Читать книгу Замочная скважина: Наследие - Кейси Эшли Доуз - Страница 5

Сложно сказать, что я почувствовала тогда.

Пожалуй, именно в тот момент я была очень близка к тому, чтобы понять Трумана Бёрбанка6. Я жила все свои 17 лет с полной уверенностью, что точно знаю, что и кто именно меня окружает.

А выяснилось, что я не знала совершенно ничего.

Я была словно в кучи декораций, принимая прожектор за солнце.

Моя бабушка, которая всегда представлялась мне чем-то абстрактным и далеко живущим (поэтому, как нам с братом объясняли, мы никогда к ней и не ездили) на деле была сильнейшей ведьмой, родоначальницей темной магии и помогала становлению македонской династии в Византии, а после родила от Вендиго.

Мой отец, которого я считала бизнесменом (пусть и, возможно, головорезом) – оказался сыном древнего злого духа, первородным вампиром и гибридом, из-за которого была организована знаменитая «Охота на Ведьм», а после умерла княжна Софья Палеолог.

Моя мать, оказывается, всегда об этом знала и делала вид, что все отлично. Всю свою жизнь она положила только на то, чтобы вернуть отца обратно. Мы с братом были для нее лишь предметом этой тонкой манипуляции, которая так и не свершилась.

Моя тетя оказалась вампиром, что теперь не может выходить в свет. Моя дядя заточен в железной бочке на дне океана уже более десяти веков.

Я, оказывается, потомок кучи различных монстров, а еще к тому же бессмертна и могу убивать людей пачками одним только своим криком.

А теперь выяснилось, что даже мой воображаемый-настоящий друг был частью этого порочного круга Тьмы, стянувшейся проклятием вокруг моей шеи еще в утробе матери.

Наверное, именно тогда весь мой старый мир – даже его осколки – окончательно рассыпались вдребезги. Я поняла, что никогда не была обычным ребенком. С самого своего рождения я всегда была не такой как все.

Монстром, уродом.

Девчонкой, что слышит своего покойного дядю и считает его другом из шкафа…

…я не нахожусь, что ответить.

Просто молчу.

И прокручиваю слова отца и вновь.

«Кевин был моим старшим братом. И первой жертвой».

После чего задаю вопрос, ответ на который является самым очевидным из всех:

– Значит, это и есть тот брат, которого ты загрыз?

На последнем слове я запинаюсь.

Загрыз.

Словно я говорю о собаке.

Волке.

Диком звере.

Разве может человек загрызть? А вампир?

– Да – невозмутимо сообщает папа – он самый.

– Тогда почему он мне помогал? Ты же его убил, он должен был злиться. Он наоборот должен был вредить, даже если вышел со мной на контакт.

– Не думаю. Кевин всегда был.. – отец печально усмехается – душкой. Поэтому я с ним и проводил больше всего времени. Остальные братья и сестры меня.. боялись. Даже до проклятия. Они знали, чей я сын и как появился на свет. Мне кажется, каждый чертов день они только и ждали, когда же я, наконец, сдохну. Их страх пропал, только когда они сами стали бессмертными. А Кевин не боялся меня никогда. И поплатился за это.. Если бы он держался подальше, как остальные, быть может, я бы растерзал кого-то другого.

Папа замолкает, после чего, взъерошив волосы, заключает:

– Кевин не был злопамятным. К тому же, я убил его не нарочно. Это.. было проклятие. Я думаю, он это понимает. Даже если он и питает ко мне какие-то недобрые чувства, не думаю, что он питал их и к той маленькой девочке, в которой текла моя кровь. Не знаю, зачем он изначально связался с тобой, но очевидно, что потом он, как и я, лишь пытался оградить тебя и защитить. От тебя самой, от того, кто ты есть, от одиночества, плохих мыслей и всего остального. Пытался помочь своей племяннице. Но у нас обоих этого не вышло вовремя.

Да.

Не вышло.

И ценой стала жизнь пятерых людей.

Ладно, только двоих из них я действительно оплакиваю. Нейт и мама.

Они все еще могли жить.

