать. И если им и их детям суждено сдохнуть без моей крови – жесткая ухмылка скользит на его губах, обнажая зубы – буду рад услышать о дате отпевания.

Я смотрю на этого мужчину, но сейчас не вижу в этих жестких чертах своего папу.

Это какой-то незнакомец.

Жестокий, мстительный и совершенно бесчувственный.

Хотя, может он всегда был таким?

Сейчас я понимаю, что на ум лезет воспоминание не только о той девушке-любовнице, что в итоге оказалась его сестрой.

Я вспоминаю гораздо более раннее.

Человек-в-варенье.

Мне пять и папа «победил» злого врага нашего королевства.

Но кое-что напугало меня намного сильнее

(..приглядевшись к незнакомцу получше, я понимаю, что это не варенье. он выглядит страшно. очень страшно.

а потом папа делает то, что пугает меня еще больше. я забываю про игру и визжу!..)

той лужи крови.

Конечно, с возрастом я убедила себя, что мне это все просто померещилось. Ведь этого не могло быть в действительности.

Отец не оборачивался, облизав пальцы от крови. Он просто почесал нос, как то часто делаю я.

Просто я была маленькая. С хорошей фантазией.

Была ночь, а я напугалась.

Вот и все.

Но сейчас я понимаю, что то, что я увидела, было реально.

Как и то, что, еще стоя ко мне спиной, он бросил на пол его сердце, от крови которого после и облизал пальцы. Я его просто не увидела. А если бы и увидела – никогда бы не поняла, что это за предмет на самом деле.

Как не поняла и то, что этот человек был не врагом королевства,

(..питера бесит, что никогда не находилось ни единой улики против джека. хотя только дурак не смог бы провести нужную параллель.

неугодный человек, встающий на его пути. гибель этого человека. процветание бизнеса дальше..)

а влиятельным бизнесменом.

Как и, конечно, не узнала после, что уже на днях все газеты пестрели заголовками о гибели этого бизнесмена.

Его нашли в лесу. Распотрошённым.

Он любил охоту. И, в очередной раз отправившись на нее, нарвался на свою гибель. Его разорвал дикий зверь – так было решено.

Но никто и подумать не мог, что этим диким зверем был мой отец.

Никто, включая меня. Когда, уже гораздо более взрослой, я смотрела по телеку документальный фильм об этом бизнесмене (о его бедном происхождении, восхождении, быстром росте и трагической гибели на охоте) и узнала, как он умер. Помню, я даже решила, что хобби порой иметь вредно.

Вон – поехал охотиться и умер.

Только сейчас, насилуя свою память и состыкуя образы – я накладываю лицо того «врага королевства» на лицо бизнесмена, что видела по телеку и понимаю, что это один и тот же человек.

Не было никаких врагов королевства.

Были те, кто мешал отцу. И он их убивал.

Причем так было всегда.

Веками, тысячелетиями.

Сразу же, как только облаву прекратили на него самого.

Убивал ради жажды. Убивал ради власти. Не удивлюсь, если выяснится, что позже он, как и его братья с сестрами, убивал ради забавы.

Он ведь злится на них не за такое отношение с людьми.

А за безалаберность. Что, делая это, они не «убирали» за собой и потому в итоге обрекли на смерть их мать.

Я понимаю, что за весь свой рассказ папа ни разу не выказал ни капли сожаления неповинным жертвам, которым он убивал. Обычным людям.

И необычным. Культовым историческим личностям.

Он рассказывал, демонстрируя сухие факты. Но я ни разу не услышала от него ни одной эмоции. Жалости, сожаления, тревоги.

Только злость иногда.

Да безразличие.

А нет. Один раз его голос наполнился нежностью. Когда он говорил о нас с Нейтом. Преимущественно обо мне.

Когда рассказывал, что чувствовал, когда понял, что его тысячелетнее одиночное скитание подошло к концу.

Опять-таки – разве это не чувство эгоизма?

Он сам в этом

(..да, мой эгоизм победил. я позволил тебе родиться, думая только о себе. не о той участи, на которую своим решением обрекаю тебя..)

