Читать книгу Код Розы - Кейт Куинн - Страница 19

Озла ползла по полу, и капавшая со лба кровь застилала ей глаза.

«Дейзи Бьюкенен – одна из тех девушек, которые только прикидываются хрупкими, – заявляет Маб, – а на самом деле выносливы как лошади». – «А мне ее немного жалко, – вмешивается Бетт. – Извини, я не хотела…» – «Бетт снова сказала “извини”!» Безумные Шляпники хохочут и кидают Бетт несуразно украшенную антикварную шляпу…

Что-то не так, прорезалась сквозь туман мысль, Озла почувствовала, как по шее стекает что-то теплое. Она не на Безумном Чаепитии. Чаепитие уже состоялось сегодня после обеда – мартовский день выдался прохладный, все плотно закутались в пальто, но твердо вознамерились обсудить «Великого Гэтсби» под весенним солнышком на берегу озера. Маб красиво закинула ногу на ногу, Гарри во весь свой великанский рост вытянулся на траве, опершись на локоть, Бетт сидела с прямой спиной, сжимая кружку с чаем.

«Ты сегодня такая элегантная, Оз. – Это сказал Гарри, собиравший после Чаепития шляпу и книги. – Свободный вечер?» – «Собираюсь запрыгнуть на вечерний лондонский поезд. – Озла похлопала по сумочке, в которую еще утром втиснула свое любимое вечернее платье от Хартнелла: изумрудно-зеленый атлас, струившийся по коже, как вода. – У одного моего давнего приятеля увольнительная с корабля, и мы намерены повеселиться в “Кафе де Пари”».

«Кафе де Пари»… Озла обвела взглядом помещение, пытаясь сморгнуть с ресниц капли крови. В темноте виднелись лишь обломки мебели и перевернутые столики. Пол был усеян скрюченными фигурами. Ее глаза отказывались понимать, что это. А вот и знаменитая лестница, по которой можно было попасть с улицы в интимную роскошь подземного ночного клуба, с его изящными столиками и радостными, как шампанское, мечтами. Озла попыталась дотянуться до перил, чтобы опереться на них и встать, но споткнулась обо что-то. Тонкое запястье лежащей на полу девичьей руки все еще обвивал бриллиантовый браслет.

У ближайшего столика сидело, сгорбившись, безрукое тело его владелицы в голубом шифоновом платье.

– Ой, – прошептала Озла, и ее вырвало на битый кирпич. Перед глазами мельтешили осколки стекла, в ушах завывала противовоздушная сирена… Она начинала вспоминать. Еще несколько минут назад эта мясорубка была самым блестящим из лондонских ночных клубов – и самым безопасным, как хвастал администратор. Никакие бомбы не заденут тех, кто на глубине двадцати футов под землей, можете танцевать хоть всю ночь напролет.

– Филипп, – вырвался у нее шепот. – Филипп…

Уйма народу пришла послушать Кена Джонсона по прозвищу «Змеистый»[37] и его оркестр. Духовые ревели. На танцполе «Кафе де Пари» яблоку было негде упасть.

Даже когда район между площадью Пиккадилли и Лестер-сквер обрабатывали немецкие бомбардировщики, здесь, под землей, забывали о воздушной тревоге. Здесь было безопасно. Может показаться, что это бессердечно или безрассудно – танцевать, когда мир над твоей головой взрывается огнем, – но бывают времена, когда нужно выбирать одно – либо танцевать, либо рыдать, и Озла выбрала танцы: ее рука в сильной загорелой ладони партнера в морской форме, его рука крепко обнимает ее талию.

– Выходи за меня, Оз, – сказал он ей на ухо, кружа ее под музыку. – Пока не закончилось увольнение.

– Не мели вздор, Чарли! – Она блеснула улыбкой и сделала пируэт. – Ты ведь предлагаешь мне руку и сердце, только если выпьешь. – Конечно, Озла жалела, что в этот вечер танцует не с Филиппом, но тот еще не вернулся на сушу. Чарли – молодой офицер, который направлялся в самое пекло войны в Атлантике, – был ее старым приятелем еще с тех пор, когда она только начала выезжать в свет. – Больше никаких предложений, я серьезно!