И пусть для папы – лишние пятьдесят лет это немного, но я бы все отдала за возможность быть рядом с ними даже хотя бы на день дольше.

– Почему тогда, если он дух, его рисунки на зеркале видели все, а слышала только я?

– Рисунки – это механическое воздействие. Как открыть шкаф, или сбросить посуду со стола. Результат его виден и слышен всем. А голос, разговоры с умершим – это доступно далеко не каждому.

– Ты про экстрасенсов?

– Я про ведьм.

– Ведьм? – истеричный судорожный вздох против воли вырывается из меня – так кто я в итоге-то, пап? Вампир? Внучка Вендиго? Гибрид? Теперь еще и ведьма? Кто?!

– Все они вместе взятые. Ты дитя Тьмы. Ведьмы, как моя мать – могли быть лишь посредниками между Миром Живых и Миром Мертвых. Мы – и есть Мир Мертвых. Этот мир – наш. Мир Тьмы – наш. Мир Мертвых – наш. Мы гибриды, Джейзи. Мы те, кто должны были умереть, но умудрились выжить. Нам нет определения, потому что таких, как мы, на свете больше нет. Мы и проклятые, и бессмертные, и дети Тьмы, и ее чертовы рабы. Мы можем то, что могут ведьмы, а можем то, что им даже и не снилось. Мы не посредники с Тьмой. Мы и есть Тьма. И поэтому ты слышала того, кто ей принадлежит. Без проблем и помех, словно стоящего рядом. Но остальные – взмахивает руками – разумеется, мать твою, этого не могли.

– Но почему тогда.. – я хмурюсь, опустив глаза в пол – почему тогда в последний день Кевин пропал? Почти перед самой.. трагедией.. я обращалась к нему. Перед тем, как пойти на кухню. Он не ответил.

Поднимаю глаза на папу:

– Он отвернулся от меня, потому что знал, что я сделаю?

– Думаю, он отвернулся от самого себя, солнышко – папа наклоняется и целует меня в лоб – он знал что будет, но не мог этого предотвратить. Знал, как отразиться это на тебе. Думаю, его это съедало. Он просто не мог продолжать общаться с тобой, поняв, что то, что будет – уже неизбежно.

Помолчав, папа добавляет:

– А может.. он просто сказал слишком многое.

– То есть?

– Я же говорил, что духи не могут вмешиваться в ход событий Мира Живых. Может, когда он сказал,

(..и чем существеннее событие – тем менее очевидные намеки им дозволены..)

что вы никуда не переедете – то перешел черту.

– Что это значит?

Но папа молчит, опустив глаза.

Силюсь держаться стоиком, и упрямлюсь:

– Но ведь уже умерший не может умереть повторно, правда?

– Он может просто исчезнуть.

– То есть?

– Умерев, человек становится духом, бесплотным созданием, принадлежащим Свету или Тьме. Став им по каким-то причинам неугодным – он превращается уже в ничто, так как дух сам по себе существовать не может.

– Хочешь сказать, что Кевин.. – запинаюсь, с трудом сдерживая слезы – превратился в Ничто? – судорожно всхлипываю – и опять из-за меня? Даже он? Я умудряюсь вредить даже мертвым!

– Джи, во-первых далеко не факт, что это так. Возможно, он просто.. выжидает время. Может, он просто выполнил свою роль в твоей жизни и поэтому ушел. Я просто предполагаю всевозможные варианты.

– Мне не нравятся эти варианты – я утыкаюсь ему в грудь и опять реву. Наверное, за последние дни из моих слез уже можно было сколотить шестой океан – я хочу обратно. Хочу все это забыть. Ничего не знать.

– Мне так жаль, детка – он крепко сжимает меня в объятиях – ты не заслужила всего этого – отстраняется и, взяв в ладони мое лицо, требовательно заявляет – но ты сильная. Ты же Райтсон. Ты не просто справишься с этим – ты станешь лучше, чем была. Лучше, чем я. Лучше, чем кто-либо из моих чертовых родственничков. А главное, ты сделаешь то, чего не смог ни один из нас за все века.

– Что?

– Ты станешь счастливой..

…Не знаю, могу ли я сказать сейчас, что я счастлива.