признался.

Неужели от того человека, что родился в 932 году, не осталось совершенно ничего человеческого? Неужели он просто хорошо играл роль отца все эти годы? Не может же человек всей душой любить дочь, но не испытывать совершенно никаких чувств ко всему остальному миру?

Это невозможно.

Ты либо чувствуешь что-либо ко всем, либо в принципе не способен испытывать что-либо.

Я отталкиваю руку отца, когда он протягивает ее ко мне, и накидываюсь на него с обвинениями:

– Как ты можешь? Тебе совсем плевать? Даже на нашу семью. На Нейта! Он был моим братом! Твоим сыном! И единственное, что ты сказал мне на счет его смерти, это «ты не виновата?!».

Папа совершенно не пытается выразить раскаяния, а лишь глубоко вздыхает, как бы говоря «опять все по новой»:

– Солнышко, они были смертными и все равно бы умерли. И твой брат тоже, мы же уже говорили об этом. Понимаю, тебе пока сложно принять этот факт – но я уже привык терять смертных. Давно. Очень давно. Иммунитет, выработанный веками бессмертия. Ты тоже скоро им обзаведешься. Я был готов его потерять еще в тот момент, когда он даже не родился. Я с самого начала знал, что в итоге останемся только мы. Поэтому для меня новинки никакой.

Обессиленно облокачиваюсь на спинку кровати, и скупые слезы вновь начинает течь по моему лицу.

Я отмахиваюсь от отца и яростно, словно упрямый ребенок, цежу:

– Я не хочу быть такой. Не хочу быть долбанным монстром. Лучше уж смерть.

По папиному лицу пробегает тень.

Это не тень вины.

Это тень черного понимания.

Вероятнее всего, когда-то и он за свою долгую жизнь приходил к такому выводу. Как и к тому – что изменить ничего нельзя.

Решить что-то окончательно всегда может смерть.

А мы ее лишены.

Кажется, мне потребовалось гораздо меньше времени, чем моим теткам и дядям, чтобы понять истинную суть проклятия.

Это действительно проклятие, а не дар.

Как и родство с Вендиго, из-за которого во мне растет Тьма, которая и убила всех, кого я любила.

Я монстр, убивший всю свою семью.

Монстр, который не может умереть сам.

Монстр, который вынужден жить с этим вечность.

Смотреть, как сменяются года, века, тысячелетия. Как меняется и умирает планета, как высыхают океаны. Наверное, я смогу увидеть даже падение того мира, каким мы знаем его сейчас.

И со мной камнем всегда будут те люди,

(..но я уже привык терять смертных. давно. очень давно. иммунитет, выработанный веками бессмертия..)

которых я буду переживать.

День за днем, год за годом, эпоха за эпохой.

Мое тело начинает содрогаться в рыданиях. Я подтягиваю к себе колени и, обняв руками, утыкаюсь в них лицом:

– Я не хочу быть такой. Лучше бы не давал мне рождаться.

Папа пытается меня обнять, но я вновь яростно отталкиваю его и кричу:

– Ты чертов эгоист! Чертов слабак! Ты обрек меня на это, только что бы не страдать самому! Тебе плевать на всех, кроме себя!

– Это не так – мягко замечает он – я люблю тебя, солнышко. Так сильно люблю. Клянусь. Больше всего на свете.

– Больше всего на свете ты любишь упиваться собственной местью. Ты не мог ответить маме на ее любовь только потому, что для нее у тебя просто не осталось в сердце места! Оно все занято злобой и обидой на весь окружающий тебя мир! – я вновь утыкаюсь лицом в колени и рыдаю.

Он меня не трогает.

Не знаю, сколько проходит времени прежде, чем папа легонько касается ладонью моей спины. Потом, не получив отпора, так же осторожно прижимает к себе. В итоге мы так и сидим. Я, обняв свои колени – а он меня.

Два человека, два монстра, два гибрида – единственные оставшиеся друг у друга на все их бессмертие..