– Твое канадское сердце совсем сковало льдом…

Оркестр заиграл «Ах, Джонни, ах, Джонни, ах!»[38], и Озла стала подпевать, запрокинув голову. Зима закончилась. В Британию начинало возвращаться тепло. Хотя правительство и продолжало опасаться немецкого вторжения, Озла не слыхала в БП о начале наступательной операции. Пусть газетные заголовки оставались мрачными и пусть Озле до зевоты наскучило раскладывать и подшивать бумаги в Четвертом корпусе, – ну хорошо, если честно, не просто наскучило, а еще и было обидно после кем-то брошенного «мисс Синьярд и ее стайка безмозглых дебютанток в жемчугах», – но вообще этой ранней весной 1941 года было куда больше причин петь, чем осенью 1940-го. Темнокожий, худощавый, в белом пиджаке, «Змеистый» продолжал выводить ноты, пританцовывая с той плавной грацией, которой был обязан своим прозвищем.

– Он это исполняет куда лучше сестер Эндрюс[39], – почти прокричала Озла, отплясывая в своем зеленом атласе. Она не услышала, как две бомбы попали в здание, под которым находился клуб, и провалились вниз по вентиляционной шахте, – лишь увидела голубую вспышку перед самой эстрадой для оркестра за мгновение до того, как все исчезло, как голова «Змеистого» Джонсона слетела с плеч.

А сейчас она раскачивается взад-вперед, сидя на полу, и ее вечернее платье залито кровью.

Стало немного светлее. Выжившие приходили в себя и зажигали карманные фонарики. Вот мужчина в форме летчика пытается встать – ему по колено оторвало ногу… Вот паренек, который, наверное, совсем недавно начал бриться, силится поднять свою стонущую партнершу по танцу… Вот женщина в расшитом пайетками платье ползает по обломкам… «Чарли», – вспомнила Озла. Он лежал навзничь на танцполе. Взрывной волной ему вышибло легкие прямо на китель. Почему бомбы убили его, а ее только отбросили? Совершенно необъяснимо. Встать не получалось, ноги отказывались повиноваться. Кто-то шумно спустился по лестнице. Послышались крики, топот, заплясали лучи фонариков.

– Будьте добры… – попыталась она обратиться к мужчине, который, проскочив мимо нее, перебегал от трупа к трупу. – Не могли бы вы помочь…

Но мужчина пришел не помогать – сорвав браслеты с окровавленной руки какой-то женщины, он стал рыться в карманах изуродованного торса около сцены в поисках бумажника.

Озла не сразу поняла, что происходит. Это был мародер… он грабил трупы… этот человек вошел в помещение, набитое мертвыми и ранеными, чтобы украсть их драгоценности…

– Ты… – Озла с трудом встала на ноги, выплевывая возмущение, как осколки стекла. – Ты… перестань…

– Дай сюда! – Молодой светловолосый мужчина потянулся к ней, и боль пронзила Озлу насквозь: он вырвал из ее уха серьгу. – И это давай, – добавил он, хватая красивый флотский значок Филиппа.

– Не трогай! – закричала Озла. Руки и ноги ее не слушались. Бретелька платья затрещала и порвалась.

И вдруг чей-то голос прорычал:

– Отстань от нее!

В следующий миг бутылка шампанского описала короткую дугу в мелькавшей огоньками темноте, послышался звук, будто фарфоровая тарелка разбилась о каменный пол, и напавший на Озлу мужчина свалился без сознания. Она почувствовала, как ее осторожно трогают за предплечье:

– С вами все в порядке, мисс?

– Филипп… – прошептала она. Ей удалось спасти его значок; она так крепко сжимала его в кулаке, что острые края врезались в ладонь.

– Я не Филипп, милая. Как тебя зовут?

– Оз… – начала она, но зубы так стучали, что она не смогла договорить собственное имя.

– Как Озму из страны Оз? – У мужчины был легкий, умиротворяющий голос. – Садись-ка, Озма, я проверю, нет ли повреждений. А потом доставим тебя обратно в Изумрудный город в полном порядке.

Направляя луч карманного фонарика, он провел ее к ближайшему стулу. В глазах расплывался туман, и Озла не могла толком разглядеть мужчину – лишь то, что он худощавый, высокий, темноволосый. Под шинелью виднелась военная форма.

«Кто такая Озма из страны Оз?»

Напавший на нее мужчина валялся среди обломков.

– Он… он мертв? – передернулась Озла.