Счастье для меня сильно видоизменилось.

Счастлива таким образом, каким была с мамой и Нейтом – я уже не смогу быть никогда. Быть счастливой – человеком, школьницей, сестрой, обычным смертным. Такое счастье уже навсегда мне стало недоступно.

Но, возможно, я могу сказать, что я счастлива в своем новом воплощении. В новом понимании счастья. В тех его границах, которые доступны мне отныне и впредь.

Это не счастье с барбекю, шашлыками и звонким смехом.

Но это счастье, когда ты не хочешь себя убить. Когда тебе не мерзко смотреть на себя в зеркало. Когда у тебя не вызывает отвращение то, кем ты являешься.

Когда ты шаг за шагом начинаешь принимать себя такой, какой ты родилась и какой останешься навечно.

В этом плане я, наверное, понемногу начинаю обретать счастье.

Начала, когда мы с отцом навсегда покинули Штаты. Случилось это довольно скоро после произошедшего. В первую же неделю.

Это была вынужденная мера.

Тогда я, наконец-то, и узнала, что случилось с моим домом и трупами, которые мы там оставили.

Обрывки воспоминаний хранились в моей памяти, но в том своем состоянии я не могла их соединить воедино. К тому же, для цельной картины произошедшего – я многого не знала. Но папа рассказал мне, что на самом деле стало с телами когда-то любимых мною людей, зачем это было сделано и как теперь необходимо в связи с этим поступить нам самим.

Думаю, наш спешный отъезд из Штатов без планов на возвращение – стал в каком-то смысле окончательной бесповоротной точкой. Той спичкой, что сожгла все мосты с моей прошлой жизнью и оставила на их месте лишь огромные саднящие ожоги, которые, впрочем, зажив, грозились превратиться однажды лишь в едва заметные шрамы..

…В тот день, день Трагедии, я не помнила, что было после того, как папа зашел в мою комнату. Где я, скорчившись, сидела на полу и опиралась на спинку кровати. Он присел, обнял меня, а потом я помню уже только комнату в его пентхаусе.

Точнее, свою комнату.

Свою комнату в его пентхаусе.

Долгое (относительно моего времяисчисления, где каждая минута за год) время я даже не задавалась вопросом, что там произошло и что там теперь. Конечно, стоило задуматься, что что-то в тот день было, хотя бы потому, что я не могла сидеть в своей комнате там, а потом резко оказаться в другом конце города с пробелом в памятью.

Но тогда пробел в памяти был не самой большой моей проблемой. Однако, стал.

Вначале папа не грузил меня этим.

Когда я больше походила на овощ, у него была лишь одна задача – хоть как-то вытащить меня из этого болота, пока я не ушла туда с макушкой.

Однако, едва я стала отплевываться от трясины, которой успела хлебануть – как он обрушил на меня новое заявление:

– Мы уезжаем.

– Что? Куда?

В новый город?

Зачем? У него здесь прекрасный дом.

– Не знаю – отмахивается, но, заметив мое растерянное выражение лица, садится напротив на корточки и берет мою ладонь в свои – но нам надо срочно уезжать. В другую страну. Куда-нибудь подальше.

– Что?

В другую страну?

Зачем нам уезжать в другую страну?

– Когда?

– Не знаю – вновь поднимается – завтра.. может послезавтра. Как будут готовы документы.

– Какие документы?

– Поддельные.

Ничего не понимаю.

Я не успела разобраться с прошлым, как на меня уже падает не менее непонятное будущее.

– Зачем нам поддельные? У меня есть загранник.

– Ага.

– Папа! – вскакиваю – что значит послезавтра? Мы не можем так сорваться! Нам нужно похоронить маму и Нейта.

Он вздыхает. Какое-то время смотрит перед собой, играя языком по верхней губе. Видимо, над чем-то размышляет.

После чего заявляет:

– Не нужно.

– Почему? – я вновь, как парой дней назад, одергиваюсь, когда он пытается меня коснуться – я никуда не уеду, пока не похороню их!

– Да нечего уже хоронить – цедит он – они сгорели.

– Что? – мой рот вытягивается беспомощной буквой «о».