..Выплёвываю белую пенистую массу, что осталась во рту после почистки зубов. Полоскаю рот, умываюсь, вытираю лицо полотенцем и смотрюсь в зеркало над раковиной.

Недурно, но кончики волос надо бы подстричь.

Возвращаюсь в комнату и одергиваю шторы, открываю окно. Комната наполняется светом.

Теперь она кажется еще более просторной.

Выглядываю наружу – погода вроде отпад. Поскольку дверь в комнату осталась распахнутой, набираю в легкие воздуха и кричу:

– Пап! Пап!

Либо спит, либо не слышит.

– ПАП!

Мне лень спускаться.

Очевидно, он спал – потому что теперь я слышу его недовольный сонный голос:

– Что?

– Доброе утро! – усмехаюсь, все так же говоря в полный голос, чтобы он меня слышал через преграду в целый этаж – пора вставать, неженка!

– Кто-то сейчас договориться – слышу насмешливые нотки в его голосе.

– Па, можно я сегодня поеду в школу сама?

– Без проблем – саркастичный тон сообщает мне ответ раньше, чем я слышу фразу до конца – школьный автобус отходит через 20 минут.

– Да па! – возмущаюсь – дай поводить машину. Что ей будет? Ну купим новую.

– Научись хотя бы отличать газ от тормоза.

– Ну и пофиг – фыркаю – зато я научилась находить твои заначки! Скоро сама себе куплю!

Смеюсь, слыша его негодующее бурчание снизу.

Это он для виду.

Следующий раз просто не буду спрашивать. Возьму ключу и смотаюсь на его новеньком Ламборджини в школу. Он все равно не будет злиться.

Папа крутой.

Как минимум – потому что смог в такие короткие сроки вернуть меня почти что к нормальной жизни. Если бы не он, не знаю смогла ли бы я вообще когда-то жить, как прежде.

Не представляю, какого́ ему пришлось в свое время справляться с этим совершенно одному.

Я бы не вывезла точно.

Я не была одна. Он всегда был рядом. Даже когда я его посылала, кричала, отпихивала и обвиняла. Он никогда не уходил.

И тогда, через пару дней после того разговора, я наконец смогла достаточно довериться ему, чтобы сподобиться на попытку возобновить расспросы. Мне было крайне важно узнать одну деталь, которая сопровождала меня задолго до «того проявления тьмы» в доме. Которая была со мной с самого детства..

…я сажусь рядом с ним на диван. Вижу, как он краем глаза быстро стрельнул в мою сторону, но при этом даже не повернул головы. Делает вид, что не уделяет пристального внимания.

Понял, как сильно это меня раздражает.

Сейчас, по крайней мере.

Продолжает делать вид, что не замечает меня, пока я сама к нему не обращаюсь:

– Пап, можно тебя спросить?

Тогда он тут же с участием оборачивается:

– Конечно, принцесса – на его губах мелькает слабая теплая улыбка. Такую я всегда видела только в свой адрес.

С самого детства.

Так ведь и началась игра «поймай», которая в итоге вывела меня к тому «человеку-в-варенье».

Папа никому так не улыбался, поэтому и было интересно словить его на этом. Такая улыбка мелькала на его лице только в моем присутствии.

Теперь, вспомнив про эту давно забытую игру, я понимаю – что так было всегда.

Он действительно с самого начала знал, что в итоге у него останусь только я.

Внимательно смотрю на него.

Не могу поверить, что проклятие легло на него, когда ему было всего 22 года. Или, может, тогда, тысячу лет назад, в 22 выглядели совсем иначе? Или может папа умеет хорошо гримироваться? Или щетина придает возраста?

Да, все всегда говорили, что он выглядит моложе своих «35-ти», но

(..стейси видела его пару раз – красивый, молодой, дерзкий и стильный. в свои тридцать пять он выглядел не старше двадцати восьми и всегда был одет на молодежный манер..)

никто не давал ему меньше 30-ти.

Интересно, когда Тьма в моей крови остановит и мое взросление? Я на тот момент стану уже старше родного отца, или навсегда останусь хоть и немного, но младше его?

