Читать книгу «Гамлет»: Литературный детектив. На основе нового, правильного перевода - Кирилл Шатилов - Страница 4

Когда в 1769 году знаменитый лондонский актёр по имени Дэвид Гаррик приехал на родину своего любимого автора, в Стратфорд-на-Эйвоне, он был шокирован тем, что никто из односельчан великого Барда о нём как будто даже не слышал, и уж тем более никакого ажиотажа вокруг его имени не наблюдалось.

Другой бы, вероятно, приуныл, но наш Гаррик, напротив, приободрился. Он понял, что наткнулся на золотую жилу…

Грязненькую деревеньку кое-как отмыли и почистили, и Гаррик стал проводить в ней «юбилеи» в честь возрождённой им «звезды». Хотя от семейства Шакспера не осталось и следа, был заново выстроен «дом Шейкспира», по сусекам найдена кое-какая мебель (весьма скудная и вневременная, о чём я могу судить по собственным наблюдениям, описанным в книге путевых заметок «Солнечный Альбион»), были придуманы «сувениры», хранившие, вероятно, тепло рук знаменитого Барда, а главное – открылись рестораны и пивнушки типа «У Шейкспира». Сам же Гаррик получил, точнее, создал себе не только вкусные проценты со всего происходящего, как устроитель, но и возможность играть на сцене главные роли. В Стратфорд потянулись туристы, ну, а остальное вы уже можете увидеть сами, если будет некуда девать лишней пары тысяч фунтов.

Так началась легенда о гениальном – необразованном, но чрезвычайно талантливом – самородке Уильяме, которая сегодня так или иначе кочует из книги в книгу, из учебника в учебник, из фильма в фильм. Ниже позволю себе привести отрывок из последней прижизненной книги Марка Твена (вообще-то Туэйна, ну да ладно) «Умер ли Шейкспир?»2:

Он родился 23 апреля 1564 года.

У родителей, которые были добрыми крестьянами, не умевшими читать, не умевшими писать, не умевшими подписываться собственными именами.

В Стратфорде, маленьком захолустном поселении, которое в те дни было убогим, нечистым и поголовно безграмотным. Из девятнадцати человек, обременённых ролью правителей города, тринадцать были вынуждены «ставить крестики» на важных документах, поскольку не знали, как пишутся их имена.

О первых восемнадцати годах его жизни не известно ничего. Пустое место.

27-го ноября (1582) Уильям Шакспир взял разрешение на сочетание браком с Энн Уэйтли.

На следующий день Уильям Шакспир взял разрешение на сочетание браком с Энн Хатауэй. Она была на восемь лет его старше.

Уильям Шакспир женился на Энн Хатауэй. В спешке. По милости неохотно данного освобождения от обета появилось лишь одно объявление о предстоящем бракосочетании.

Через шесть месяцев родился первый ребёнок.

Последовали два (пустых) года, на протяжении которых с Шакспиром не произошло ничего, о чём хоть кто-нибудь что-нибудь бы знал.

Потом появилась двойня – 1585. Февраль.

Следуют два пустых года.

Затем – в 1587 – оставив семейство, он наносит десятилетний визит Лондону.

Следуют пять пустых лет. За это время, насколько всем известно, с ним не происходит ничего.

Затем – в 1592 – его упоминают как актёра.

На следующий – 1593 – год его имя появляется в официальном списке исполнителей.

В следующем – 1594 – году он играл перед королевой. Не относящаяся к делу подробность: прочие безвестные актёры делали это каждый год на протяжении сорока пяти лет её правления. И оставались безвестными.

Следуют три изрядно наполненных года. Наполненных театром. Затем…

В 1597 году он купил Нью Плейс в Стратфорде.

Следуют тринадцать или четырнадцать лет, годы, на протяжении которых он копил деньги, а также репутацию актёра и импресарио.

Тем временем его имя, записываемое на разные лады, стало ассоциироваться с рядом замечательных пьес и стихотворений как их (якобы) автора.

Некоторые из них в те годы и позже были заимствованы, однако он не протестовал. Затем – в 1610—1611 – он вернулся в Стратфорд, где поселился навсегда, занявшись ссудой денег, торговлей церковными десятинами, землёй и домами; уклоняясь от долга в сорок один шиллинг, занятых женой во время его долгого отъезда из семьи; таская по судам должников за шиллинги и медяки; оправдываясь в суде за шиллинги и медяки и пособничая соседу, который попытался лишить город прав на некий земельный надел, но безуспешно.

Пять или шесть лет – до 1616 – он прожил в радости сих великих дел. Потом составил завещание и подписал каждую из трёх страниц своим именем.

Завещание настоящего дельца. В нём поименован в мельчайших деталях каждый предмет его собственности на этом свете – дома, земли, меч, позолоченная серебряная чаша и так далее… вплоть до «второсортной кровати» и её фурнитуры.

Оно подробно и расчётливо распределяло его богатства между членами семейства, не оставив без внимания никого. Даже его жены: жены, на которой он смог жениться в спешке по срочной милости особого освобождения от обета до того, как ему исполнилось девятнадцать; жены, которую он оставил без мужа на столько лет; жены, которой из-за нужды пришлось одалживать сорок один шиллинг, так никогда и не полученных от преуспевающего супруга кредитором, так и умершим, их не дождавшись. Нет, даже эта жена была упомянута в завещании Шакспира.

Он оставил ей эту самую «второсортную кровать».