Неужели я еще и дом подожгла, да не помню об этом?

Я не только их убила, но еще и уничтожила последнее, что от них осталось?

Папа подхватывает меня, решив, что я падаю – хотя я всего лишь пошатнулась:

– Эй, солнышко, ты чего?

– Я их сожгла, да?

– Что? – изумляется – боже, нет.

– Почему я ничего не помню?

– Ты была в шоке. И ждала меня в машине.

– Что случилось?

Я боюсь, что он начнет молоть ерунды типо «пошли, присядем», или «не волнуйся, дыши» или еще что-то.

Но папа, как всегда, прямолинеен:

– Я поджог дом. Он сгорел почти дотла. От трупов остались одни кости. Пока их отправят на экспертизу в Вашингтон – мы успеем свалить. До того момента мы числимся погибшими. Сгоревшими там же. Пока это не опровергнут столичные ученые, у нас есть фора.

– Что?

Чувствую себя рыбкой Дори.

Вроде бы мне все объясняют, но я не перестаю пребывать в прострации.

Совершенно не понимаю, что вокруг происходит.

– Ты сжег дом? Зачем? Почему нас считают погибшими?

Если мы здесь.

Неужели не очевидно, что там на два тела меньше?

– Если бы «наших» тел не досчитались, то первым бы делом начались наши поиски.

– И что?

– Джи, милая, ты умная девочка, но сейчас невероятно тупишь – он натужно улыбается, хотя я вижу, насколько он напряжен.

Видимо, что-то идет не так.

И не только со мной.

– Послушай, солнышко – смотрит мне в глаза – твой брат и остальные погибли. Ты в этот момент была дома. Даже если бы они не установили насильственную смерть, тебя бы затаскали. Рано или поздно за что-нибудь припрягли. И тогда мне пришлось бы убить гораздо больше людей. Зачем эта морока? И тебе стресс. Если инициировать поджог, то погибших автоматически оставляют в покое, что логично, раз они мертвецы. Если бы было на два тела меньше – кинулись бы искать всех, кто мог там находиться, еще до идентификации. Если бы поджога не было – им бы даже не пришлось искать всех. Повязали бы сразу нас. Если бы в ходе пожара «все сгорели дотла», то не в состоянии посчитать по пеплу количество погибших, они бы опять начали искать всех, кто мог быть в доме. Поджог с мнимыми трупами – лучший предлог.

– Но.. откуда там взялось на 2 трупа больше?

Папа вздыхает, понимая, что мне не понравится, что он скажет:

– Так скажем.. я нашел парочку.. добровольцев.

– Господи – подскакиваю – ты убил двоих, только чтобы прикрыться на пару дней?

– Джи, умоляю – закатывает глаза – сейчас не время, милая. Обязательно обсудим это, но по пути отсюда.

И не дав мне возразить, добавляет:

– Сейчас мы с тобой числимся погибшими. Джека и Джейзи Райтсон нет в живых. Поэтому нам сейчас делают поддельные документы. Первые – позволят нам вылететь из США под предложным именем, после чего уходят концами в воду, на тот счет, если наш вылет потом по ним все же как-то вычислят. Вторые – на дочь и отца из Германии, с видом на жительство любой страны, которую сегодня выберем. И на которых обратят внимание в последнюю очередь, когда выяснится, что те два трупа не принадлежат Джеку и Джейзи Райтсонам.

– Нас все равно найдут.. – сокрушаюсь – все равно найдут. Подадут в розыск.

– В рамках страны – невозмутимо соглашается он – это не политическое преступление и не террористический акт. А убийств и насилия в каждой стране хватает. Они не имеют право без весомых аргументов объявлять нас в международный розыск. Нас будут искать на территории Америки и, максимум, пробьют наши имена в аэропортах. Поверь, дело совсем не громкое. Удивлюсь, если они в принципе начнут копать. Я склонен считать, что мой подлог с документами – просто предосторожность. На тот случай, если они проявят больше бдительности из-за моей нечистой репутации.

Чувствую себя каким-то преступником в бегах.

Хотя, наверное, мы теперь и есть преступники в бегах.