– Что ты хотела спросить? – напоминает папа, и я понимаю, что, обратив его внимание, просто замолчала.

– Я.. я никогда вам с мамой не говорила – признаюсь – но у меня с детства был.. такой.. воображаемый друг.

– Воображаемый друг? – кажется, он искренне удивляется.

– Ну.. не воображаемый – начинаю мять пальцы на руках – он.. он реальный. Ну, мне так казалось. Он разговаривал со мной, но больше его никто не мог слышать.. но рисунки на зеркале видеть могли.. он как-то связан с тем, что я гибрид? – умоляюще свожу брови к переносице – или это все-таки могло быть обычным воображением?

Я хочу знать, что хотя бы часть моей жизни была самой обычной.

Как у всех.

У многих были воображаемые друзья.

Не важно в каком возрасте.

Я хочу знать, что лучше пусть Кевин был воображаемым, чем порождением Тьмы.

– Наверное, это было просто воображение – кивает он, сказав то, что я и хотела услышать – такое бывает сплошь и рядом.

– Да.. – облегченно выдыхаю – я тоже подумала, что Кевин не мог быть реальным.

И тут папино лицо каменеет:

– Как ты сказала? Кевин?

– Ну.. да..

– Кевин еще что-то говорил?

– В каком плане?

– Что-то.. чего ты не могла знать? – папа становится таким серьезным, что я начинаю невольно паниковать.

– О чем ты? Я не понимаю.

– Воображаемые друзья говорят только то, что можешь знать ты. Так или иначе. У тебя были до его появления друзья с именами «Кевин»? Или просто ребята в садике?

– Нет.. не знаю.. – переживаю, едва уже не ломая пальцы – может быть.. наверное..

– Он говорил что-то, чего ты не могла знать?

– Сказки? – скорее спрашиваю, чем отвечаю – я не знаю.. но он рисовал.. я точно не рисовала и..

Но тут меня осеняет.

Как я могла забыть такое очевидное!

Конечно он говорил, чего я НИКАК не могла знать!

– Да.. – шепчу на выдоху и смотрю папе в глаза – он говорил пророчества.

– Пророчества? – озабоченно переспрашивает.

– Да. Но это было не всегда. Только в последнюю неделю перед.. этим всем. Он с точностью знал, что произойдет. Он предупредил меня о Нейте.. поэтому я успела сбежать с уроков и помочь ему. Он говорил, что отчим найдет их именно в этот день.. и когда именно привезет домой.. – тут мои глаза широко распахивается и я вскрикиваю – он знал! Знал о том, что случится!

– Подожди, о чем знал и..

– Знал! – перебиваю я, уже начиная кричать в возбуждении – он говорил, что мы некуда не переедем, как раньше говорил о Нейте! Он знал, что я всех их убью! Он предупреждал, но.. как-то непонятно.. – теперь меня уже начинает колотить дрожь осознания – почему он не мог сказать прямо!? Он мог это предотвратить!

На удивление – мое открытие отца нисколько не изумляет.

Скорее, немного озадачивает, но не больше.

Вздохнув, он кладет мне ладонь на плечо:

– Солнышко, боюсь он ничего не мог предотвратить. Духи не могут вмешиваться в предначертанный ход событий Мира Живых. Они могут намекать – но лишь абстрактно. И чем существеннее событие – тем менее очевидные намеки им дозволены. У него не было никакого шанса это остановить.

Теперь я понимаю, что папа говорить о Кевине, не как о воображаемом друге.

– «Духи не могут»? – хмурюсь – хочешь сказать, что Кевин – дух?

– Странно, что ты этого не поняла сразу, когда я тебе все рассказал.

– Что рассказал?

– Свою историю.

– Причем здесь твоя история? – начинаю путаться все больше – Кевин тоже проклятый?

– Нет. Он единственный из нашей семьи, кому повезло им не стать.

(..я просто делал то, что делал. я убил своего старшего брата. того самого, предшествующего мне ребенка. кевина. он и старше-то меня был всего на два года..)

– Кевин был моим старшим братом. И первой жертвой.