– Какая разница. Господи, ну и кровищи у тебя на голове… не разобрать, есть ли там рана. – Он поднял бутылку шампанского, которой ударил мародера, откупорил и стал осторожно лить на волосы Озлы. По ее шее потекли окрашенные в розовый пузырьки, все еще холодные после ведерка со льдом. Она задрожала и расплакалась:

– Филипп…

– Это твоего парня так зовут, Озма? – Теперь мужчина занялся ее затылком, перебирая мокрые от шампанского пряди. – Похоже, это не твоя кровь. Не шевелись, к нам уже идут спасатели…

– Филипп, – всхлипнула Озла. Она имела в виду беднягу Чарли, но язык отказывался произносить правильное имя. Надо встать – ей следовало помогать, искать повязки для остальных, что-нибудь делать, – но ноги по-прежнему не слушались.

– Не двигайся, моя хорошая. У тебя шок. – Сбросив с себя шинель, темноволосый мужчина накрыл плечи Озлы. – Попробую найти твоего Филиппа.

«Его здесь нет, – подумала Озла. – Он в Средиземном море, по нему стреляют итальянцы». Но добрый самаритянин отошел прежде, чем она успела ему это объяснить. Теперь он склонился над лежащим у стены капитаном королевских ВВС, стянул скатерть с ближайшего столика и, разодрав ее на полосы, стал перевязывать его раны. А потом его заслонила стайка спотыкающихся, заплаканных танцовщиц из кордебалета в перьях и стразах – вероятно, они были за кулисами во время взрыва…

Время утекло куда-то вбок. Озла очнулась уже на носилках, все еще укрытая чужой шинелью, санитары несли ее вверх по лестнице. На улице ее снова осмотрели.

– Можем отвезти вас в больницу, мисс, но вам придется прождать несколько часов, пока там разберутся с тяжелоранеными. Мой вам совет – отправляйтесь домой, искупайтесь, а наутро сходите к своему доктору. Вас кто-нибудь ждет дома?

«В каком смысле “дома”?» Так переспросил Филипп в «Кафе де Пари» в новогоднюю ночь. «Дом – это везде, куда пригласили или где живет очередной кузен». Стоя в окровавленных бальных туфельках на усеянной щебнем улице, Озла понятия не имела, где ее дом. Она была канадкой, но жила в Британии, отец под могильным камнем, мать в гостях где-то в Кенте, она квартировала в Блетчли, у нее была тысяча друзей, готовых предложить ей свободную кровать, но дом? Нет. Дома у нее не было.

– В «Кларидж», – с трудом выдавила она. По крайней мере, в пустующих апартаментах матери можно будет принять ванну. А чтобы не опоздать на смену в Блетчли-Парке, придется сесть в «молочный» поезд на рассвете.

В гостинице она еще долго не раздевалась – не могла заставить себя трогать окровавленные крючки на спине любимого, безнадежно испорченного вечернего платья; не могла сбросить поношенную мягкую шинель, которая держала ее в своих теплых объятиях.

Она не знала даже имени того доброго самаритянина – а он не знал ее. «Садись-ка, Озма… доставим тебя обратно в Изумрудный город в полном порядке».

– Чье это, мисс Кендалл? – спросила на другой день миссис Финч. Обычно после смены она принималась за Бетт – подстерегала дочь в дверях и тут же заявляла, что если та «наконец-то доделала свою такую важную работу», то пусть пойдет и начистит ложки, – но на этот раз квартирная хозяйка поджидала Озлу. В руках она держала ту самую шинель – Озла, вернувшись, повесила ее на крючок. Миссис Финч прищурилась, разглядывая вшитую в воротник метку. – «Дж. П.Э.Ч. Корнуэлл», – прочла она. – А кто это?

– Понятия не имею, – ответила Озла. Забрав шинель, она поковыляла к себе в комнату, будто восьмидесятилетняя старуха. Суставы ныли; она ни минуты не спала и прямо с лондонского поезда отправилась на дневную смену. Ее по-прежнему преследовал запах крови и шампанского.

– Что с тобой? – спросила Маб, входя в комнату следом за ней и снимая туфли. – Ты так странно двигаешься…

У Озлы не было сил объяснять. Она пробормотала какую-то отговорку и забралась на узкую кровать. Содрогаясь всем телом, обхватила руками шинель – та пахла вереском и дымом. «Хочу домой», – невпопад подумала она. Ей было уже недостаточно просто бороться, исполнять свой долг перед этой страной, которую она так любила, и развлекаться, когда получалось. Вымотанной и напуганной Озле Кендалл до боли хотелось увидеть дверь, в которую можно войти, – дверь, за которой ее ждали чьи-то объятия.

Она хотела домой и совершенно не знала, где он, этот дом.