Неужели меня правда могли посадить? Да, я убила родных.. но я не специально. И я.. не делала это руками. Ни ножей, ничего. Или папа прав и то, что я единственная из находящихся тогда в доме выжила, но не знаю, как все произошло – навело бы их на определенные подозрения?

Я склонна ему верить.

Как бы это не было банально – но опыта у папы точно побольше.

На пару тройку столетий.

– А то, что ты поджог дом.. – бормочу – они разве не найдут бутылку с твоими отпечатками, как коктейль Молотова, или канистру, или чем ты там поджигал..

Папа усмехается:

– Поджигал я руками, но отпечатков не оставил – он располагает одну ладонь над другой, оставляя немного места; выглядит так, будто он держит двумя руками какой-то невидимый шар – это и проще, и надежнее.

И тут между его руками резко возникает огонь.

Словно прямо из ладоней.

Я вздрагиваю от неожиданности.

В следующую секунду он убирает одну руку, а пламя начинает подчиняться малейшему движению второй.

Наконец, он небрежным движением сжимает ладонь и огонь пропадает.

Я сижу с открытым ртом.

Самый неуместный вопрос, но кажется, папу он наоборот радует:

– Я тоже так могу?

– Пока нет – щелкает меня по носу – но, поверь мне, сможешь и даже больше. Немного позже.

– А почему.. ты сделал это так?

– Говорю же – проще – жмет плечами – мне надо было, чтобы дом и трупы сгорели настолько, что нельзя опознать сразу. Но чтобы не в труху – копы должны были найти семь трупов и прийти к первоначальной версии, что горела вся семья. Обычным пламенем нужную кондицию угадать невозможно. Горит неравномерно и неравнозначно во всех местах дома. Здесь же – с лукавой улыбкой шевелит пальцами, словно опытный фокусник – я контролирую все сам. И ждать не надо – одно движение, и дом

(..он в этом уверен, хотя соседи и говорят, что вспыхнул весь дом буквально за секунду. только что не было – и уже марево. папа злится – он говорит, что это невозможно. даже при поджоге. пламя должно успеть разгореться..)

вспыхнул там и настолько, насколько мне нужно было.

На моих глазах опять проступают слезы, едва стоит подумать о том, какая участь постигла сначала мою семью, а после даже их трупы.

Я уже начинаю ненавидеть себя за эту слабость.

Вначале я себя жалела.

Потом жалела семью.

Был даже день, когда я жалела папу и все, через что ему пришлось пройти в одного.

Но вскоре меня начало раздражать, что я постоянно рыдаю и не могу этого контролировать, когда папа уже решает какие-то проблемы вовсю.

Это просто слабость.

Ничтожность.

Я и как человек не удалась, и как гибрид – полный провал.

– Все нормально – заверяет меня отец – не переживай. Считай, что мы их кремировали. Это же современно, да? Экология, все дела.

Решаю, что он издевается – пока не поднимаю на него глаза.

Нет, совершенно серьезно.

Ну да. Иммунитет бессмертием.

Сейчас я бы от него не отказалась, раз уж альтернативы нет.

Чувства, когда впереди целая вечность потерь и смертей – это настоящая мука. Я потеряла двоих (мама и Нейт) – и уже выть охота.

Жаль, что я не могу умереть.

Иначе бы давно спрыгнула с моста.

Отчасти я даже завидую бесчувствию папы.

По крайней мере, это не больно.

– Как скоро ты перестал чувствовать? – спрашиваю, растирая слезы по щекам.

Он внимательно смотрит на меня, беззаботность сходит с его лица, после чего серьезно отвечает:

– Не скоро. Через множество-множество потерь тех, кто был дорог. Обычные смерти не закаляют. Но знаешь что – щелкает пальцами – на твоем месте, я бы наслаждался тем моментом, пока тебе это доступно. В бесчувствии нет удовольствия. Это как есть пищу, не чувствуя вкуса. Да, ты не можешь ощутить дерьмовый вкус.. но и прекрасный тебе тоже недоступен…

..С того разговора прошло три месяца, однако я все еще с ним не согласна. Если знаешь, что впереди тебя после вкусного всегда ждет дерьма пригоршня – то лучше и ничего не пробовать вовсе.