И ничего более, ни единого пенни, чтобы благословить её счастливое вдовство.

То было в высшей степени завещание дельца, а не поэта.

В нём не упоминалась ни единая книга.

Книги в ту пору были гораздо ценнее мечей, позолоченных серебряных чаш и второсортных кроватей, так что когда умирающий обладал хотя бы одной, он заносил её в завещание на почётное место.

В завещании не упоминалось ни пьесы, ни стихотворения, ни незаконченного литературного труда, ни клочка рукописи.

Многие поэты умерли в бедности, однако он единственный за всю историю, который умер настолько бедным; все прочие оставляли после себя какое-нибудь литературное наследие. И книжку. Или две.

Поскольку все эти «факты» ставили крест на версии Гаррика, интеллигентные люди, не связанные с «нефтяной скважиной» Стратфорда, стали задумываться, кто же из современников Шакспира мог иметь моральное право подписывать столь выразительные, умные и явно что-то скрывающие в себе произведения псевдонимом «Шейкспир». О том, что это именно псевдоним, ни у кого из них сомнений не было, поскольку в половине случаев это слово вообще писалось через дефис – Шейк-спир – как не пишется ни одна фамилия. Кроме того, этот псевдоним сразу наводил на ассоциации о «потрясающими копьями», к пантеону которых относилась и Афина Паллада, десятая муза покровительница вольнодумных поэтов, и близнецы Диоскуры – Кастор и Поллукс.

Стали анализировать многочисленные источники. Обнаружилось если не огромное, то достаточно большое количество связей «копьетрясов» с незаслуженно позабытыми (в широких кругах, разумеется) именами Фрэнсиса Бэйкона, Эдварда де Вира, Кристофера Марлоу и целого ряда других писателей, поэтов и представителей сочинительствующей аристократии. В нашем отечественном шекспироведении тоже иногда раздаются голоса в пользу той или иной теории авторства, но я не буду их касаться в силу того, что авторы дружно не видят вопиющего факта и исправно пишут «Шекспир», чем невольно вызывают у меня сомнения в адекватности их дальнейших теорий. Шекспира не существует в принципе, дамы и господа. Если хотите рассуждать, называйте вещи своими именами: либо Шакспир, либо Шейкспир…

Что касается буржуазных филологов, историков, философов и просто людей интересующихся, то сегодня мир распался на множество враждующих между собой лагерей, из которых самыми крупными оказываются три: Стратфордианцы, для которых факты, изложенные тем же Марком Твеном – не указ; Бэйконианцы, считающие, что всё шейкспировское написано Фрэнсисом Бэйконом; и Оксфордианцы. Последние не понимают, как можно не видеть в авторе того же «Гамлета» или сонетов Эдварда де Вира, 17-го эрла Оксфордского.

Кстати, сразу же оговорюсь, что в нашей литературе и истории название его рода (de Vere) тоже транскрибируется ошибочно – де Вер. Достаточно послушать, как его произносят носители языка, рифмуя de Vere и fear ([фиа], «страх»), чтобы всё стало на свои места.

Я заинтересовался этой темой можно сказать в юности, однако долгое время не придавал её сути должного значения (и тоже тупо сравнивал Шекспира и… Шекспира). Несколько лет назад, трудясь над очередной «репетиторской тетрадью» (коих на данный момент опубликовано три под общим названием «Неожиданный английский»), я описывал очередное английское крылатое выражение, пришедшее в обиход из «Ромео и Джульетты», заинтересовался, заглянул в «перевод» Пастернака, обнаружил, что целого фрагмента оригинального текста Борисом Леонидовичем просто не замечено (включая искомую фразу) и сам взялся за перо, в результате чего получился мой «новый, правильный перевод»3. Потом я помог пробиться к русскому читателю упомянутому труду Марка Твена и вот, наконец, видимо, финальная точка – «Гамлет».

Но я не о том…

Последние года три я внимательно присматривался к спорящим лагерям, пересмотрел и переслушал много часов диспутов, лекций и фильмов, перечитал уйму посвящённых вопросу авторства книг и статей4 и постепенно пришёл к собственному мнению. Которое также не хотел бы навязывать читателю, способному самостоятельно заглянуть в Приложение и обнаружить довольно подробные жизнеописания как Фрэнсиса Бэйкона, так и Эдварда де Вира, и решить, насколько я прав или ошибаюсь. Следующий абзац можете смело не читать, поскольку в нём будет очередной спойлер…

Я исхожу из того, что если какое-то явление объяснимо с разных точек зрения, значит, скорее всего, эти точки зрения имеют равное право на существование. Зачем вставать в позу, скандалить и доказывать, мол, «Только он был Шейкспиром!», если из масштаба наследия и разноплановости стиля очевидно, что автором едва ли был один-единственный человек? Тем более что в жизни всех кандидатов, как упомянутых здесь, так и нет, был очень чёткий период участия в литературно-философских обществах (или, как в случае с Бэйконом, их создания), благодаря чему мы сегодня совершенно спокойно можем говорить о коллективном авторстве. Таким образом, на мой взгляд, по-своему правы и те и другие. Скажем, в случае с «Гамлетом» читатель увидит, насколько события трагедии, языковые аллюзии, даже даты первых изданий связаны с судьбой елизаветинской Англии в целом и Эдварда де Вира в частности, однако в них же время от времени видна направляющая рука учёного – Фрэнсиса Бэйкона, которому была важна идея и символика, а уж по части шифрования текстов мало кто мог его превзойти.