На счет вкуса, кстати, уже здесь, в Швеции, я тоже у него спросила, когда обнаружила (вернее, соизволила обратить внимание), что он с удовольствием ест обычную пищу..

…прожевав очередной кусок ростбифа, я удивленно оборачиваюсь к отцу, что неспешно поглощает свой кусок мяса, и замечаю:

– А разве вампиры могут есть обычную еду?

– Миф – фыркает папа – не знаю, откуда люди это постоянно берут. Кто-то что-то увидел, кому-то не так передал. Может, какому-то несчастному Проклятому еда дерьмовая попалась, вот он и обблевался – а невежды решили, что она ему поперек горла встала от его темной сущности.

Я смеюсь, едва не подавившись.

Папа подмигивает:

– Вкус-то никто не отменял – и в подтверждение этому, с аппетитом поглощает очередной кусок, щедро смазав его соусом – да, нас, в отличии от людей, еда не насыщает – но гастрономическое удовольствие мы от нее получаем такое же…

…я никогда не забуду, как наблюдала из иллюминатора7 за удаляющимся зданием аэропорта. Как самолет выезжал на взлетную полосу, а я понимала, что навсегда покидаю родную страну.

Без прощания.

Без выхода на бис.

Без семьи.

Вернее, с папой, конечно. Но с ним одним.

Нейт всегда мечтал путешествовать. Но ему так и не довелось покинуть даже Чикаго.

Вместе со страной, я оставляла там же, на взлетной полосе, свою жизнь, свою личность, свои воспоминания, радости и слезы.

Я ехала в аэропорт Джейзи Райтсон.

Я села в самолет Жаклин Дюран.

В дом в Швеции я въехала уже Элис Мозли, немкой, рожденной в Гамбурге в конце прошлого века, со своим отцом Ллойдом Мозли. Мы выбрали Швецию быстро и в спешке, основываясь только на том, что там 80% населения, несмотря на наличие официального шведского язык, разговаривают на английском.

Позже нам здесь понравилось.

Тихо, уютно. В сравнении с бушующей кипящей Америкой – как в маленькой безопасной деревушке. Наверное, то, что надо.

То, что надо немке Элис Мозли..

Я оставила в Америке не только свое имя.

Я оставила в ней всё.

Свои прежние убеждения, убежденность и уверенность в чем-либо. Я больше не была Джейзи не только по документам, но и по факту.

Хотя очень хотела бы.

Выходя из аэропорта в Гётеборге я едва не плакала.

Я так хотела обычных радостей, которые ценила всегда. Смех, совместная готовка, пикники, встречи, фильмы по вечерам, догонялки с братом, водные пистолеты, сказки на ночь с мамой и «поймай» с папой. Мой огромный плед, который я таскала по дому, точно подол шикарного платья и глупый детский ночник, который считала защитой от злых колдуний.

Это все осталось там, на границе Соединенных Штатов.

В Швецию я приехала Элис Мозли. Бессмертным гибридом, в котором только парой дней назад под действием сильнейшего стресса пробудилась разрушающая сила Тьмы и который только учится контролировать её, а так же волю, чувства и жажду собственной гибели.

Такой я была три месяца назад.

Сейчас почти ничего не изменилось.

Ну разве что немногое.

Я больше не хочу умереть (нет возможности и нет желания – вещи разные, как я успела понять).

Я пытаюсь убедить себя, что действительно не виновата в смерти своей семьи. Это дается труднее всего. Но папа мне помогает. Общими усилиями мы создаем мне дорогу в будущее.

Где нет места самобичеванию.

Папа говорит, что они смогут обрести покой, только если я отпущу их и перестану винить себя в их смерти.

Я думаю, он знает о чем говорит.

И я пытаюсь освободиться от чувства вины ради них. Пытаюсь отпустить их. Не забыть, нет. Это невозможно. Но, храня их глубоко в сердце, продолжать насыщенно и свободно жить дальше.

А, еще одно.

Я искренне пытаюсь полюбить себя такой, какой была рождена.